Первая жена
Шрифт:
– Пятый день не спит, – сокрушалась женщина, – может, в самолете сумею уложить… Вы билет взяли? – спросила она Майю.
– Нет пока. Я только-только очередь заняла. Как вы думаете, долго стоять?
Женщина неопределенно махнула рукой и принялась было рассказывать, что с ними произошло, как это случилось и что ее дочка погибла под завалами, а она с внуком летит в Челябинск к родственникам. А дочку бедную обнаружили живую под обломками дома, но ей придавило ноги, а медицинской помощи рядом не было, и она умерла практически на глазах матери от мучений и боли…
Женщина не плакала, а монотонно раскачивалась в такт своему рассказу. Майя не хотела слушать, не пыталась вникать… Ей было плохо
К тому же чувство голода подступало какими-то спазмами, и она понимала, что небольшого ее запаса из сухофруктов и шоколада, который она взяла с собой, ей хватит максимум на полдня. Есть шоколад на глазах раненого мальчика она не могла. Молча протянула ему плитку. Он не отреагировал. Женщина, напротив, очень живо кинулась к угощению, с хрустом отломила добрую половину и положила ребенку кусочек в рот. Тот машинально прожевал, проглотил. Она положила ему еще кусочек…
Майя съела пару черносливин, пожевала скукоженную курагу и, кое-как найдя более-менее удобное положение, задремала.
Лишь спустя трое суток появилась она у себя дома…
Дверь открыл Саня. Худой, с тревогой в глазах и с плотно сжатыми губами.
– Ты? Дома?! – только и выдохнула Майя.
Она бросила свою сумку у порога и, горько расплакавшись, бросилась на грудь к мужу.
– Ну ладно тебе… Ну все хорошо… Слава богу, ты вернулась… – Саня гладил Майкину спину, недоговаривал фразы и потихоньку сам приходил в себя…
Напряжение целого месяца вдруг отпустило его, и он с удивлением обнаружил, что глаза защипало, нос захлюпал, а слова вдруг перестали выговариваться. Саня замолчал, Майя продолжала плакать на его груди, но уже значительно спокойнее.
Александра Петровна хлопотала на кухне, собирая ужин на скорую руку, а маленький Виктор бегал по квартире и играл в шофера и летчика одновременно, периодически появляясь то на кухне, то в коридоре в надежде найти хоть кого-то, кто разделил бы с ним игру. Но папа с мамой на него вообще почему-то не реагировали, а бабушка как-то очень вяло вела себя. Она вроде бы отвечала внуку какими-то дежурными фразами, но не соглашалась быть ни пассажиром, ни грузчиком. Он даже руль предлагал ей или вот: штурвал. Бабушка только кивала: мол, да, хорошо, ладно, но в игру по-настоящему так и не включилась. Мама, правда, потрепала его по голове, прижала к себе сильно и начала целовать, но это же не игра никакая. При чем тут поцелуи и управление самолетом. Нет, с этими женщинами игра не получалась. С папой бы… Но тот как-то странно шмыгал носом, совсем как маленький, и целый вечер не отходил от мамы…
*
Что же заставило Майю вспомнить то неудачное путешествие? Чем эта обстановка театра напомнила ей ту далекую ситуацию? Скорее всего, тусклым освещением. Похожее было в аэропорту. И ей казалось, что именно этот свет действует на нее удручающе и тревожно. Она подумала, что надо бы уйти из этого помещения, раз здесь ей так неуютно. Но только рука ее потянулась к сумке и она уже было привстала, как включился свет и чей-то бодрый голос громогласно произнес:
– Давайте репетировать! Третья сцена второго действия. Леночка, Михаил, на сцену!
И Майя осталась. Как потом выяснилось, к счастью. И первое впечатление, оказавшееся обманчивым, быстро сменилось другим…
Она наблюдала репетицию и приходила в себя от невольно нахлынувшего воспоминания.
