Первая мировая война. Катастрофа 1914 года
Шрифт:
Людвиг Витгенштейн, служивший на австрийском сторожевом катере Goplana на Висле, вместе с остальной командой покинул судно, по которому прямой наводкой собирался ударить враг. «Русские наседают на пятки, – писал он в дневнике. – Не спал уже 30 часов» {795} . На следующий день команда вернулась на катер, но лишь затем, чтобы отойти к Кракову по Дунайцу. За Перемышлем дисциплина и боевой дух в австрийских войсках слегка укрепились – австрийцы вернулись на собственную территорию, оторвавшись от врага. Константин Шнайдер отмечал: «Поведение личного состава улучшается день ото дня. Они вскидывают винтовки на плечо по приказу, а не волочат по земле и не вешают за спину, как охотники. Мародерство по придорожным селениям закончилось, и даже лошадей не сбивают бездумно в табуны» {796} .
795
Wittgenstein p. 21
796
Schneider p. 108
К
Теперь Конраду оставалось только окапываться там, где он остановился, и дожидаться помощи от Германии. 19 сентября Генри Вильсон писал из Франции своей жене Цесси: «Кампания [западная] закончится к весне – это если русские не подведут, а я не вижу, почему они должны подвести» {797} . Его слова свидетельствовали о неослабевающей вере британцев и французов в российскую мощь, даже после разгромов при Танненберге и на Мазурах, масштаб которых в Лондоне и Париже недооценивали. В войне 1914–1918, а затем и 1941–1945 годов Россия, к неизменному негодованию и досаде западных союзников, упорно скрывала подробности своих операций и особенно поражения. Британский журнал New Statesman 17 октября признал, что события на востоке окутаны для остального мира завесой тайны. «Текущее сражение может продлиться еще долго, возможно, не одну неделю. <…> Благоразумно будет не верить пока вестям о “больших победах”, с какой бы стороны они ни поступали».
797
Jeffrey p. 138
В стане австрийцев Конрад сухо признался подчиненным, что, будь эрцгерцог Франц Фердинанд сейчас жив, он поставил бы виновника этого позорного военного провала – то есть самого Конрада – к стенке. «Положение австрийцев кажется отчаянным, – писал 26 сентября в дневнике немецкий полковник Макс Гофман. – Вот что бывает, если 20 лет пренебрегать тратами на армию» {798} . Примерно треть формирований Конрада была разбита. Однако русские преследовали их вяло, тем самым позволив избежать непоправимой катастрофы. Иванов взял паузу, давая своим армиям перегруппироваться и пополнить запасы, а также укрепляя Лемберг на случай контратаки.
798
Hoffman p. 55
Характерной особенностью войны на Восточном фронте были поочередные остановки армий с обеих сторон из-за проблем со снабжением. Интендантская работа была налажена одинаково слабо что у австрийцев, что у русских, а тут еще немощеные дороги превратились в болото под осенними дождями. Русские развернули в Галиции, с ее малочисленными железнодорожными ветками, куда более крупные армии, чем могли обеспечить снабжением. В дефиците было все, кроме мускульной силы. Солдаты ходили по полям сражений с мешками, собирая подковы с павших лошадей. Степан Кондурушкин слышал, как в разгар сражения кричал из окна крестьянского дома солдат: «Айда картошку есть! Картошки сварил… Ужин еще когда будет». Несколько солдат, не утерпев, действительно кинулись в дом угоститься, хотя вокруг рвались австрийские снаряды {799} .
