Первая версия

Дежурная медсестра, рыдая, сказала, что заснула-то ночью всего на полчаса, не больше. Мы оказались у разбитого корыта — труп Сотникова уже увезли на вскрытие, никто ничего не знал, не видел и не слышал...

...Начальник госпиталя, капитан первого ранга Хомяков Илья Ильич, оказался высоким плотным человеком лет сорока пяти, со спортивной фигурой и большими залысинами. Он восседал в своем кабинете, словно на троне, было видно, что здесь он — царь и бог. Однако Хомяков делал вид, что готов ответить на мои вопросы. Даже с удовольствием.

Прежде чем задать первый вопрос, я успел про себя улыбнуться — похоже, что фамилии всех врачей этого заведения из одного отряда. Отряда грызунов. Я бы не удивился, если бы встретил Мышкина, Бурундукова, Суркова и, например, Пасюка. Есть же такая украинская фамилия.

Хомяков заметно нервничал. Он явно собирался выдать мне заранее подготовленный ответ на вопрос об омнопоне, который вкололи Сотникову именно за полчаса до нашего приезда, а также о скоропостижной смерти их подопечного. Но я не люблю домашних заготовок. Обычно более искренне люди отвечают на вопросы неожиданные:

— В ваш ли госпиталь привезли единственного спасшегося матроса с яхты «Глория»?

— Да, — коротко ответил Хомяков.

— Он успел что-либо рассказать?

— Нет. Его доставили в бессознательном состоянии. Он слишком долго боролся за жизнь, на саму жизнь сил у него уже не осталось...

Это был как раз тот случай, когда я мог отдать руку на отсечение, что человек не врет. Об этом он говорил с абсолютно чистой совестью. Все именно так и было. О Сотникове, я был уверен, он ничего не скажет. Возможно, я сгущал краски, но уж больно все это мне не нравилось.

Когда я встал и попрощался, я увидел искреннее изумление на лице капитана первого ранга, так и не преподнесшего мне тщательно сварганенной речи.

Я спустился на этаж ниже, где оставил Марину утешать рыдающую медсестру. Лушников помахал мне из дальнего конца коридора, жестами объяснив, что ждет внизу.

Медсестра сидела в своей дежурке, как бедная родственница, сжавшись в комочек на самом краешке больничной кушетки. Марина нервно ходила из угла в угол и что-то убедительно и быстро говорила ей. Когда я вошел, повисла мгновенная и тяжелая тишина. Обе женщины посмотрели на меня. Сестра — затравленным зверьком, Марина с надеждой и нетерпением. Я тоже молчал.

— Лена, ну вот и Александр Борисович! Расскажи ему сама то, что рассказала мне. Это очень, очень важно. — Марина выделила голосом двойное «очень».

Голос ее звучал не настойчиво, а как-то мягко и твердо одновременно. Я и не подозревал, что в хрупкой, веселой девушке таится такая сила убеждения.

Лена молча показала рукой на дверь. Я понял и прикрыл дверь. Наконец она заговорила.

Лена Красовская заступила на суточное дежурство вчера, в девять часов утра. День выдался обыкновенный. В хирургическом отделении был только один тяжелый больной — молодой лейтенант с пулевым ранением в живот. Дежурство проходило в обычных процедурах: уколы, смена капельниц, измерение температуры. У старшины со сломанной лодыжкой неожиданно разболелось ухо, пришлось вызывать лора из соседнего отделения, в общем, привычная суета.

После отбоя и вечерних уколов отделение наконец стихло. В коридоре погасили верхний свет, и Лена поставила чайник. У нее было полчаса до вечернего фильма. Телевизор стоял в холле. В случае, если какой-нибудь больной нуждался в помощи, звонок она могла услышать.

Чайник закипал, когда в дежурку заглянул новенький медбрат из урологического отделения.

— Позвольте представиться, меня зовут Василий, я теперь этажом ниже, в урологии, обосновался, коллегам можно называть меня Васей. — Он вошел в дежурку с бутылкой красного вина.

Он так широко улыбался, что создавалось впечатление, будто несказанно рад и тому, что работает в урологии, и тому, что его можно называть просто Вася.

— Я теперь здесь, надеюсь, буду долго работать, так что хочу познакомиться со всеми, особенно с такими симпатичными.

— Лена, — представилась она.

Вася был среднего роста, улыбчивый и явно не из тех, кто сразу начинает приставать. Поэтому Лена даже обрадовалась, что будет с кем разделить вечерний чай и поболтать, проигнорировав надоевший телесериал. А уж вино... Ну, такое слабое при привычке-то к настоящему, хоть и разбавленному, медицинскому спирту вообще сущий пустяк. Но приятно.

Она помыла стаканы, разглядывая неожиданного визитера. У него было обычное, чуть скуластое лицо, живые карие глаза. Немного портила его нижняя челюсть, тяжеловатая и слегка выдвинутая вперед. Однако ослепительная улыбка и хорошие зубы скрашивали этот недостаток.

Он сразу стал рассказывать какие-то веселые байки из своей прошлой армейской жизни. Про горячий борщ, который заливали новичкам в сапоги, про тупых старшин и остроумных рядовых. Хотя Лена давно работала в военном госпитале и знала армейский фольклор назубок, она все равно смеялась. Вася разлил по мензуркам вино, и тут ее отвлек звонок больного из шестой палаты.

Она оставила Васю и отправилась туда. Старшина со сломанной лодыжкой и стрелявшим ухом просил обезболивающий укольчик. Лена ограничила его таблеткой анальгина — обезболивающее выдавалось только по распоряжению завотделением или лечащего врача. Потом они с Васей выпили...

— Больше я ничего не помню, словно провалилась в темную яму. — Лена всхлипнула.

— Вы думаете, он подсыпал вам что-то в вино? — спросил я.

— Я уверена. Со мной такого никогда не было.

— Почему же вы сразу нам об этом не рассказали?

Лена посмотрела на дверь, на меня, а потом на Марину, как бы ища у нее защиты.

— Саша, я обещала, что, кроме нас, об этом никто не будет знать, — сказала Марина, успокаивающе поглаживая Лену по плечу.

— Я тоже вам это обещаю, — сказал я.

— Когда утром выяснилось, что Сотников умер, я сразу подумала на этого Васю. Позвонила девочкам из урологии, они сказали, что никаких новых сотрудников у них нет... Я совсем растерялась. Не знала, что делать, куда бежать. Как раз в это время приехал наш главный. Он меня вызвал к себе. Ему я все рассказала. Он велел мне обо всем молчать, сказать, что я случайно заснула. Обещал не увольнять.

Она опять зарыдала, пытаясь сказать что-то еще. Я едва разобрал, что она говорит:

— Так жалко лейтенантика, такой молоденький... Это все я виновата...

Лушников ждал нас на первом этаже в холле. Я был на взводе. Похоже, эти сволочи то ли по глупости, то ли по злобе все сговорились. У меня складывалось такое впечатление, что и Грызун, и Хомяков говорят с чужого голоса...

Тут еще Пушников дернул меня за рукав: <