Первая заповедь

– Клод, что ты дышишь, как толстяк-писарь, поднявшийся на собственное крыльцо! – голос Смирта был неприятным, визгливым, зато с лёгкостью перекрывал любой шум. – Дыхание восстанови! Шакнир, а ты чего осклабился? Или ещё побольше бревно качнуть, а? Начали, дохлики! Думаете, я тут с вами вечно буду торчать?

Клод, будто только этого и ждал, бросился вперёд. Ему никогда не хватало ловкости и подвижности, однако на бревне было мало пространства для манёвра – и здесь у сильный противник имел определённое преимущество. Шакнир сделал несколько быстрых шагов назад, оказался на краю, увидел, как Клод, не мудрствуя, выставил плечо, порываясь одним мощным ударом выбить Шакнира подальше… И едва успел затормозить на краю. Шакниру некуда было деться, кроме как упасть вниз, Клод завертел головой, ничего не понимая, посмотрел вверх, и оттуда, с цепей, на которых было подвешено бревно, на него обрушился Шакнир. Такой приём никогда не обговаривался – но и не запрещался. И Шакнир использовал свой шанс, взмыл туда, улучив момент, когда Клод наклонил голову, и атаковал сверху.

Морель ещё летел в яму, правильно сгруппировавшись, чтобы приземлиться мягко, а Шакнир уже высоко поднял голову – это был первый раз, когда ему удалось победить Клода на бревне. Его распирало от гордости – и увидевший это Смирт тоже улыбнулся:

– Выдумщик, мать твою. Сообразил же, а! – и сильной своей рукой качнул бревно так, что Шакнир не удержал равновесие и полетел вниз. – Чтобы, мать твою, сбить спесь. Ещё с бревна не слез, а уже нос задрал.

Шакнир летел очень долго – уже на пару секунд больше, чем должен был. Он посмотрел вниз, и внизу была тьма. Но не мёртвая, непроглядная, а живая, будто дышащая. Когда она ещё немного приблизилась, Шакнир понял, что тьма эта – мириады насекомых: жуков, тараканов, гусениц, червей, опарышей. Они копошились, шевелили усиками, ползали, трепетали крылышками. Ещё в полёте содрогнувшись от омерзения, Шакнир сгруппировался, прикрыл лицо руками и в такой позе вошёл в шевелящуюся массу, моментально почувствовав на коже – он почему-то оказался голым – прикосновения тысяч маленьких лапок.

…

Убийца вскочил с кровати, подхватив кинжалы. Но комната была пуста. Это был просто кошмарный сон – хотя начался он реальным эпизодом из его долгого и преимущественно скучного обучения. Но насекомые… Что-то говорила их старая ведьма Бригит по поводу насекомых во сне, но Шакнир никак не мог вспомнить, что именно. Махнув рукой на кошмар, он оделся и спустился в обеденный зал – судя по ощущениям, проспал он не меньше четырёх часов, и изрядно проголодался.

На обед подавали рыбную похлёбку. Шакнир поморщился – рыбу он не любил – и взял только отварные овощи и солёный сыр. Купив припасы в дорогу и прозрачно намекнув, что вскоре найдёт сокровища и разбогатеет, непременно вернувшись за миловидной разносчицей, он отправился в путь. Девушка только усмехнулась – таких хвастунов в Фиаланте было видимо-невидимо в любое время года, и каждый был уверен, что уж он-то точно раскроет страшные тайны древних курганов.

В действительности, конечно, задерживаться в Фиаланте убийце нужды не было – он рассчитывал добраться до Талеро, небольшого посёлка, стоящего в том месте, где Эленвильский лес примыкал почти вплотную к тракту. Поэтому, пришпоривая лошадь и обгоняя медлительные повозки, Шакнир двинулся в путь, оставляя за собой столбы пыли.

Тракт был на удивление малолюден. Крестьяне не спешили продавать плоды своего труда, торговцы не сновали из города в город, искатели приключений и богатств, которыми кишел Фиалант, там и остались. Люди, не имеющие почти никаких сведений, кроме невнятных слухов и сплетен, чувствовали надвигающуюся бурю и предпочитали отсиживаться по домам, чтобы она не застала их в дороге.

К вечеру это произошло с Шакниром – правда, в буквальном смысле. Небо потемнело, и на землю обрушились плотные дождевые струи. Шакнир свернул с тракта и укрылся в небольшом лесочке, наскоро соорудив укрытие из веток. Глядя в бушующую стихию, слушая испуганное фырканье привязанной рядом лошади, Шакнир думал о том, что это хорошая метафора его нынешней жизни – он неожиданно для себя попал в гущу событий, от которых зависят судьбы сотен тысяч подданных Империи. И если раньше награда перевешивала всё, то теперь убийца не знал, по силам ли ему этот Заказ. Он всегда верил в себя, но порой в такие моменты, оставаясь будто один в огромном мире, сомнения точили его душу. Каждый выбор привёл его к этой точке, но кто знает, сколько более приятных дорог он миновал за свою жизнь?

