Первая мировая война в 211 эпизодах

Ее терзают неизвестность и страх. Жив ли Станислав? Может, его взяли в плен? Или он сбежал? “А колокола все звонили и звонили, и казалось, что они вбивают человека в землю”.

58.

Среда, 14 июля 1915 года

Мишель Корде празднует в Париже День взятия Бастилии

Летний пасмурный день, временами солнце проглядывает в разрывы облаков. Мишель Корде записывает в своем дневнике:

Притихшие толпы людей. Раненые мужчины, у некоторых ампутированы конечности, солдаты в увольнении, выгоревшие на солнце шинели. Сколько зрителей, столько и собирающих пожертвования на разные благотворительные цели. Мимо маршируют полки со своими духовыми оркестрами. Подумать только, все эти люди направляются прямиком на бойню.

На площади Звезды он замечает министра иностранных дел Делькассе, прибывшего в открытом автомобиле. Делькассе приложил неимоверные усилия, чтобы убедить Италию вступить в войну, так что сейчас он рассчитывал на крики “ура!” в свой адрес [118] . Но люди по-прежнему безмолвствуют. Корде истолковывает это молчание как неосознанный протест против войны и вместе с тем подозревает, что народ ликовал бы при известии о победах (один официант в министерстве поведал ему, что флажки, которыми отмечалась линия фронта на карте военных действий, покрылись паутиной). Раздаются звуки “Марсельезы”, и горе тому, кто не обнажил свою голову. Высоко в небе гудят самолеты.

118

Итальянская армия, вступив в войну, не оправдала надежд. Прежде всего, чересчур оптимистичное наступление итальянцев было сразу же остановлено в скалистых горах, окаймляющих границу, — похоже, само их существование стало сюрпризом для наиболее тупоголовых из итальянских генералов. Кроме того, итальянское наступление вызвало новую мобилизацию славянского населения Австро-Венгрии: оно увидело перед собой цель, за которую можно и жизнь отдать, в отличие от войны с Россией и Сербией.

Президент Пуанкаре произносит речь. Он вновь агрессивно, эмоционально и напыщенно говорит о войне “до самого конца”. (Всем известна напыщенная риторика Пуанкаре. В мае была опубликована его статья, и некоторые сочли, что это банальнейшая пародия, но оказалось, статья была подлинная.) Президент сформулировал и высшую цель войны, а именно “предотвращение кошмара немецкого шовинизма”. Корде: “Прозвучало предупреждение о зловещих результатах, к которым может привести односторонний мир. В таком случае он обрекает нашу страну на столь затяжную борьбу, что она может оказаться смертельной”.

В виде исключения войну можно ощутить и в Париже. Почти ощутить.

59.

Суббота, 24 июля 1915 года

Павел фон Герих получает контрприказ под Островом

Прохладная летняя ночь. Во тьме мелькают чьи-то фигуры. Грохотание, металлический скрежет, перешептывание. Время уже за полночь. Пару часов назад они получили приказ о форсировании реки, а потому вся работа по возведению укреплений была прервана, и вместо этого в колючей проволоке просто проделали дыру, с тем чтобы через нее пройти на штурм врага. Тут зазвонил полевой телефон. Контрприказ: наступление отменяется! Все вокруг вздыхают с облегчением, и фон Герих тоже, ибо он очень скептически относился к идее штурма: “Что мы выиграем от того, что оставим наши отличные позиции и займем новые на другом берегу реки?” Однако стратегия — не его дело. “Ответственность несут другие, а я лишь подчиняюсь приказу”. И теперь они заняты тем, что снова чинят свои заграждения.

Звонит полевой телефон. Контрприказ: начать наступление в два часа!

Они снова начинают проделывать проходы в собственном проволочном заграждении. Как раз к назначенному времени работа завершена. Солдаты строятся, готовясь к бою. Снова звонит телефон. Контрприказ: отменить наступление! Фон Герих рад, что оно вновь отменяется, но вместе с тем и раздосадован: “Старая песенка. Мы не успели укрепиться, разрушили прежние заграждения и без толку нервируем солдат”.

После четырехмесячного лечения в Петрограде, Гельсингфорсе и Фридрихсгаме Павел фон Герих вернулся на фронт. Его полк стоял теперь под Островом, в Центральной Польше, и пытался сдержать стремительное продвижение немцев, — а может, стремительным стоило назвать отступление русских? Фон Герих был отныне командиром второго батальона лейб-гвардии Егерского полка. И он уже снова ранен: несколько дней назад ему в голову опять попал осколок снаряда или картечь, и вновь была кровавая рана, рвота и невыносимая головная боль. Отчаянно не хватает боеприпасов, особенно в артиллерии. Солдаты сидят на щах и чае. Последнее время шли проливные дожди. Погода была непривычно холодной для июля. В лесу валялись тела погибших.

