Первая встреча – последняя встреча

Желание помочь матери, оправдать, воплотить ее мечты заставляет его теперь все свое время отдавать писательству. Он сочиняет новеллы, пишет рассказы, пробует себя в драматургии. И всё, что выходит из-под его пера, немедленно читается Нине. Та всегда в восторге: «Габриэль д’Аннунцио! Бальзак! Виктор Гюго!» После ее одобрения он рассылает свою писанину в литературные журналы. Но нет ни одного ответа.

Окончен лицей. Роман учится на юридическом факультете в Париже. И все время пишет, пишет, пишет. Один из его рассказов попадает к знаменитому писателю Роже Мартену дю Гару, автору «Семьи Тибо». Его отзыв был беспощаден: «Это сочинение написано взбесившимся ягненком». Деньги кончаются, опять надо обращаться к матери. Чувство стыда гложет Романа. И вдруг, когда осталось всего 50 франков, он покупает еженедельник «Грингуар» и там, о чудо, видит свой рассказ «Буря» и свою фамилию, напечатанную жирным шрифтом. Он получил за рассказ тысячу франков, и это казалось неслыханным богатством. А в Ницце еженедельник произвел сенсацию. Мать всегда носила его в сумке. И если затевалась какая-то ссора, она тут же выхватывала этот еженедельник, размахивала им и говорила: «Вы даже не понимаете, с кем вы разговариваете!»

Но второй рассказ все никак не публиковали.

А деньги кончились. Как объяснить матери, почему его не печатают? Надо было что-то предпринимать. И тогда он придумал выход из положения. Стал вырезать из журналов произведения других писателей и посылать их матери, сопровождая такого рода письмами: «Дорогая мама! Дело в том, что редакторы требуют от меня, чтобы я писал коммерческие рассказы. Я не хочу опускаться до этого уровня, и поэтому вынужден печатать свои рассказы под псевдонимами». Мать поверила в это безоговорочно. И однажды произошел нелепый, курьезный случай. Писатель, чей рассказ Гари вырезал и послал маме, умудрился остановиться именно в отеле «Мермон». Когда мать узнала, что у нее в гостинице живет самозванец, который присвоил произведение Романа, она чуть не отдубасила его тростью.

Но, тем не менее, надо было как-то зарабатывать. Ведь если он публикуется, значит, ему есть на что жить. Роман отказывается от материнских субсидий и принимается за работу. Кем он только не трудился в Париже! Перечисляю: гарсоном в ресторане на Монпарнасе; служащим домовой кухни «Завтраки, обеды и ужины», каковые он и развозил на трехколесном велосипеде; администратором отеля; статистом в кино; разнорабочим в гостинице «Папирус»… А еще он работал в зимнем цирке, был рекламным агентом туристической рубрики газеты и, по заказу одного репортера из еженедельника «Вуа-ля», занимался подробным анкетированием персонала более чем ста парижских домов терпимости. «Вуаля» так и не напечатал этой анкеты, и Роман с возмущением узнал, что трудился для конфиденциального туристического гида по «злачным местам». А самое обидное, что ему за это не заплатили, так как репортер бесследно исчез.

Роман наклеивал этикетки на коробки, раскрашивал жирафов на небольшой фабрике игрушек. Из всех профессий, которые он перепробовал в то время, самой неприятной оказалась работа администратором в гостинице на площади Этуаль. Его постоянно третировал главный администратор, который презирал интеллектуалов. А он знал, что Роман учится на юридическом факультете.

Так что, это был нелегкий хлеб. И тут случается наконец, второе радостное событие. Тот же журнал «Грингуар» печатает его второй рассказ…

Но вот окончен юридический факультет. С большим трудом Роман получил звание лиценциата прав. Как говорят у нас в кинематографе, Гари «взахлест» был зачислен курсантом Высшей летной школы, откуда через два года должен был выйти в чине младшего лейтенанта ВВС Франции. Это случилось в 1938 году. Роману 24 года.

Через два года Франция вступит в войну, но Роман об этом пока не догадывается. К этому моменту произошло некое событие, в результате которого наш герой чуть было не убил Гитлера. Это было так. Ничего не подозревающий Роман приехал на каникулы в Ниццу… Впрочем, не стану пересказывать эту леденящую душу детективную историю. Предоставим слово самому участнику этой отважной акции.

