Первая мировая. Неизвестные страницы

Состав управления генерал-лейтенанта Курлова по должности Особоуполномоченного

Для ближайшего выполнения задач, возложенных на Особоуполномоченного, при нем было учреждено особое управление, в состав которого ген. – ад. Рузский проектировал включить: шесть чинов для поручений (один генерал, один штаб-офицер и четыре военных чиновника) и тринадцать членов канцелярии. По рассмотрении этого проекта Верховным Главнокомандующим Его Императорское Высочество нашли необходимым ограничиться лишь утверждением дополнительного штата к общему штату Двинского военного округа, и притом в числе: пяти чинов для поручений (один генерал, один штаб-офицер и три чиновника) и пяти чинов секретарской части, а всего 10 чинов вместо предполагавшихся 19. Новый дополнительный штат предназначался для предоставления чинов, занимающих вновь учрежденные должности, в распоряжение помощника Главного Начальника Двинского военного округа по управлению Прибалтийским краем.

Вступление генерал-лейтенанта Курлова в должность Особо-уполномоченного и характеристика высших губернских властей Прибалтийского края

24 ноября 1914 г. ген.-л. Курлов приступил к выполнению возложенных на него обязанностей Особоуполномоченного. Что касается представителей высшей русской власти в Прибалтийском крае, вошедших в подчинение ген.-л. Курлову, то нельзя не отметить, что не все они были на должной высоте в смысле полного понимания окружающей их обстановки и не все пользовались необходимой независимостью от немецких властей. Так, например, бывший в первые месяцы войны Лифляндским губернатором гофмейстер Звегинцов не только в мирное время отличался большим пристрастием к местным помещикам-немцам, но и после объявления войны не изменил своего поведения, чем, по удостоверению ген.-л. Курлова, «возбудил против себя резкую ненависть не только латышского, но и русского населения губернии». Для характеристики означенного образа действий гофмейстера Звегинцова даже во время войны достаточно указать: на оставление им в Риге на жительстве офицера запаса германской армии (Раутенберг-Клинского) и значительного количества военнообязанных германских и австрийских подданных, служивших в помещичьих имениях, несмотря на общее распоряжение военных властей о высылке таковых лиц в отдаленные губернии; на отказ в разрешении латышским и русским организациям устроить в Риге сбор пожертвований на нужды войны; на допущение употребления немецкого языка в канцелярии губернатора, губернском правлении и других правительственных учреждениях Риги; на арестование участников патриотических манифестаций и т. п. Все эти факты указаны и в докладе бывшего Товарища Министра Внутренних дел Свиты Вашего Императорского Величества ген.-м. Джунковского Министру Внутренних дел от 20 сентября 1914 г. Ближайший помощник гофмейстера Звегинцова, Лифляндский вице-губернатор кн. Кропоткин точно так же отличался приверженностью к немецкой культуре и был известен как лицо, весьма близкое к немецким кругам, как местный помещик. Были нарекания в германофильстве среди местных латышей и на Курляндского губернатора егермейстера Набокова, нашедшие себе потом (летом 1915 г.) отражение в речах членов Государственной Думы от Курляндской губернии Яна Гольдмана (латыш) и от Лифляндской – кн. Мансырева; однако если и были у егермейстера Набокова, как удостоверяет доклад ген.-м. Джунковского, «несомненные симпатии к местному немецкому обществу и близкие личные связи с дворянством», то все же фактов особого значения, свидетельствовавших о нарушении им интересов России, указать нельзя. И только деятельность Эстляндского губернатора ген.-м. Коростовцева не вызывала сомнений или подозрений в каком-либо покровительстве тем или иным местным национальным элементам или в тесных связях с ними.

