Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя»
Шрифт:
Наступали предсмертные часы многострадального города. Освещаемый заревом пожаров, взрывом мелких пороховых погребов и пожаром фрегата «Коварны», нагруженного двумястами бочек спирта, Севастополь накануне своей смерти был потрясен взрывом шаланды, перевозившей сто пудов пороха с Северной стороны города на Южную. Около 11 часов ночи, в то время когда две шаланды с порохом подходили к пристани, неприятельская ракета взорвала одну из них. Взрыв был так силен, что лестница на пристани была разрушена и лежавшие внизу ее пушки в несколько сот пудов были переброшены на верхнюю площадку, казармы, находившиеся в ста саженях расстояния, были потрясены, двери в них растворились и даже кровати больных были сдвинуты с места.
Ужасен был этот взрыв, но он был ничтожен в сравнении с тем адом, который испытывали
«Проходя по Екатерининской улице к пристани, – говорит один из участников обороны, – мы обогнали солдата Волынского полка с окровавленным узелком.
– Что несешь, товарищ?
– Майора, ваше благородие, – отвечал волынец, – бомбой разнесло!.. Славное было начальство, ваше благородие, – так вот, что могли, собрали – похоронить несу.
Страшные сцены эти не производили на защитников славного города того впечатления, которое производят они на человека свежего и небывалого. Усталость до изнеможения делала уцелевших равнодушными к окружающим их ужасам, наводило на них озлобление и желание подраться.
Положение уцелевших и стоявших еще на бастионах было немногим лучше тех, кто кровью своей оросил родную землю. Ежеминутное ожидание штурма и земляные работы до крайности истомили гарнизон; войска не знали покоя ни днем ни ночью; никто не спал, и в то же время все ходили сонными, усталыми и измученными, в каком-то забытьи, не совсем ясно понимая, что совершается вокруг. Каждый видел, однако же, что совершается что-то необыкновенное, небывалое. Об отдохновении никто не думал, потому что было некогда да и негде. Блиндажей, уцелевших от неприятельских выстрелов, было мало, да они и не привлекали солдат. В них было множество насекомых всякого рода, темнота, грязь и духота. Каждый свободный от службы солдат предпочитал отдыхать под открытым небом, в устроенном им самим помещении, где-нибудь поблизости насыпи бастиона. Прислонив к валу свое ружье, он ложился возле него, положив ранец под голову. Сидеть в амуниции было как-то неловко, а снять ее нельзя ни на минуту – и вот он поваливался с боку на бок, проводя в полудремоте все время, пока не позовут его на службу. Служба на бастионе трудна и разнообразна, а потому и залеживаться ему не давали. Денная и ночная цепь, множество секретов и прикрытий батарей, партии, отправляемые в помощь кашеварам нарубить дров, натаскать воды, наряды на пристань за мясом, за водкой, которую привезут с Северной, команды, отправляемые таскать сухари, крупу, принимать патроны, сдать испорченное оружие и принять новое – все эти занятия, отвлекая множество людей, лишали их возможности отдохнуть даже и днем.
Во все время пребывания своего на бастионе солдат не имел возможности ни переобуться, ни переменить белья, валялся в пыли и грязи по целым неделям и месяцам, работая без устали днем и ночью.
С наступлением утра гарнизон в ожидании штурма был всегда в готовности встретить неприятеля, люди были расставлены вдоль валов укреплений, начальники на своих местах, резервы под ружьем, и вдруг, едва только появится заря, вместо штурма атакующий осыплет градом пуль и артиллерийских снарядов. Такое напряженное и выжидательное состояние гарнизона, ослабленного большими потерями, превышавшими 20 000 человек, не знавшего в течение целого месяца ни сна, ни отдыха, сделалось тягостным до последней степени.
Прибавьте к этому невыносимый зной юга, раскаленную каменистую почву Севастополя, отсутствие зелени и тени, недостаток воды, которую доставлять на бастионы в изобилии было затруднительно, а иногда и невозможно, наконец, бессменное торчание на одном месте среди окружающей духоты – если представить себе все это, то сделается ясным, почему каждый из защитников ждал штурма как манны небесной.