– Ой, Андрей Григорьевич! – сказали со сцены. – Мне кажется, кто-то есть в зале.
Андрей Григорьевич обернулся. Майя привстала, извинилась.
– Я зашла по объявлению.
– А! Это хорошо! Подойдите поближе,
давайте знакомиться!Она подошла, присела рядом.
– Перерыв пятнадцать минут, – объявил режиссер артистам и полностью переключился на разговор с Майей.
Артисты недовольно зашептали: «Ну вот, не успели начать, уже перерыв!», но послушно покинули сцену.
По прошествии пятнадцати минут Андрей Григорьевич сказал Майе:
– Давайте продолжим после репетиции. Если вы располагаете временем, конечно…
– Да, да… Я подожду…
За репетицией Майя наблюдала не просто с интересом. Скорее, с упоением. Настолько сцена захватывала ее, настолько будоражила кровь, что она готова была сыграть все роли, представляя себя на месте то одного, то другого героя. Причем ей было неважно: женская роль, мужская… Ей казалось, что она сумеет прожить на сцене любую историю, показать чувства любого персонажа. Да, ближе ей были позитивные герои, но и отрицательные персонажи, которых она наблюдала, вызывали интерес и желание влезть в их шкуру.
После репетиции они довольно долго беседовали с режиссером. Все давно разошлись, а эти двое продолжали неспешный разговор, который давно уже вышел за рамки театральной темы.
*
Андрей Григорьевич был человеком зрелым, лет, наверное, пятидесяти пяти-пятидесяти восьми. Одинокий, не слишком ухоженный и совсем не модный, он целиком был погружен в свое театральное царство. Книги, сценарии, репетиции, наброски, творческие вечера занимали все его время и пространство. Казалось, что о самом себе, как о существе анатомическом и физиологическом, он практически не думал. Питался кое-как, одевался небрежно. Его подопечные в буквальном смысле взяли над ним шефство: подкармливали в театральном буфете и на все праздники дарили что-то из одежды. Так, у него появились светлые сорочки, несколько пуловеров, шарф и даже зимняя куртка. К очередной премьере артисты уговорили его пойти на примерку нового костюма. Андрей Григорьевич сопротивлялся поначалу, а потом вынужден был согласиться. Его старый костюм служил ему уже более десяти лет и выглядел совсем уж плохо.
Зато он настолько заботился о своем детище, настолько ценил своих артистов, мог так душевно и эмоционально поучаствовать в судьбе каждого, что актеры отвечали ему взаимной любовью и уважением. Непонятно, как ему удавалось привлечь спонсоров, без которых вряд ли были бы возможны сложные декорации и яркие костюмы, без которых не видать бы артистам вознаграждений за свое творчество, но тем не менее спонсоры были, и театральная студия если не процветала, то держалась на плаву стабильно уже много лет.
Майя попросилась выйти на сцену.
– Разумеется! – режиссер сделал приглашающий жест. – Что будете читать?
– Можно я вам свои стихи почитаю?
– Свои? Ну читайте.
Ей показалось, что его не слишком заинтересовало это предложение. Как правило, на прослушивании принято читать классику, но, видимо, он был в благостном расположении духа, никуда не спешил и потому сказал:
– Читайте смелее!
Майя вздохнула и, опять ощутив невесть откуда взявшийся ком в горле, безвольно опустила руки. Потом закрыла глаза и осипшим, словно бы потрескавшимся, голосом начала:
На свадьбе чужой он куплеты играл,
Но как-то надрывно уж очень и нервно.
Похоже, невесту давно уже знал
И даже влюблен был немного, наверно…
Он должен веселое был бы играть,
Но что-то его на романсы тянуло.
И взгляд бы ее хоть разочек поймать,
Но нет. Избегала его, не взглянула.
Он голову очень держал высоко,
Почти запрокинул, надеясь на волю,
Но слезы-предатели – Боже, за что? —
Текли по щекам, не спасая от боли.