Первая встреча, последняя встреча
Шрифт:
– Роста высокого, сухощав, бледен, глаза голубые, белокур, бороду бреет, в движениях быстр, может носить усы на военный манер...
Полностью отвечающий этому описанию молодой человек оказался действительно быстр в движениях - в его руке тускло блеснул металл, но еще быстрее в руках урядника мелькнул ружейный приклад, и револьвер покатился по ступенькам вниз, где поручик придавил его ногой. Платон насел на белокурого, сбил его с ног и стал вязать поясом, приговаривая:
– Не вертись, ирод, турок обратывали...
Поручик не встревал, видя, что подмоги не требуется. Он поднял револьвер - паршивенький "бульдог" - осмотрел и спрятал
Положение было самое дурацкое. Поручик вдруг подумал, что большую часть своей двадцатитрехлетней жизни провел среди армейских, военных людей, и людей всех прочих сословий и состояний, вроде вот этого, яростно зыркающего глазищами, просто-напросто не знает, представления не имеет, чем они живут, чего от жизни хотят, что любят и что ненавидят. Он показался себе собакой, не умеющей говорить ни покошачьи, ни по-лошадиному, а пора-то вдруг настала такая, что надо знать языки иных животных...
– Нехорошо на гостей-то с револьвером, - сказал Платон связанному.
– Нешто мы в Турции? Ваше благородие, ей-Богу, о нем жандармы речь и вели. За него вас и приняли, царство ему небесное, ротмистру, умный был, а дурак...
– Да я уж сам вижу, - сказал поручик.
– А вот что нам с ним делать, скажи на милость?
– А вы еще раздумываете, господа жандармы?
– рассмеялся им в лицо пленник.
– Что-о?
– навис над ним поручик Сабуров.
– Военных балканской кампании принимать за голубых крыс?
– Кончайте спектакль, поручик.
И хоть кол ему на голове теши - ничего не добились и за подлинных военных приняты не были, оставаясь в ранге замаскированных жандармов. Потерявши всякое терпение, они матерились и орали, трясли у него перед глазами своими бумагами - он лишь ухмылялся и дразнился, попрекая бесталанной игрой. Рассказывали про разгромленный постоялый двор, про жуткий блин с щупальцами, про нелепую кончину ротмистра Крестовского вкупе с нижними чинами отдельного корпуса - как об стенку горох, разве что в глазах что-то зажигалось. Как в горах- шагали-шагали и уперлись рылом в отвесные скалы, и вправо не повернуть, и слева не обойти, остается убираться назад несолоно хлебавши, а драгоценное время бежит, солнце клонится...
– Да в такую Богородицу!
– взревел Платон.
– Будь это язык мусульманский, он бы у меня давно пел, как кот на крыше, а такой, свой - ну что с ним делать? Хоть ремни ему из спины режь - в нас не поверит!
Ясно было, что все так и есть - не поверит. Нету пополнения у невеликой воинской команды, выходит, что и не будет, игра идет при прежнем раскладе с теми же ставками, где у них - медяк против горстки золотых, двойки против козырей и картинок...
– Ладно, - сказал поручик, чуя в себе страшную опустошенность и тоску.
– Развязывай его, и тронемся. Время уходит. А у нас мало его. Еще образованный, должно быть... Что стал? Выполняй приказ!
Развязали Фому неверующего и в молчании взобрались на коней. Поручик, немного отъехав, зашвырнул в лопухи "бульдог" и не выдержал, крикнул с мальчишеской обидой:
– Подберешь потом, вояка! А еще нигилист, жандармов он гробит! Тут такая беда...
В горле у него булькнуло, он безнадежно махнул рукой и подхлестнул коня. Темно все было впереди,
темно и безрадостно, и умирать не хотелось, и отступать нельзя никак, совесть заест; и он не сразу понял, что вслед им кричат:– Господа! Ну, будет! Вернитесь!
Быстрый в движениях нигилист поспешал за ними, смущенно жестикулируя обеими руками. Они враз остановили коней.
– Приношу извинения, господа, - говорил, задыхаясь от быстрого бега, человек в сером сюртуке.
– Обстоятельства, понимаете ли... Находиться в положении загнанного зверя...
– Сам, поди, себя в такое положение и загнал, - буркнул тяжело отходивший от обиды Платон.
– Неволил кто?
– Неволит Россия, господин казак, - сказал тот.
– Вернее, Россия в неволе. Под игом увенчанного императорской короной тирана. Народ стонет...
– Это вы бросьте, барин, - угрюмо сказал урядник.
– Я присягу давал. Император есть Божий помазанник, потому и следует со всем возможным почтением...
– Ну а вы?
– Нигилист ухватил Сабурова за рукав помятого полотняника.
– Вы же человек, получивший некоторое образование, разве вы не видите, не осознаете, что Россия стонет под игом непарламентского правления? Все честные люди...
Поручик Сабуров уставился в землю, покрытую сочными лопухами. У него было ощущение, что с ним пытаются говорить по-китайски, да вдобавок о богословии.
– Вы, конечно, человек ученый, это видно, - сказал он неуклюже.
– А вот говорят, что вас, простите великодушно, наняли ради смуты жиды и полячишки... Нет, я не к тому, что верю в это, говорят так, вот и все...
Нигилист в сером захохотал, запрокидывая голову. Хороший был у него смех, звонкий, искренний, и никак не верилось, что этот ладный, ловкий, так похожий на Сабурова человек может запродаться внешним врагам для коварных усилий по разрушению империи изнутри. Продавшиеся, в представлении поручика, были скрючившимися субъектами с бегающими глазками, крысиными лицами и жадными растопыренными пальцами - вроде разоблаченных шпионов турецкой стороны, которых он в свое время приказал повесить и ничуть не маялся оттого угрызениями совести. Нет, те были совершенно другими - выли, сапоги целовали... Этот, в сюртуке, на виселицу пойдет, как полковник Пестель. Что же выходит, есть ему что защищать, что ли?
– Не надо, - сказал поручик.
– При других обстоятельствах мне крайне любопытно было бы вас выслушать. Но положение на театре военных действий отвлеченных разговоров не терпит... Кстати, как же вас всетаки по батюшке?
– Воропаев Константин Сергеевич, - быстро сказал нигилист, и эта быстрота навела Сабурова на мысль, что при крещении имя тому давали все же другое. Ну да Бог с ним, нужно же его хоть как-то именовать...
– Значит, и Гартмана вы - того...
– Подлого сатрапа, который приказал сечь заключенных, - сказал Воропаев, вздернув подбородок.
– Так что вы можете... по начальству...
– Полноте, Константин Сергеевич, - сказал Сабуров.
– Не до того, вы уж там сами с ними разбирайтесь... Наше дело другое. Представляете, что будет, если тварь эта и далее станет шастать по уезду? Пока власти зашевелятся...
– Да уж, власти российские, как указывал Герцен...
– Вы вот что, барин, - вклинился Платон.
– Может, у вас, как у человека умственного, есть соображения, откуда эта казнь египетская навалилась?
– Соображения... Да нет у меня соображений. Знаю и так, понимаете ли...