Взаимоотношения местных национальных групп Прибалтийского края

Приступая к управлению Прибалтийским краем, ген.-л. Курлов встретил там чрезвычайно сложную обстановку, обусловленную издавна существовавшим разладом местных национальных групп – немцев, с одной стороны, и латышей и эстов – с другой, – резко обострившимся с началом войны. Отношения между этими народностями объясняются всем историческим укладом жизни края. В Прибалтике со старых времен укоренилось господство наиболее малочисленной, в то же время наиболее культурной и привилегированной, немецкой части населения, что породило в других национальных группах дух недовольства, зависти и озлобления. Эти чувства вызывались отчасти образом жизни и поведения местного дворянства, замкнувшегося в своей среде и относившегося всегда с некоторым отчуждением ко всему, что не носит на себе печати германской культуры. Отсутствие до сих пор у местных крестьян надлежащего обеспечения землей и вытекающее отсюда развитие батрачества крестьянского населения, сплошь состоявшего из латышей и эстов, преобладающее значение земельного дворянства в строе церковно-общественной жизни, исключительные права его в управлении земским хозяйством, а также и различные другие местные условия, поддерживающие господство в крае немецкой группы населения, – все это непрерывно питает чувства национальной розни и острого недоброжелательства. Наряду с этим в последние десятилетия замечается быстрый рост самосознания латышской и эстонской национальных групп, усиливающий эту рознь. Что касается русских элементов Прибалтийского края, то они, испытывая в повседневной жизни проявление немецкого господства, точно так же в большинстве случаев недоброжелательны к немецкому элементу.

Настроения главных местных национальных групп, немцев и латышей

Указанные выше особенные условия строя жизни Прибалтийского края должны были неизбежно вызвать в нем острую вспышку национальной вражды с момента объявления Германией войны России. Полное духовное единение общегерманской и балтийской немецкой культур, широкое использование в крае труда германских подданных в местной сельскохозяйственной и фабрично-заводской промышленности и в местной торговле, а также те связи, которые имела некоторая часть прибалтийского дворянства с Германией, – послужили в глазах прочих народностей поводом заподозрить балтийских немцев в холодном отношении к интересам России.

Две прочие крупные национальные группы местного населения Прибалтийского края – эстонская и латышская, и в особенности последняя, горячо отозвались на проявления русского патриотического одушевления. Всеми способами – путем манифестаций, многочисленных пылких статей и брошюр, предложением личного труда и средств для помощи раненым воинам – эти группы стремились выразить и подчеркнуть свое единение с русским народом и свою готовность жертвовать всем для победы над общим врагом. Даже, по данным жандармских властей, значительно ослабела в первые месяцы войны деятельность сильно развитых в латышско-эстонской среде социалистических партий. Несомненно, что главным двигателем такого воодушевления латышей и эстов является глубоко в них вкоренившиеся вражда и даже ненависть к германизму, и они видят в настоящей войне счастливую для себя возможность отплатить немцам за испытанные притеснения. Относившиеся всегда, а в особенности со времени революционных вспышек 1905 г., недоверчиво к русским властям, в которых видели защитников дворянских немецких привилегий, латыши и эсты получили надежду, что такое отношение русской государственности в будущем изменится, каковое обстоятельство усиливало главную причину их воодушевления и должно было вести все к большему сближению их с русской культурой, чем, казалось бы, русской политике и следовало воспользоваться. Во всяком случае, по справедливому замечанию ген.-м. Джунковского в его вышеупомянутом докладе Министру Внутренних Дел, «какими бы причинами ни объяснялось патриотическое воодушевление в среде эстонцев и латышей, оно должно рассматриваться как отрадное явление, которое может в конечном результате способствовать сближению с русской государственностью национальных групп, доселе ее чуждавшихся». Параллельно с патриотическим поведением эстов и латышей проявлялась и их враждебность к прибалтийским немцам; на этой почве, между прочим, возник ряд необоснованных слухов о сигнализации из помещичьих усадеб об устройстве там подозрительных вышек, годных для беспроволочного телеграфирования, и бетонных площадок для спуска летательных машин и т. п., а эти слухи в свою очередь вызывали обильное число заявлений властям и анонимных доносов.

Программа деятельности генерал-лейтенанта Курлова при вступлении его в должность Особоуполномоченного

Из составленного ген.-л. Курловым «Отчета» по исполнению им обязанностей Особоуполномоченного, при сем представляемого в виде приложения, усматривается, что им были в достаточной мере оценены как та местная обстановка, в которой ему пришлось действовать, так и тот разлад, который существовал среди национальных групп Прибалтийского края.