Взошло солнце. Никаких новых контрприказов. Фон Герих переводит дух.

Позднее немецкая артиллерия начинает палить по соединению, соседнему с батальоном фон Гериха. Как обычно, русская артиллерия молчит. Но так ли это? Они слышат пушечный грохот у себя за спиной. Русские картечные гранаты со свистом проносятся мимо, взрываются рядом с окопом фон Гериха. Одна пуля ударяется о правое колено фон Гериха. У него сильный ушиб, коленка распухает. Ему накладывают компресс и повязку, и он хромает дальше. Многие русские орудия порядком изношены, так что, стреляя из них, можно промахнуться.

На следующий день снова пошел дождь. В остальном все было тихо. Прибыл командир полка. Он доверительно сообщил фон Гериху, что наступление последних дней стоило их армии жизней и тысяч солдат и 150 офицеров, причем они не отвоевали ни единой пяди земли. И еще что командир корпуса отстранен за то, что протестовал против бессмысленных боев.

60.

Четверг, 29 июля 1915 года

Эльфрида Кур слушает ночную песнь в Шнайдемюле

Жарко. Темно. Летняя ночь. Она не знает, почему ей не спится. Может, из-за яркого света луны? Из-за жары она легла спать в шезлонге на веранде. Вокруг тишина, совершенно тихо. Слышится только тиканье напольных часов в гостиной. Внезапно она услыхала пение, слабое, но благозвучное, — оно доносилось с вокзала. Она напрягла слух, но мелодия была ей неизвестна; прислушалась к словам. В пение включается все больше и больше голосов. И вот уже песнь звучит громче: “Es ist bestimmt in Gottes Rat, Dass man vom Liebsten, das man hat, muss scheiden” [119] .

119

“Так предначертано Богом, что любящие в конце концов должны разлучиться”.

Пение все громче, звуки возносятся к звездному ночному небу, а Эльфрида съеживается в комочек. Мы всегда неохотно расстаемся с детством, расстаемся с ним постепенно, шаг за шагом, и Эльфрида в эту ночь поняла вдруг такое, что непостижимо для ребенка и что опечалило бы взрослого. Она съежилась на своем шезлонге и заплакала:

Почему солдаты поют посреди ночи? И почему именно так? Это ведь не солдатская песня. И солдаты ли это? Может, в эту ночь в наш город привезли солдатские гробы? А в поезде ехали матери и отцы, вдовы, сироты, невесты? И они плачут, как я?

Из бабушкиной спальни послышались звуки; словно кто-то сморкался. Эльфрида встала, осторожно вошла к бабушке и обратилась к ней с мольбой: “Можно я заберусь к тебе в постель ненадолго?” Бабушка, поколебавшись, откинула одеяло: “Давай”. Девочка прижимается к бабушкиной груди и всхлипывает. Та утыкается лбом в ее волосы, и Эльфрида чувствует, что бабушка тоже плачет.

Никто из них не объясняет, почему плачет, никто не извиняется и не задает никаких вопросов.

61.

Суббота, 7 августа 1915 года

София Бочарская покидает окруженную Варшаву

Ей не спится, и она идет на позднюю прогулку с подругой и офицером полевого госпиталя. На улицах Варшавы тихо и безлюдно. Это хороший знак. Но у нее перед глазами все еще сцены, которые предстали взору несколькими часами раньше.

Как и прежде, сложно понять, что происходит. Немцы все наступали, это всем известно, но насколько плохи дела на самом деле? Ее подруга получила от своего жениха открытку и мудреную телеграмму, где он прощался с ней и желал ей счастья. Подруга ничего не поняла. Что он имел в виду?

Они поужинали в прекрасном отеле. За столиками можно было увидеть влюбленные пары. Затем они, оживленно болтая, поднялись на лифте на башню отеля, чтобы полюбоваться красивым видом. Оказавшись наверху, они умолкли. Подруга всхлипнула, и ее всхлип “заметался вокруг, словно в ловушке”, а потом воскликнула: “Уйдем отсюда, я не хочу этого видеть, уйдем скорее!” Они бросили взгляд на город, и перед ними открылось страшное зрелище:

Варшава оказалась в кольце огня и дыма. Наша армия, отступая, зажгла костры, и широкая, неровная линия опустошения опоясала весь город. Мы увидели место, которое мы проходили, запах горящих деревьев щекотал нам ноздри. Было очень тихо, только дымные облака от разорвавшихся картечных гранат витали в воздухе.