799
Кондурушкин, с. 67
Тяготы царских солдат лишь немного скрашивали присылаемые из Петербурга гостинцы – сигареты, бублики и пряники в небольших розовых кисетах, обшитых кружевами. В некоторых частях удавалось наскрести годные винтовки лишь для солдат в передовых траншеях. Вторым рядам приходилось дожидаться, пока кого-нибудь из однополчан убьют и оружие освободится {800} . Василий Мишин, бывший торговец мебелью из центральной России, в ужасе отшатнулся, когда ему вручили перепачканную запекшейся кровью
винтовку {801} . На люблинском почтамте в середине октября выросла гора почтовых мешков – 32 тонны писем для сотен тысяч солдат, отчаянно ждущих весточки из дома. Развезти их не могли за неимением телег у начальника почтовой службы.800
Reed p. 154
801
Palmer and Wallis p. 37
В австрийском штабе Александр Паллавичини пытался найти в происходящем что-то хорошее и утешался тем, что армия все же избежала непоправимой катастрофы: «Никаких новостей, разве что о мелких стычках по линии фронта. <…> Причин для уныния, если окинуть взглядом все театры военных действий, нет: французы, британцы и русские, не говоря уж о бельгийцах, тоже терпят серьезные поражения. И на данный момент мы сумели остановить die Russische Dampfwalze – русский паровой каток. Но поскольку решающего перевеса нам тоже добиться не удалось, до появления ангела мира, который прекратит убийства и разрушение, еще далеко» {802} .
802
ASA B1600 / 7: Pallavicini MS
Если смерть на всех фронтах была одинаково ужасна, то раненым на востоке приходилось гораздо хуже, чем на западе. Скрипящие качающиеся телеги, запряженные заезженными лошадьми, везли с полей боя в тыл измученных, зачастую находящихся при смерти людей, растянувшихся на окровавленной соломе. Из трех пассажиров каждой телеги до перевязочного пункта в редких случаях довозили двоих, и еще меньше оставалось в живых после перевязки. Алексей Ксюнин подслушал вполне дружескую беседу русского раненого и австрийского пленного, оказавшихся в одной арбе.
– Венгерец?
– Не… словак.
– Много вас сдавалось?
– Ой, много и убито много. В первые дни весело было, а потом – какое веселье. Нечего есть… Хлеба не стало, консервов тоже, и только два раза давали кофе.
Словак рассказал русскому, что в Карпатах у него осталась жена и двое детей. Боязливо сжавшись, он хвалил русских называя их добрым, хорошим народом. «Скажите, пане, для чего мы воевали? Я не знаю, зачем нас повели на своих» {803} .
803
Ксюнин, с. 6
Люблинский госпиталь представлял собой страшное зрелище – 2500 с лишним раненых и всего три сотни коек. Людей клали на пол, в коридорах и на кухне, многие так и оставались без медицинской помощи, потому что медикаменты и перевязочные материалы временно закончились, а врачи и медсестры валились с ног. Один из раненых заходился в истошном крике, требуя прогнать проходящего мимо: «Уберите, он давит нас, наступает сапогами!» {804} Ослепший после ранения в голову солдат ощупью пробирался вдоль стены; другой, тоже раненный в голову, с «посоловевшим» взглядом жался щекой к печке, пока рядом не прошел офицер. Солдат машинально приподнялся, по привычке отдавая честь.
804
ibid. p. 7
Склад у люблинского вокзала переполнился ранеными, которых уже не принимали в госпиталь. Польские медсестры осторожно пробирались между обездвиженными, окровавленными, стонущими, раздавая сигареты. Какой-то русский кивнул на своего соседа-австрийца: «Дайте ему. Тоже наш, по-нашему разговаривает, ровно хохол» {805} . Случай вполне правдоподобный, поскольку в Галиции, как ни на каком другом фронте, подданных двух воюющих империй роднили обстоятельства: и тех, и других отправили на непонятную и не вызывающую патриотических чувств бойню под командование паяцев в золотых эполетах. Корреспондент Степан Кондурушкин в варшавском лазарете спросил одного солдата, почему так много ранений в руку. Тот ответил с горьким сарказмом: «Потому что те, кто ранен в голову, остались на поле битвы». «Слушаешь десятки рассказов, одинаковых, как и сами солдаты, как те условия, в которых одновременно находились в бою тысячи и десятки тысяч людей», – писал корреспондент {806} .
805
ibid. p. 9
806
Кондурушкин, с. 25