Начала, которые ген.-л. Курлов решил положить в основу своей деятельности в качестве Особоуполномоченного, следующим образом формулированы в его вышеупомянутом печатном «Отчете»:

«При таких условиях я считал необходимым, руководствуясь данными при отправлении в край личными указаниями Верховного Главнокомандующего (Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Николаевича), не придавать своим мероприятиям местнонациональной окраски, а приурочивать их к требованиям и условиям военного времени, исходя из того положения, что военная власть, на которую возложено гражданское управление, должна стоять совершенно в стороне от местных племенных симпатий и антипатий, искоренять все, что может служить во вред нашей армии, а тем более способствовать успехам неприятеля, принимая самые решительные меры по отношению к виновным, какое бы положение они ни занимали, и имея в виду русские национальные интересы».

Общий характер мероприятий генерал-лейтенанта Курлова по отношению к местному населению

Для осуществления намеченной себе программы ген.-л. Курлов принял ряд мер, касавшихся и немецкой, и латышской частей населения: запрещение употребления вывесок и надписей на немецком языке; запрещение демонстративного разговора на том же языке; запрещение сборов денег и вещей исключительно для пленных германцев и австрийцев и наложение взысканий на лиц, организовавших таковые сборы; высылка из края 136 местных помещиков и пасторов германофильского направления; закрытие немецких газет (кроме одной), стрелковых обществ и школ антирусского направления; закрытие латышских обществ социал-демократического направления (например, просветительного общества «Прибалтийская культура»); неуклонное привлечение к ответственности отдельных лиц из числа латышских социалистических партий; запрещение распространения таких книг и брошюр на латышском и эстонском языках, которые могли возбудить население против местных немцев (например, книги Ренникова «В стране чудес»); возбуждение преследования против ложных доносчиков и наложение на них взысканий и т. п.

Как показала произведенная при настоящем расследовании проверка, изложение в «Отчете» ген.-л. Курлова существа означенных мер, подробностей и поводов их принятия не вызывает в общем каких-либо возражений.

Однако расследование в то же время показало, что все принимавшиеся ген.-л. Курловым меры и отдававшиеся им распоряжения все-таки не достигли цели умиротворения враждовавших между собой народностей, а скорее обострили их взаимное неприязненное друг к другу настроение, вызвав со стороны как латышей, так и немцев ряд нареканий на ген.-л. Курлова и возбудив среди обеих групп серьезное недовольство его деятельностью.

Отношение генерал-лейтенанта Курлова к латышской и эстонской частям населения

По отношению к латышской и эстонской частям населения Прибалтийского края, особенно к первой, у ген.-л. Курлова издавна сложилось несколько предвзятое мнение о степени их лояльности.