«…Мама встретила меня очень странно. Конечно, я ожидал счастливых слез, нескончаемых объятий и одновременно взволнованного и радостного сопения, но никак не этих рыданий, отчаянных взглядов, напоминавших прощание, – с минуту она, вздрагивая, плакала в моих объятиях, изредка отстраняясь от меня, чтобы лучше видеть мое лицо, потом в исступлении снова бросалась ко мне. Меня охватило беспокойство, я с тревогой спросил, как она себя чувствует, – не волнуйся, всё хорошо, дела тоже идут хорошо – да, всё хорошо, – после чего новый приступ слез и сдерживаемых рыданий. Наконец она успокоилась и, схватив меня за руку, с таинственным видом потащила в пустой ресторан; мы уселись в уголке за нашим столиком, и там она поведала мне о своем плане относительно меня. Всё очень просто: я должен ехать в Берлин, чтобы убить Гитлера и тем самым спасти Францию, а заодно и весь мир. Она всё предусмотрела, включая и мое спасение, так как, если предположить, что меня арестуют – хотя она прекрасно знает, что я способен убить Гитлера, не давшись им в руки, – но даже если предположить, что меня арестуют, то совершенно очевидно, что великие державы – Франция, Англия и Америка – предъявят ультиматум, требуя моего освобождения. Признаться, я с минуту колебался. Идея немедленно ехать в Берлин, разумеется в третьем классе, чтобы убить Гитлера, в самый разгар лета, с сопутствующими этому нервозностью, усталостью и приготовлениями, абсолютно не улыбалась мне. Мне хотелось побыть немножко на берегу Средиземного моря – я всегда тяжело переносил разлуку с ним. Я предпочел бы перенести убийство фюрера на начало октября. Я без энтузиазма представил себе бессонную ночь в жестком, битком набитом вагоне, не говоря уже о томительных часах, которые придется, позевывая, провести на улицах Берлина, дожидаясь, когда Гитлер соблаговолит появиться. Короче, я не проявил энтузиазма. Но, однако, и речи быть не могло, чтобы уклониться. Итак, я взялся за приготовления. Я неплохо стрелял из пистолета, и, несмотря на отсутствие практики в последнее время, подготовка, полученная в школе лейтенанта Свердловского, еще позволяла мне блистать в тирах во время ярмарок. Я спустился в подвал, взял свой пистолет, хранившийся в фамильном кофре, и отправился за билетом. Мне стало несколько легче, когда я из газет узнал, что Гитлер отдыхает в Берхтесгадене, так как в разгар июльской жары я тоже предпочитал скорее дышать горным воздухом Баварских Альп, чем городским. Я также привел в порядок свои рукописи: несмотря на оптимизм моей матери, я вовсе не был уверен, что выйду из этого живым; написал несколько писем, смазал свой парабеллум и одолжил у друга, который был поплотнее меня, куртку, чтобы незаметно спрятать под ней оружие. Мое крайнее раздражение и дурное расположение духа усиливались еще и тем, что лето выдалось удивительно теплое, и после стольких месяцев разлуки Средиземное море еще никогда не казалось мне столь привлекательным, а пляж «Гранд Бле», как нарочно, был полон знакомых шведок с передовыми идеями. Все это время мать ни на шаг не отходила от меня. Ее взгляд, полный гордости и восхищения, сопровождал меня повсюду. Купив билет на поезд, я был приятно удивлен, что немецкие железные дороги делали скидку на тридцать процентов в связи с летними каникулами. И наконец накануне великого дня я пошел в последний раз искупаться. Вернувшись с пляжа, я нашел свою великую драматическую актрису в салоне, в бессилии сидящей в кресле. Как только она увидела меня, ее губы скорчились в детскую гримасу, она заломила руки, и, прежде чем я успел сделать какой-либо жест, она была уже на коленях, рыдая в три ручья:

– Умоляю тебя, не делай этого! Откажись от своего героического плана! Сделай это ради своей старой матери – они не имеют права требовать этого от единственного сына! Я столько боролась, чтобы вырастить тебя, сделать из тебя человека, а теперь… О Боже мой!

