Первая формула

– Мы засучили рукава. Я еще раз уехал на цикл или два – словом, большую часть месяца меня тут не было. Вернулся с деньгами и приступил к строительству. Как я уже сказал, первым делом мы поставили стойку, – напомнил он, постучав по столешнице. – А потом вокруг нее возводили свои «Три сказания». На все про все ушло семь месяцев – почти целый год прошел в трудах. В итоге мы с Ритой своего добились.

Он прислонился спиной к полке, заставленной бутылями и бочонками, скрестил на груди руки и заметно расслабился.

– Дом был построен, и мы начали им заниматься. Все шло отлично для двух молодых людей, которых влекли вперед мечты и любовь. Лучшего и представить невозможно. Неудачи случались – куда без них. Дважды едва не распростились с нашим детищем из-за пожаров. И людишки на пути попадались не дай бог, и сборщик налогов как-то пытался вывести Риту из себя, чтобы ее подловить. – Толстяк покачал головой, подавив смешок. – Бьюсь об заклад, парень до сих пор не забыл тот разговор. Другое дело, что Рита всегда лаяла куда сильнее, чем кусалась.

Что ж, мне приходилось встречать подобных людей.

– Но мы держались.

Его голос вдруг сел. Знакомый тон… Сейчас история даст поворот. Тот самый миг, когда четко понимаешь: речь о том, как «они счастливо жили до самой смерти», не пойдет.

Сейчас я услышу трагическое повествование.

Не впервой; да мне и самому приходилось принимать участие в похожих драмах. История помнит все.

– Так прошло два года. Мы неплохо справлялись, хотя заниматься таверной мне все чаще приходилось в одиночку. Рита была девушка сильная, но со временем начала сильно уставать. Спала допоздна, не могла поднимать тяжелое. Сперва не понимал, что с ней происходит. Думал – заболела чем. – Он тяжело сглотнул и уставился на стойку. – И оказался прав, хотя не предполагал, что все настолько паршиво. Истории бывают и такие, понимаешь?

Я понимал.

– Она бледнела, кожа ее потеряла солнечный оттенок, стала как… – Трактирщик выдохнул и бросил тряпицу на полку. – Похоже, все оказалось лишь сном. – Он снова машинально взял тряпку, покрутил и помял в руках, как я несколько минут назад. – Денег особо не было, и помочь нечем. Солюсу не молился. Ничто не могло отвести беду, которая обрушилась на Риту. Но я делал что мог, клянусь!

– Верю.

Мой голос прозвучал куда громче, чем я рассчитывал, отразившись эхом от стен пустого зала.

Похоже, мой трактирщик слегка приободрился и, кивнув самому себе, заговорил снова:

– Да, я старался. Однако месяц бежал за месяцем, и когда пошел четвертый с начала болезни, я потерял любимую. – Он отвернулся и вновь наполнил свой стакан. – Давно это было. Скорее всего, ты тогда еще не родился. Вот эта тряпица – память о Рите.

Толстяк приподнял истертый кусок ткани и отхлебнул глоток эля.

– Когда мы обустраивали таверну, на какие-то мелочи не обращали особого внимания, о чем-то забывали. Однажды выяснилось, что нечем протереть стол. Рита засмеялась и оторвала лоскут от своего старого платья. Потом еще один и еще. Сшила их. – Он взмахнул тряпицей. – Сшила – и навела порядок, не переставая смеяться…

Трактирщик слабо улыбнулся, вот только веселья в его глазах я не заметил.

– Вот и вся история.

Я вздохнул, грустно склонив голову:

– Спасибо, что рассказал.

В зале повисла тишина, затем хозяин заведения подал голос:

– Дэннил. – Он протянул мне руку, и я крепко ее пожал.

– Ну, меня ты знаешь. Слава бежит впереди героя.

– Вечер покажет, – хмыкнул толстяк. – Я тебе свою историю поведал, теперь жду, на что сподобишься ты. Надеюсь, мы увидим блистательное выступление и наш народец не скоро забудет твои сказания.

– Обещаю, так и будет.

В Дэнниле снова проснулось любопытство, и он посмотрел на меня через стойку. Затем его взгляд упал на промасленный футляр из черного дерева и кожи, который я положил на пол.

– Могу кое-что спросить?

Я кивнул, поднял футляр и положил его на столешницу. Запоры расстегнулись со звонким металлическим щелчком – за прошедшие годы я уже позабыл, как он звучит. Внутри таилось древнее сокровище.

Вещица была сделана из отлично обработанного дерева и отполирована до блеска. Черная, будто густая смола, и яркая, словно оранжевая вспышка зари, мандолина была разъединена на две части – пополам вдоль грифа, без единой зазубрины. Так зубило и молоток в умелых руках раскалывают камень. Попытаешься дернуть струны – и они издадут последний аккорд, заключающий в себе одно-единственное слово. Произнести его невозможно, но значит оно очень много. В нем глубокое горе. Боль. Сожаление. Пожалуйста, вернись… Прости… Самое главное – именно «прости».

Вот только не зазвенят рассеченные острейшим клинком струны, потому и слово не прозвучит.

Не родится мелодия.

Мандолина разбита – и не сыграет больше никогда.

Я многое могу починить, но только не мой прекрасный инструмент.

Футляр, повинуясь движению моей руки, захлопнулся.

Порой цена воспоминаний такова, что вспоминать не хочется. Лучшее, что в этом смысле можно сделать, – закрыть дверь в печальную часть жизни.

Дэннил тяжко вздохнул, разглядывая мандолину.

– Хотел бы спросить, играешь ли ты на ней, но…

– Нет, не играю. – Я снова уложил футляр на пол. – Однако моим историям музыка без надобности. Я подарю вам сказание, которое запомнится.

– Отлично! Кстати, прошу объяснений. – Он указал на блестящую стойку.

Я собирался промолчать – и все же заговорил против своей воли голосом тише легчайшего ветерка, пробирающегося сквозь низкую траву:

– Есть десять формул плетения, их должен знать каждый.

Давно забытые дни учебы прошли чередой перед моим мысленным взором, словно открылось окно в прошлое.

– О чем ты говоришь?

– Не обращай внимания, – покачал головой я. – Тебе чем-то помочь? Похоже, сегодня вечером здесь будет тьма народа.

Дэннил кивнул, и мы принялись за работу.

2 Неистовая смуглая женщина

Ночь пала на Карчетту, и с ней пришло новое безмолвие. Подобная тишина обычно повисает в воздухе при напряженном ожидании. Всегда знаешь, что она взорвется, вопрос – когда именно. А пока – короткая передышка перед грозой.

Ожидание способно убить.

Я убивал время, расставляя стулья в полукруг перед очагом из белого камня. Такое расположение даст мне возможность беспрепятственно передвигаться по залу и свободно обращаться к собравшимся.

Дэннил сновал по таверне с непринужденной ловкостью человека, привыкшего потчевать огромное количество людей. Разложил по оловянным тарелкам поджаренные ломтики хлеба размером с ладонь, по кусочку масла и с уверенностью опытного повара сдобрил угощение толикой соли и перца. Каждому посетителю он приготовил по маленькой – размером с мой мизинец – рыбке, сверкающей, словно серебряный слиток.