Первая формула
Шрифт:
Стрелки двигались, и время моего ожидания подходило к часу. Я не присел ни разу. Раствориться, находясь на самом виду, – тоже искусство сродни лицедейству.
Наконец общий гомон стих до едва слышного бормотания. Подоспела еда с напитками, и люди перестали суетиться, изредка лениво поглядывая в сторону стойки бара.
И вдруг вспомнили о фигуре в алом плаще.
Все взгляды медленно сосредоточились на мне, и любопытный шепоток зазвучал с новой силой.
На этот раз легкий гул не стал для меня помехой. Я повернулся, отбросив полы плаща, и приблизился к очагу. Ткань моего разума сложилась,
Огонь… Субстанция старая, как сама вселенная. Огонь оживал, сплачивая вокруг себя людей, желающих поделиться легендами – первыми легендами нашего мира.
Я знал огонь, понимал его сущность и ту историю, что он рассказывает. Постиг ее внутренние механизмы – так драматург чувствует каждый поворот сюжета.
Если понимаешь, что за каким-то явлением стоит история – обязательно догадаешься о той истине, на которой она построена. Увидишь, чего в ней не хватает, и смекнешь, где это найти.
Мой разум вновь свернулся, и звуки, заполнявшие пространство таверны, пропали. Я словно оглох.
Пламя в очаге обрело двойника, спрятанного глубоко в моей груди. Пыл любви, жар гнева, огонь, что придает тебе сил перед лицом невзгод. Свет, что питает мечту.
Я поднес узловатый кончик посоха к губам, и во мне зародился вздох – даже не в легких, скорее в глубине живота. Я сплел поток внутреннего дыхания с бесчисленными языками огня, колеблющимися в моем сознании. Воображаемый поток воздуха заполнил грудь, и я связал его с костром, пылающим на месте сердца. Наконец выдохнув, я выпустил длинную теплую струю поверх рукояти посоха.
Ткань разума сложилась еще, и на каждой грани восприятия возник образ теплого языка воздуха, сплетенного с рукоятью посоха.
Ан…
Невидимый горячий ток, покинув мои легкие, прошел по дереву, нагреваясь с каждой секундой. Я склонил посох к очагу и ткнул его наконечником в самое пламя.
Вент…
Мой голос тихо зазвучал в глубинах капюшона. Я изо всех сил удерживал образ пылающего внутри меня пламени. Каждый выдох, обволакивающий наконечник посоха, становился его прекрасным проводником.
Образов было множество, но картинка в мозгу держалась одна и та же. Я верил в нее несокрушимо и внутреннее пламя удерживал крепко.
Эрн…
Я не вынимал посох из очага, и огненные щупальца жадно и неумолимо лизали его деревянную рукоять с грацией змеи, сплетаясь с потоками выдыхаемого мною воздуха.
Резко развернувшись, я ударил основанием посоха в половицу.
Услышав глухой стук, посетители «Трех сказаний» замерли, задержав дыхание.
Новый удар в пол прозвучал словно раскат грома.
И еще раз.
И еще…
А затем гром будто расколол твердь небесную.
Публика присоединилась, затопала ногами, застучала кулаками в унисон с моим ритмом.
Я не останавливался, пока иные звуки не растворились в барабанной дроби, и тогда задержал посох в воздухе. Застыла и публика.
В
«Три сказания» вернулось безмолвие.Я подчинил его своей воле, заставив зрителей ждать, и, не шевельнувшись, окинул взглядом собравшихся.
Люди по-прежнему сидели, затаив дыхание.
Я все длил безмолвие. Наконец настало время сделать беззвучный шаг вперед.
Зрители задрожали, искоса посматривая друг на друга. Впрочем, заговорить не осмелился никто. Напряжение достигло апогея, и я начал действовать.
Бросился коршуном к передним рядам, провозгласив:
– Итак, люди Карчетты!
Зал содрогнулся и ахнул.
Вроде бы ничего сложного, однако нехитрый трюк сразу их расшевелил. Сердца забились, глаза распахнулись. Я завладел толпой.
Метнулся вправо, широким взмахом отбросив в сторону полы плаща. Склонился над первым рядом, выставив вперед кончик посоха, вокруг которого замерцало плетение огня.
Зрители взвизгнули, однако тут же оправились от испуга, и под крышей таверны раздался неуверенный смех.
– Хотите услышать сказание? – Я не дал им времени на ответ, отпрыгнув назад к очагу. Ловким движением оправил плащ. – Сказание о смелости и отваге. О людях, что пришли в наш мир из пустоты и изменили его до неузнаваемости. Изменили вашу страну. Возможно, и ваш край тоже. Край, что носит название Этайния. Здесь дом детей солнца, детей великого Солюса. Здесь живут люди, которых он поцеловал, и цвет волос ваших напоминает нам о вечной ночи, когда Солюса еще не было под этим небом.
Я продолжил, ударив посохом в пол:
– Вам нужна история, что заставит вас вспомнить о текущей в ваших жилах древней крови, о силе, что сидит глубоко в ваших сердцах, о безграничном мужестве. Вы желаете, чтобы я напомнил: в каждом из жителей Этайнии живет частичка Солюса!
Приблизив к губам посох, я выдохнул, и на конце его расцвел огненный цветок. Вспышка заставила публику вновь ахнуть и разразиться бессвязными восклицаниями.
– Вот что вам нужно!
Зрители были со мною умом и сердцем, и какую бы историю от меня ни услышали, наверняка посчитают, что просили ее сами.
Еще одна маленькая пауза… Пусть помучаются, гадая, какую легенду я извлеку из богатой истории их предков, что за приключение им предложу.
В густых тенях звякнуло – словно металлом о стекло, как будто дождь из ледяных шариков прошелся дробью по замерзшему окошку. Чистый хрустальный звук раскатился по таверне.
Я обернулся на звук, на миг выпав из канвы своего повествования. Похоже, я ошибался. Вот женщина, способная затмить меня сегодняшним вечером…
Историй в своей жизни я рассказал великое множество, в некоторых из них и сам принимал участие. Так вот, эта женщина будто сошла со страниц одного из древних сказаний.
Ее черные как вороново крыло волосы падали на спину густыми буйными локонами. Надо лбом они были схвачены красной лентой, конец которой спускался на шею, а затем исчезал между грудей. В мочках ушей висели золотые серьги, немедля приковавшие мой взгляд – так сверкнули они, поймав отблеск огня. Кожа незнакомки оказалась на тон светлее, чем у жителей Карчетты, – золотистого оттенка сахара, расплавленного на медленном огне со специями. Должно быть, тепла на ощупь и весьма приятна для поцелуя.