Она стояла с огромными от страха глазами, со взволнованным лицом, прижав руки к груди.

Я не удивился. У меня давно уже выработался иммунитет. Я хорошо ее знал и глубоко понимал. Я взял ее за руку.

– Но за билет уже уплачено, – сказал я. Отчаянная решимость смахнула с ее лица по следние следы страха.

– Они возместят мне его! – провозгласила она, схватив свою трость.

Я нисколько в этом не сомневался.

Итак, я не убил Гитлера. Как видите, довольно было пустяка…»

Может показаться, что это была сцена из жизни сумасшедших, но на самом деле всё не так просто. Мать Романа, конечно, была особым человеческим экземпляром, но и сынок, как вы вскоре узнаете, тоже оказался занятным фруктом… [3]

Итак, Роман закончил летную школу «Авора» в Провансе и должен был получить звание младшего лейтенанта. И вот торжественный выпуск училища. 300 курсантов стоят на плацу, построенные в ряд. С каждого из них портной снял мерки, для всех сшиты мундиры. У Гари денег не было, но мама прислала ему 500 франков, которые одолжила на рынке, где ее так хорошо знали. И вот все стоят в ожидании аттестации. Одновременно идет распределение. Роман мечтает о том, что хорошо бы получить назначение куда-нибудь на юг, недалеко от Ниццы, чтобы он мог часто видеть свою мать.

3

Учитывая склонность к мистификациям, невозможно отрешиться от мысли, что и в этом случае фантазия увлекла автора. Может быть, в жизни с уст матери сорвалась в беседе мечтательная фраза о том, как было бы красиво, если б ее сын убил Гитлера. А писатель развил эту мысль, учитывая характер матушки, в очаровательную историю.

Оглашаются списки, и вот уже процедура подходит к концу, а Роман все не слышит своей фамилии. Наконец церемония окончена, и Гари понимает, что он единственный из 300 курсантов, который не получил звания младшего лейтенанта. С ним поступили очень жестоко. Ему даже не дали звание сержанта или старшего капрала. Он получил самый низший офицерский чин – капрала. Это следующее звание после солдата. Он учился очень хорошо. И несомненно заслуживал самого лучшего назначения. Но выяснилось, – его не аттестовали потому, что он не был натурализованным французом. Для того, чтобы летать в небе Франции и защищать ее от врагов, нужно было более десяти лет быть ее гражданином. А Роман и его мать только три года назад получили гражданство. Гари вспоминает: «Я был убит, уничтожен, но даже, по-моему, улыбался. Товарищи стояли рядом, возмущенные этой несправедливостью». Но самая главная забота, которая тревожила и беспокоила Романа, – как он скажет об этом матери. Она ведь связывала с ним все свои честолюбивые надежды и замыслы. Если поведать ей всю правду, то рухнет ее святая вера во Францию, в страну, на которую она молилась всю жизнь. Этого Роман допустить не мог.

Он ехал домой убитым. И только за несколько километров до Ниццы вдруг понял, что скажет матери.

Он явился в зал отеля «Мермон» и сразу же поймал ее взгляд. Это был взгляд затравленного зверя, ибо мать сразу поняла, что сын – не офицер, а всего-навсего капрал. Он сказал: – Иди, иди сюда, я тебе должен объяснить. Это временно, это временная заминка. Иди сюда, чтобы нас никто не слышал.

Он потащил ее в зал ресторана, и они сели за свой столик, где вели серьезные беседы. И Роман продолжал: – Это дисциплинарное взыскание, через полгода его снимут. Дело в том, что я обольстил жену коменданта школы. Я знал, на что иду, но не мог устоять. Понимаешь, а денщик засек нас и донес.

У матери на лице появилось этакое заинтересованное выражение – она вспомнила Анну Каренину, свои романтические мечты о многочисленных любовных победах сына…

– А она красива? – спросила мать Романа.

– Очень, – ответил он.

– Скажи, она тебя любит?

– Да, любит.

– У тебя есть ее фотокарточка?

– Нет, но она обещала прислать.

И тут взгляд матери стал довольным и лукавым.

– Дон-Жуан, Казанова! Я горжусь тобой, мой мальчик. Ты будешь ей писать?