Первая мировая война. Катастрофа 1914 года
Шрифт:
Шпеманну вторил Алоизий Левенштайн: «Бедные жители! Каждый раз думаю, слава Богу, что война не в нашей стране» {1129} . Немецкое военное руководство, глядя на разорение Франции и Бельгии, понимало, что по окончании войны будет много споров о том, кто виноват. В декабре ставка верховного командования отдала приказ фотографировать занимаемые города и здания в доказательство их целости и сохранности. Если позже их уничтожат, Германия предъявит факты, что разрушение – дело рук союзников.
1129
ibid. p. 175 L"owenstein letter of 4.10.14
Зигмунд Фрейд, хоть и не воевал, осознавал беспрецедентность текущего конфликта: «Эта война не только более кровавая, чем предыдущие, но и более жестокая, более безжалостная, неумолимая. <…> Она сметает все принципы, которые мы чтим в мирное время и которые называем правами человека. Она не снисходит ни к раненому, ни к врачу, она не делает различий между мирным жителем и воюющей частью населения» {1130} .
1130
Becker, Annette Oubli'es de la Grand Guerre: Humanitaire et culture de guerre Hachette Litt'eratures Editions No^esis 1998 pp. 155–8
1131
ibid. pp. 181–9
Именно МККК стал отвечать за организацию визитов нейтральных наблюдателей в лагеря пленных всех воюющих стран. Согласно отчетам этих инспектирующих, немцы, французы и британцы выполняли свои гуманитарные обязательства перед военнопленными – в отличие от австрийцев и русских. В немецких лагерях французские и российские заключенные сосуществовали довольно мирно – обучали друг друга языкам и обсуждали культурные особенности своих стран. Французский заключенный Андре Варно, несколько идеализируя, писал, что этот совместный опыт «порождает высокий интернационализм, из которого немцы оказываются исключенными и который заставляет наши сердца биться в унисон». Алоизий Левенштайн сообщал домой, что раненые французские пленные пользуются большей любовью, чем англичане, поскольку охотно благодарят немецких медсестер. Тогда как англичане, по его словам, «неблагодарные грубияны» {1132} .
1132
Hirschfeld p. 181 letter of 24.9.14
Гражданское население в прифронтовой полосе так или иначе страдало от военных действий. Жители городов и сел юго-запада Германии и востока Франции привыкали к постоянному аккомпанементу артиллерийской канонады. Многих ни в чем не повинных граждан расстреливали как лазутчиков. По свидетельству местных, отечественная армия разоряла хозяйство не меньше врагов. Бельгийский рядовой Шарль Стайн ввязался в перепалку с фермером-соотечественником, возмущавшимся, что солдаты тащат со дворов солому себе на тюфяки. Стайн возразил, что немцы на их месте устроили бы настоящий разгром. «Нет, – не сдавался фермер, – немцы здесь уже были до вас и, как порядочные люди, платили за все, что брали» {1133} .
1133
IWM 86 / 30 / 1 C. Stein papers
Однако в оккупированной восточной Франции два миллиона мирных жителей стонали от сурового режима так, что даже остальную часть страны называли не иначе как «свободной Францией». Немцы ввели собственный часовой пояс, где время опережало парижское на один-два часа в зависимости от сезона. Некоторые смельчаки пытались улизнуть на запад, потому что, как писал житель Фонтен-о-Пира, «Фонтен – это уже не Франция, мы живем тут по немецкому времени» {1134} . Для всех переездов требовались пропуска, собрания были запрещены. Кроме того, оккупанты ввели грабительские поборы. Семье Ива Конгара, мальчика из Седана, пришлось избавиться от собаки, чтобы не платить немцам налог на домашних животных.
1134
Delmotte, Maurice Vie quotidienne en France occup'ee: Journaux de Maurice Delmotte 1914–1918 ed. Nathalie Philippe L’Harmattan 2007 p. 38
В нарушение Гаагских конвенций оккупанты загоняли десятки тысяч мирных жителей на принудительные работы. Одному 74-летнему старику пришлось мести улицы Лилля в непогоду «полуголодному, под артиллерийским обстрелом с обеих сторон. Он терпеливо сносил это рабство» {1135} . Один священник описывал, как гнали на работу всех подряд независимо от возраста и пола – «детей присматривать за скотиной и собирать яблоки, молодых девушек – подметать улицы, конюшни, убирать дома, занятые немцами; остальных – в поле или сшивать патронные ленты для пулеметов. Молодых и крепких отправляли копать могилы, чтобы хоронить многочисленных погибших на передовой».
1135
Becker, Annette p. 57
Однако не все оккупанты плохо обращались с французами, против воли оказавшимися «принимающей стороной». В октябре в Каннектанкуре военный врач Лоренц Треплин организовал для мальчиков соревнования по бегу, на которые собралась толпа зрителей из солдат и гражданских, – призом для победителя выступали мятные конфеты. Потом к Треплину пришла в слезах женщина, у которой солдаты забрали корову, оставив без капли молока ее годовалого ребенка и 90-летнего деда. «Когда я поверил, что оба иждивенца не выдуманные, мы вернули корову с условием, что несколько литров молока будут ежедневно отдаваться нам. Это решение удовлетворило обе стороны» {1136} . Во время долгих зимних затиший между атаками военный врач принимал и местное население, которое расплачивалось с ним грушами.