С 5 августа три недели подряд союзники громили
Севастополь, а между тем, вводя по временам в траншеи массы войск, заставляли подозревать приготовление к штурму. И вот у нас по всем направлениям летели донесения об опасности, просьбы о присылке войск, приказания начальников; начальники являлись на линии; резервы приближались, но штурма все не было. В последние дни сборы войск в неприятельских траншеях производились ежедневно. К ним все привыкли и ограничивались ожиданием штурма. «Да и что можно было предпринять в то время, когда главные укрепления наши были почти разрушены, артиллерия постоянно была приводима в невозможность действовать, а неприятель находился в нескольких шагах, так что он в одну или две минуты мог добежать до рва, большей частью полузасыпанного, и вскочить на вал, также разрушенный».В это время на всей оборонительной линии и в резервах насчитывалось пехоты 40 500 человек, 1100 саперов и 6200 артиллерийской прислуги, стоявшей у орудий. Вся оборонительная линия, как известно, разделялась Южной бухтой на две половины: на Корабельную сторону, лежащую левее, или восточнее, Южной бухты, и Городскую – правее, или западнее, ее.
Корабельную сторону дугой охватывали начиная с левой стороны от большого рейда бастионы 1-й и 2-й, Малахов курган и 3-й бастион с их промежуточными укреплениями. На Городской стороне были расположены 4-й, 5-й, 6-й и 7-й бастионы с их соединительными батареями. Городская сторона состояла из 1-го и 2-го отделений; Корабельная из 3-го, 4-го и 5-го отделений. На Корабельной стороне было расположено 23 300 человек, начальство над которыми вверено генерал-лейтенанту Хрулеву. На Городской стороне было 17 200 человек под начальством генерал-лейтенанта Семякина. Начальниками войск на отделениях были: на 1-м – генерал-майор Хрущев, 2-м – генерал-майор Шульц, 3-м – генерал-лейтенант Павлов, на 4-м – генерал-майор Буссау, на 5-м – генерал-майор Сабашинский.
Переименовавши всех лиц, начальствовавших войсками на отделениях, мы не можем не сказать несколько слов о генерале Шульце. Служа на Кавказе в звании коменданта Александропольской крепости, генерал Шульц отпросился в отпуск и, с дороги свернув в Севастополь, остался в нем до конца осады. Человек беспредельно храбрый, генерал Шульц беспрестанно обходил свое отделение, появлялся в самых опасных местах во всякое время дня и ночи и к довершению всего держал в своем блиндаже под кроватью несколько пудов пороху, чтобы взорваться на воздух в случае нечаянного нападения неприятеля.
Наступил день 27 августа, день предсмертных страданий многострадального города. С утра этого дня погода была ветреная: вода в бухте расколыхалась, солнца не было видно.
Ожидая, как и в предыдущие дни, штурма, с рассветом войска стояли в полной готовности отразить нападение: орудия были заряжены картечью, стрелки расставлены по всей линии укреплений и резервы приближены. Вместо штурма неприятель открыл с раннего утра столь жестокую стрельбу, что к полудню у нас выбыло из строя 2000 человек гарнизона.
– Что-то крепко бьют, – говорили идущие с батарей раненые.
Около 8 часов утра перед Малаховым курганом последовал сильный взрыв подземных работ французов. Тучи камней и глыбы земли полетели на курган, сотрясение было так сильно, что часть насыпи перед башней обрушилась в ров.
Посреди убийственного огня союзники готовились к штурму. День и час штурма хранились в глубокой тайне, так что назначенные для атаки войска узнали о нем вечером накануне, а приказ им прочли только за несколько часов до штурма.
В 8 часов утра 27 августа с батарей было замечено большое движение в неприятельских траншеях. То был сбор войск 2-го французского корпуса генерала Боске в числе 25 300 человек. Они предназначались для атаки Малахова кургана и 2-го бастиона, на которых находилось наших войск около 9000 человек со всеми резервами. С утра собирались французы в своих траншеях, им читали возбуждающий к победе приказ любимого генерала. Боске разделил свой корпус на четыре колонны: одну, в 9600 человек, направил для атаки собственно Малахова кургана; другую, в 7400 человек, против 2-го бастиона; третью, в 4300 человек, в промежуток между этими укреплениями и, наконец, четвертую, в 5000 человек пехоты с 24 полевыми орудиями, поставил в резерв.