Первая спасательная

– Это верно? Он сам сказал? Никто ничего ему не говорил?
– вырывается у нее, и голос ее дрожит и теплеет.
– Тогда скажите ему, что я... что я буду рада...

И - трах!
– захлопнулась завешенная изнутри белой занавесочкой стеклянная дверь в комнатку Марии. Станда удивленно глядит ей вслед и качает головой - что это означает? Почему должен сказать ему я... точно они не разговаривают друг с другом! Ну что ж, застучит там опять швейная машинка, зальется канарейка, как несколько минут назад? Нет, кажется, там никто даже не дышит, только голуби во дворе вот-вот захлебнутся, воркуя. "А мне какое дело, - думает Станда с негодованием, - никому я ничего не стану передавать, говорите сами". И Станда с аппетитом набрасывается на завтрак и впивается глазами в газету.

Так, стало быть, в местной газете написано: катастрофа на шахте "Кристина". Станда нетерпеливо читает, чтобы не упустить ни слова; ведь он тоже имеет отношение к этому бедствию и вправе требовать, чтобы оно было описано подробно и правдиво. Что ж, в общем, тут все правильно, вынужден признать Станда: вскоре после начала второй смены... взрыв в новой продольной выработке... весть разнеслась с быстротой молнии. Правильно. Есть жертвы... Сведения об этом, вероятно, дала дирекция или заводской комитет. Немедленно же были организованы спасательные работы... ага, вот: "Работать на сильно поврежденном и особенно опасном северном участке первыми добровольно вызвались следующие шахтеры..." У Станды так забилось сердце, что пришлось ненадолго прервать чтение, "...первыми добровольно вызвались следующие шахтеры: Иозеф Адам, Ян Мартинек, Франтишек Матула, В. Пулпан, Антонин Суханек и Иозеф Фалта, которые без промедления спустились в шахту, чтобы помочь засыпанным товарищам. Спасательные работы в районе взрыва продолжались всю ночь..." Станда читает еще раз: "...первыми добровольно рызвались следующие шахтеры: Иозеф Адам, Ян Мартинек, Франтишек Матула..." Пропустили инженера Хансена и запальщика Андреса; вероятно, так сделали нарочно, но это несправедливо, возмущенно думает Станда; а его назвали В. Пулпаном! Станду это ужасно сердит, вся радость испорчена; но он делает ножом дырку там, где напечатана эта дурацкая буква "В", так что ее нельзя теперь прочитать, и ему становится легче. Теперь хорошо. "Первыми добровольно вызвались следующие шахтеры". Да, милый мой, это тебе не пустяк: "первыми" и "добровольно", ведь это значит, что они самые смелые. И они без промедления спустились в шахту, чтобы помочь засыпанным товарищам. На особенно опасный участок. Вот оно, черным по белому, и каждый может это прочитать. Станда уже выучил заметку наизусть, но читает еще и еще. Что ни говорите, а получается очень торжественно, этим полна газета; и от этого торжественного чувства Станду пробирает дрожь.

Он не в силах больше есть и бежит с газетой к Адаму.

– Посмотрите-ка,- показывает он запыхавшись.Непременно прочтите!

Адам медленно встает - господи, сколько ему времени нужно, чтоб выпрямиться!- и вытирает руки о штаны.

– Что там такое?
– спрашивает он в недоумении и начинает просматривать газету сверху донизу.

– Вот здесь, заметка!

Серьезные ввалившиеся глаза Адама останавливаются на газетной странице, и он медленно шевелит губами, точно молится; Станде не терпится, и он еще раз, вместе с Адамом, перечитывает заметку; он давно уже, раз десять повторил, что "первыми добровольно вызвались следующие шахтеры", а Адам все еще шевелит губами, внимательно читая заметку где-то на середине. Вот он остановился, и губы у него перестали двигаться; ввалившиеся глаза поднимаются на несколько строк выше и медленно-медленно читают снова. Теперь он, кажется, уже и не читает, а просто неподвижно смотрит на газетный лист.

– Что скажете?
– нетерпеливо вырывается у Станды.

– Ну... очень хорошо, - гудит Адам, все еще не сводя глаз с газеты.

– То-то команда удивится!
– важничает Станда.

Адам ничего не отвечает, его длинное лицо неподвижно, как маска, он только глядит, медленно помаргивая.

– На, держи, - говорит он в конце концов, подавая Станде газету, и отворачивается к своей клумбе.- Может... может... ты показал бы... и Марженке, - с трудом выговаривает он, склоняясь к своим ночным фиалкам.

– А вы не хотите показать ей сами?
– нерешительно спрашивает Станда.

– Да нет... Я... зачем я, -бормочет Адам, нагибаясь еще ниже.- У меня руки в земле...

Станда идет в белую кухоньку. В соседней компате тишина, разве что тюкнет канарейка да перескочит с жердочки на жердочку, У Станлы на сeкунду замирает сердце, когда он стучит в стеклянную дверь.