Докладывая Главному Начальнику снабжений Северо-Западного фронта генералу от инфантерии Данилову (в письме от 29 января 1915 г.), что он «не позволит себе утверждать», будто «патриотизм латышей только синоним их вражды к немцам» и будто «латыши поголовно все революционеры», ген.-л. Курлов в то же самое время и в этом письме, и в упомянутом выше «Отчете», и в своих объяснениях, данных во время настоящего расследования, не скрывает своего недоверия к чистоте этого патриотизма латышей, постоянно подчеркивая опасность полагаться на «высокое патриотическое воодушевление» этих групп местного населения и мотивируя это воззрение деятельностью срединних социал-демократических организаций, хотя и работающих «не без заграничного (по сведениям жандармских властей – германского) влияния», и «стремлением латышей к национальному самоопределению», проявлением какового ген.-л. Курлов, между прочим, считает и «недоверие» латышей к местным немцам и «вызывающий образ действия их» по отношению к последним. Подобное предубеждение ген.-л. Курлова к латышам весьма рельефно выразилось, например, в его усиленных попытках доказать высшим военным властям не только ненужность, но даже «безусловную опасность» сформирования особых латышских дружин и стрелковых батальонов. Это военная мера, предпринятая по повелению Верховного Главнокомандующего, вызвала ряд докладов ген.-л. Курлова в мае и июне 1915 г. генерала от инфантерии Данилова о том, что «деятельность латышских частей могла бы повести к крайне нежелательным эксцессам» в виде «повторения погромного движения 1905–1906 гг.», а равно «к крайним затруднениям для местной администрации», каковые опасения, как впоследствии показали факты, оказались совершенно неосновательными. И затем, несмотря на разрешение военным властям опубликования сведений о сформировании латышских стрелковых батальонов, ген.-л. Курлов 8 июля 1915 г. все же запретил об этом печатать в рижских газетах, каковой запрет был снят лишь по специальному повелению Верховного Главнокомандующего (15 июля). Даже простые выражения одобрения и поощрения со стороны официальных лиц патриотизму латышей вызывали неудовольствие ген.-л. Курлова; так, например, когда 17 мая 1915 г. в Митаве во время грандиозной манифестации, устроенной по поводу отбития русскими войсками германцев от этого города, начальник отряда ген.-м. Потапов в ответ на выражение манифестантами горячих чувств симпатии к доблестной русской армии сказал несколько слов о храбрости солдат-латышей и приветствовал латышей пожеланием им процветания, то ген.-л. Курлов сейчас же донес ген. от инф. Данилову, что «речь ген.-м. Потапова при существующем положении национального вопроса в крае является неуместной» и что «дальнейшие подобного рода выступления нежелательны». В своих объяснениях при расследовании ген.-л. Курлов, касаясь вопроса о своем взгляде на латышей, высказывает, что «проявление патриотизма, особенно в момент тяжелой войны, есть долг каждого русского гражданина и верноподданного», и далее с известной долей иронии отказывается «себе представить, почему исполнение этого долга со стороны латышей требует каких-то особенных к нему отношений и поощрений». Между тем, если принять во внимание, что в данном случае идет речь о таком отрадном и важном для России явлении, как проявление горячих симпатий к русскому делу со стороны целой народности, доселе выражавшей скорее равнодушие к общерусской идее и общеимперским интересам, то казалось бы, наоборот, что проникнутая государственным смыслом местная русская власть именно и должна была всячески оберегать и культивировать эти всходы патриотического чувства, которые только при этом условии бережного и поощрительного к себе отношения способны дать в будущем богатые плоды; подозрительное же отношение администрации к лучшим чувствам граждан, подобное тому, какое наблюдалось в рассматриваемом вопросе у ген.-л. Курлова, могло лишь охладить эти патриотические порывы. По-видимому, в своих отношениях к местному населению не немецкого происхождения ген.-л. Курлов не мог отрешиться от той исключительной точки зрения, которую он усвоил себе еще на посту Товарища Министра Внутренних Дел и командира Отдельного корпуса жандармов по поводу революционного движения в Прибалтийском крае и которую не могло поколебать поведение латышей и эстов во время настоящей войны.

И в некоторых других случаях у ген.-л. Курлова замечались, как исходившие все из того же основного взгляда, нежелание использовать такой «отрадный», по выражению ген.-м. Джунковского, факт, как горячее проявление у латышей общеимперских чувств, так даже и известная тенденция как бы к ослаблению и возможному сдерживанию означенных настроений этой части населения. Так, ген.-л. Курлов, считая невозможной и нежелательной партизанскую войну в крае, был твердо убежден, что местное население даже во время войны отнюдь не должно иметь никакого оружия, почему по вступлении в должность Особоуполномоченного, по его собственным словам, и предполагал совершенно разоружить местное население; однако после переговоров с губернаторами он признал возможным ограничиться только воспрещением выдачи новых разрешений на приобретение и хранение у себя оружия. Свое убеждение о желательности разоружения ген.-л. Курлов объясняет «крайне обострившимися отношениями между различными частями населения», т. е. очевидно между немцами и латышами. Данных о том, каким именно национальным элементам – немецким или иным – чинилось больше стеснений в получении разрешения на оружие, расследованием не найдено, равно как недоказанными являются и нарекания на ген.-л. Курлова относительно его несправедливого отношения в сем отношении к латышам, высказывавшиеся некоторыми членами Государственной Думы, например, кн. Мынсыревым на заседании 28 июля 1915 года.