1136
Gudenhus-Schomerus pp. 116–17 18.10.14
Морис
Дельмот, пожилой фермер из Фонтена, рассказывал, как поначалу немецкие офицеры, расквартированные в местных домах, не выпускали из рук оружие за столом. Но постепенно и «гости», и «хозяева» поняли, что война может затянуться надолго, и большинство семей попыталось как-то ужиться со «своими» немцами. Солдат Пауль Хуб, стоявший в бельгийской деревне Пипе, просил жену Марию прислать карманный немецко-французский словарь: «Местные к нам очень добры и дружелюбны» {1137} . Пауль Кесслер, оказавшийся на постое в Лилле, где работал в армейской почтовой службе, ужасался от сурового тона немецкого-французского разговорника, выпущенного для оккупационных войск. Направленным на постой предлагалось обращаться к обитателям дома с фразами типа «Живо проведите меня в комнату», «Эта грязная дыра? Да как вы смеете!», «Живо открыть все двери!», «Вы ответите за…». Разговорник составлялся в Берлине давным-давно для победоносных оккупационных войск. Кесслеру досталось 33-е издание 1913 года выпуска. Своей жене Элизе он писал: «Отлично – вы должны быть счастливы, если не принадлежите к стороне противника. Я так не рявкаю. <…> Можно оставаться вежливым и не терять бдительности» {1138} .1137
Palmer and Wallis p. 29
1138
Hirschfeld pp. 37–8 26.11.14
Георгу Бантлину, 26-летнему начальнику медицинской службы, который также занимался определением на постой в своем полку, пришлось как-то втискивать в маленький бельгийский городок Ронкьер (население 7000 человек) два штаба, пехотный полк, два поезда боеприпасов, артиллерийское отделение и две медицинские роты – в общей сложности 5000 человек и 700 лошадей. Рядовые спали на соломе, укладываясь на полу в любом доступном жилом помещении. Кровати достались только офицерам, питались в местном шато. Бантлин писал домой: «Мы обедаем в великолепном зале с видом на роскошные сады. <…> Приготовленная по всем правилам еда на благородных сервизах и отменные вина несколько отличаются от супа из полевой кухни, который хлебаешь оловянной ложкой из жестяной миски. Но мы в этот интерьер плохо вписываемся: топчем подкованными сапогами персидские ковры. Наша потрепанная форма смотрится чужеродно на фоне шелковой обивки кресел, кожаных фламандских обоев и старинных гобеленов» {1139} .
1139
Gerhard Hirschfeld, Gerd Krumeich and Irina Renz (eds) Die Deutschen an der Somme 1914–1918. Krieg, Besatzung, Verbrannte Erde. Essen Klartext 2006 pp. 22–3 14.10.14
Плакаты на улицах всех оккупированных городов и сел заверяли жителей, что в случае подчинения немецкому порядку бояться им нечего – нарушения же будут караться расстрелом. Поначалу предпринимались попытки убедить жителей добровольно записываться на работы, которые в 1916 году стали обязательными и весьма тяжелыми. Дважды в неделю в каждом населенном пункте проводилась поверка. Некоторые немцы вели себя с французскими и бельгийскими «хозяевами» предельно корректно, и те отвечали им соответственно. Другие же хватали все, на что упадет глаз. Один солдат писал приятелю из-под Лана: «Забираем у французов весь свинец, олово, медь, пробку, масло, подсвечники, кухонную утварь… все отсылается в Германию. На днях здорово поживились с товарищем. В замурованной комнате нашли 15 медных музыкальных инструментов, новый велосипед, 150 пар обуви, несколько полотенец и шесть чеканных подсвечников. Можешь себе представить, как взбеленилась старая карга, которой все это принадлежало. Я только рассмеялся. Командир был очень доволен» {1140} .
1140
Yerta, Gabrielle and Marguerite Six Women and the Invasion Macmillan 1917, republished as an e-book by Gutenberg p. 2
Паранойя, царившая в немецкой армии, касалась не только партизан, но и «вероломных» голубей, которые могли доставлять сообщения на французские рубежи. Адольф Шпеманн в Лотарингии отмечал в дневнике, что приказ об уничтожении всех пролетающих голубей «породил массовую охоту» {1141} . «В деревне позади нас стая поднялась на крыло и стремительно понеслась на запад. Там им тоже несдобровать, но лучше уж [погибнут] они, чем немцы». Населенные пункты, подозреваемые в укрывательстве партизан, ждала жестокая расправа. 19 октября лейтенант Ганс Ренш, житель Лейпцига, служащий в железнодорожной роте, ехал через деревню Орши, сожженную 10 дней назад: «Груда развалин. Видел рыдающую женщину с маленьким ребенком перед останками дома. Горестно смотреть. Чуть не заплакал сам при виде 20 женщин с детьми, копающихся на развалинах домов. И главное, какой смысл? Если население совершает подлость по отношению к раненым [немцам, якобы обстрелянным партизанами], выжигают все селение. Виновных все равно не найти, а страдают 99 % тех, кто ни при чем. На французов обрушилась беда, которой нет названия. А что с ними будет зимой?» Однако угрызения совести Ренша не распространялись на собственность. Когда приятель на родине предложил прислать гостинцев для солдат, лейтенант отказался, сообщив, что они тут и так избалованы, поскольку французы с готовностью снабжают их всем, что душа пожелает. «Ни в одежде, ни в продуктах недостатка нет. То, что французы не отдают добровольно, наши сами “находят”, у них на это нюх. Даже в разоренных селениях умудряются выискать что-нибудь симпатичное».
1141
HStA Stuttgart, M 660 / 041 № 2 Spemann diary 14.10.14