– Войдите, - отозвался сдавленный голос, и Станда впервые входит в комнату Марии. Мария сидит у швейной машины, но без всякого шитья в руках; глаза у нее красные, она испуганно смотрит на Станду - вероятно, ждала кого-то другого.

– Вот... если хотите, прочитайте...
– показывает Станда газету. И отчего это у него всегда такой громкий, грубый голос, когда он говорит с Марией?

Мария берет газету, ищет...

– Вот эта заметка, - бормочет Станда и тычет пальцем; при этом он нечаянно коснулся локтя Марии и отдернул руку.

Мария читает. Наклониться бы через ее плечо, прочесть еще раз вместе с ней; ее волосы легонько пощекотали бы его щеку, запахло бы душистым мылом и кожей; и он услышал бы ее тихое глубокое дыхание... "Первыми добровольно вызвались следующие шахтеры..." Станда неуверенно переминается с ноги на ногу и смотрит на склоненную голову Марии и ее плечи, на канарейку, на белые занавесочки, на белую постель Марии, на белые руки Марин; он хмурится от смущения, принужденно кашлиет и сам ужасается, как громко и неестественно звучит его кашель. Мария читает, пальцы у нее дрожат, слабый румянец разливается по лицу и шее до самого выреза блузки, она тоже читает как-то удивительно долго и неподвижно. Теперь она подняла голову; глаза ее сияют, в них что-то дрожит и расплывается, они полны слез, а полуоткрытые губы подергиваются мягко и нежно.

– Можно мне... можно, я спрячу?
– спрашивает прерывающийся женский голос.

– Я вам потом принесу, - мрачно вырывается у Станды.
– Я... я должен еще показать товарищам.

Тут ему приходит в голову, что он мог бы купить вторую газету, но поздно.

– Я принесу, - повторяет он еще более неприветливо и не знает, что сказать дальше, остается только споткнуться об эту стеклянную дверь - вот он и в кухне, и злится на самого себя. Болван, нужно было оставить ей газету!

Адам оборачивает к нему длинное лицо.

– Я покажу ребятам, - произносит Станда, лишь бы не молчать.

– Погоди-ка, - сказал Адам, вытирая руки о штаны, и направился к сарайчику, где у него хранится весь его инструмент. Вскоре он вернулся с толстым синим карандашом.

– Дай-ка сюда, - невнятно говорит он, - надо отчеркнуть, чтобы сразу нашли.

Адам разложил газету на скамейке, присел на корточки, как ребенок, и, внимательно моргая, обвел толстой синей рамкой заметку о катастрофе на шахтe "Кристина"; серьезно, с довольным видом рассматривает он теперь свою работу и тщательно поправляет один уголок.

– Ну вот, теперь можешь показывать.

XVIII

Прежде всего к Пепеку. Пепек живет вон там- на квартире у Томешей. Станда просовывает голову в его берлогу и чувствует, что сейчас задохнется - такая вонь идет от детских пеленок и нищенского тряпья. Неряха Анчка, сидя на табуретке, кормит с ложечки сопливого ребенка; другой, еще сопливее, сидит на полу и сосредоточенно играет мутовкой.

– Пепек дома?

– Спит еще.

В углу на постели послышалось кряхтение и скрип, Пепек поднял взлохмаченную башку.

– Что? Что такое?

– Я тебе кое-что принес.

– Ладно, погоди на улице, я сейчас.

Пепек, зевая, выходит на крыльцо в штанах и рубашке.

– Здорово, Станда. Что там у тебя?

– Прочитай-ка вот, - показывает Станда.

Испек, зевая, чешет волосатую грудь.

– Я сегодня газеты еще не покупал. Ну-ка, покажи!- И он с угрюмым видом пробегает заметку.Ну и что?

– Что ты об этом скажешь?

– Шуму-то сколько!
– презрительно цедит Пепек.- Лучше бы деньжуры побольше подбросили.

– Какой деньжуры?

– Ну деньжат. За такую хлопотливую работенку, братец... надо платить не повременно...

– А показать Анчке не хочешь? Что ты в газету попал?

Пепек злобно дергает головой, точно ему тесен ворот рубашки.

– Да на кой черт! Бабы разве что в этом понимают!
– Пепек хмурится. Пишут тоже - опасный участок! Им-то легко говорить! Послали бы туда этих храбрецов, вот это да!

– Каких храбрецов?

– Которые пишут! Терпеть не могу, когда меня по плечу похлопывают молодец, мол! Заплатили бы получше, чем языком чесать; а в газетах печатать, от этого толку мало. Из-за славы, что ли, работаем? Разве что Андрее, - усмехнулся Пепек, - а о нем-то как раз и не пропечатали!.. Мне, брат, всю ночь мерещился этот ход, все будто кровля валится...