Буря прошла так же внезапно, как и началась – пронеслась дальше, влекомая шквальными порывами ветра. Дождь прибил пыль и взбодрил зелень, придав ей даже какую-то весеннюю свежесть и яркость. Убийца отвязал лошадь, успокоил её и двинулся дальше. Ещё час-полтора, до темноты, он мог ехать, а потом следовало где-то заночевать. Поодаль от тракта виднелись деревни и сёла, некоторые даже богатые, окружённые деревянными стенами, но Шакнир не захотел ночевать рядом с людьми. Он легко сходился хоть с крестьянами, хоть с благородными мессирами, но наедине с собой убийца чувствовал себя лучше всего.

Когда стало настолько темно, что слабый свет Эрлиды и звёзд не развеивал мглу, а лошадь начала то и дело спотыкаться, убийца свернул с тракта и устроился на ночлег. Как любой Серый, в быту он был неприхотлив, и хорошо ощущал себя и на мягких перинах, и на голых камнях. Сейчас он выбрал небольшую естественную впадину – кажется, в какие-то незапамятные времена здесь было русло реки. Расседлал и привязал лошадь, разжёг небольшой костёр, согрел воды из ближайшего ручья и поужинал холодным копчёным окороком и подсохшим хлебом, запивая нехитрую трапезу кипятком. После, соорудив лежанку на хранящих тепло углях, Шакнир провалился в сон и благополучно проспал до рассвета. Без переживаний и сновидений.

Утро встретило Шакнира свежестью и прекрасной погодой. Доев на завтрак остатки ужина и тщательно уничтожив следы своего пребывания, убийца вывел застоявшуюся лошадь обратно на тракт, оседлал и продолжил путь. Вскоре по левую руку показалась громада Эленвильского леса, подступавшего всё ближе к тракту. Изменился даже воздух – стал более пахучим, насыщенным, напоенным многими ароматами огромного и благодатного леса. Увеличилось и количество стражников – разбойники любили скрываться в лесу и налетать на торговцев, что не могли позволить себе охрану, одиноких путников и крестьян. Поэтому почти на каждом крупном перекрёстке встречался скучающий дозор в форме местной, а то и имперской стражи. Впрочем, на всадника в сером дорожном балахоне и с минимальным количеством пожитков они не обращали совершенно никакого внимания.

К вечеру тракт привёл убийцу в Талеро. Тут был один-единственный трактир, бесхитростно называвшийся «Оленьи рога» – над стойкой, прибитые к стене, и в самом деле красовались раскидистые рога, судя по количеству отростков, явно принадлежавшие взрослому матёрому самцу. Впрочем, ничего удивительного в этом не было – Эленвильский лес был богат на разного рода живность, охота и собирательство процветали, и немногие жители Талеро уделяли внимание куцым огородам.

По всему было видно, что трактир был в прибытке – крепкая мебель, выстланный чистой соломой пол, множество разных бутылок в шкафчике возле стойки. Трактирщик, пухлый весельчак, взял Шакнира под локоть и отвёл в сторонку, косясь на шумную компанию, расположившуюся прямо посреди зала, за сдвинутыми воедино тремя столами.

– Добрый господин, извольте присесть вот тут, подальше от этих…

– А что, с ними могут быть проблемы? – поднял бровь убийца.

– Нет-нет, что вы, – трактирщик явно нервничал и не знал, как достойно выйти из ситуации и не упасть в грязь лицом перед посетителем. – Охотники они, народец вообще-то миролюбивый, да и заведение моё жалуют… Но сейчас, сами понимаете, Зелёные Дни…

Из дальнейшего рассказа трактирщика Шакнир узнал, что у всех, охотящихся в могучем и древнем Эленвильском лесу, есть давняя традиция – Зелёные Дни. Случаются они дважды в году, длятся по трое суток, и в это время не положено трогать никаких животных и птиц, и даже приносить с собой в лес оружие – своего рода дань уважения духам леса. В первый день, самый торжественный, охотники повязывают на деревья цветные ленты, приносят и кладут на пни медные безделушки (почему-то считается, что духи леса любят медь), а после идут прославлять духов в ближайшее заведение, где можно испробовать различные горячительные напитки. На вторые и третьи сутки все обычно предаются безделью и праздности, хотя считается хорошим тоном привести в лес женщину и предаться там же, на траве, плотским утехам – более того, охотники верят, что зачатый таким образом ребёнок будет пользоваться покровительством духов и сможет стать великим охотником. Тот же, кто не соблюдает Зелёные Дни, рискует навлечь на себя гнев леса, и не будет у него удачи на охоте, а то и вовсе однажды заплутает и сгинет в чащобе.