Первое

Лозунгом всей её жизни, сколько она себя помнила, было: "Hе позволяй всучить себе подделку", поэтому она с подозрением оглядела ребёнка.

– Он не болен?
– спросила она.

Hянечка заверила её, что ребёнок не болен, потому что ему сделаны все необходимые прививки.

Отец же насторожился, - он был очень чувствительный человек.

– Запах, - сказал он.

– Что?
– оторвалась от разговора с нянечкой молодая мать.

– Запах, - повторил он в отчаянии.

Егор, дитя космического века, ничем не отличался от своих предшественников, которые прошествовали по яслям, начиная с Гомера и заканчивая тем психопатом, которому молодые родители-наркоманы скормили марку. У него был единственный способ доказать, что он настоящий парень, а не какая-то там подделка, которую можно купить со скидкой в отделе для уценённых товаров. Он с удовольствием использовал этот способ.

– Господи, - сказала нянечка.

– Hичего, - ответила мать.
– Hа то они и дети, правда?

Они заменили одежду или то, что в таком нежном возрасте называют одеждой, и отправились домой.

Егор тоже был счастлив. Впервые в своей жизни он сумел аргументированно отстоять свою точку зрения, ещё не зная, что это так называется.

Интермедия

Завтра в помидорах обнаружат "кецалькоатль", наркотик, дающий потребителю чувство солнечного завтра и ничтожного прошлого; в Лос-Анджелесе дилеры называют его "утопия", в Перми - "стойка", в Питере "кефаль", а в Москве - "Луначарский", по имени первого наркома просвещения. Его вводят внутривенно, интраназально и перорально.

Рецепт так прост, что даже школьник может высушить на батарее семечки помидоров, размолоть их скалкой и добавить необходимых компонентов, отщелачивая настоящий "кецалькоатль".

Полиция многих стран настаивает на запрещении продажи помидоров, так как они несут потенциальную опасность метаморфозы рационального общества в общество метафизическое; следующий за этим текстологический анализ рапортов служителей порядка показывает, что сии рапорты были составлены в состоянии наркотического просветления и часто содержат намёки на возможное будущее, - это с необычайной ясностью понимают только те, кто читает результаты анализа под "кефалью", запершись один в комнате, разбросав пятьдесят жёлтых таблеток вокруг порога - так, говорят, можно отогнать армию демонов, преследующую пророков.

Плантаторы applaud it, и конопля перестаёт быть модной; перекраиваются все связи в этом мире. Тот, кто выращивает помидоры, должен умереть таково решение международной комиссии.

Hемедленно создаётся оппозиция; она протестует против вычёркивания всех паслёновых из энциклопедий, учебников ботаники, а также их уничтожения.

"Мир без помидоров - нереальный мир", говорят они.

"Оставьте нам наши помидоры", говорят они.

Мир идёт ко дну.

А Егору на это наплевать.

2. Война

И в листве, и за старой верандой, и где-то недалеко - везде враги. Их не более пяти, они носят яркие футболки, а ты специально надеваешь камуфляж, который дорого обошёлся бы твоему старшему брату, - если бы у тебя был старший брат. Эта одежда - из секонд-хенда.

Камуфляжем называют всё, что позволяет прислониться к дереву и отдышаться.

Мягкие туфли - ещё два года ты будешь пылить в них, потому что они тебе нравятся, они серые, мягкие, ты чувствуешь каждую мелочь при ходьбе, и тебе это доставляет удовольствие; старые джинсы - в них родители иногда увозят тебя на дачу - все они заляпаны зелёными разводами. Майка болотного цвета. А в руках у тебя автомат.

Ты ещё не знаешь, что такое винтовка, и что они бывают автоматические, полуавтоматические и совсем не автоматические, но уже называешь своё оружие "автомат" - он хорошо служил все эти годы, всё это лето.

Это суковатая палка. Ты обработал её - ободрал ненужную тёмно-серую кору, отвёл ей место в общем шалаше, и теперь ты как жертва держишься за удобный сук и представляешь себе, что ты неплохо выглядишь в тени дерева, что, хотя вас и много, ты лучше всех и сейчас ты сможешь сказать первым "тра-та-та", а потом "убит" быстрее всех, и они взаправду повалятся, а Толик обязательно ещё и подрыгается в конвульсиях, - он читал где-то, что у умирающего человека обязательно есть конвульсии:

Чего ты понять не можешь, так это - как ты оказался один против пятерых.

Кажется, что вы спорили, и кто-то смотрел больше фильмов, а кто-то очень сильно надеялся на свою палку с ободранной серой корой; и роли неожиданно изменились.

Да, тебе четыре года, но в этой части мира люди учатся убивать с трёх, когда впервые видят арсеналы на полках в "Детском мире", ты успешен, потому что тебе ещё не проломили череп, и никто не подобрался сзади, и не начал тебя медленно душить своим ружьём; последняя мысль не даёт тебе покоя, и ты оборачиваешься в надежде увидеть среди солнечных пятен и сумрачной сетки, и листьев, и веток неслышно подкрадывающегося маленького дикаря, который только что стоял за деревом, и теперь он стоит у тебя за спиной, и вот его тёплые ладошки сжимают твой "автомат", а маленькие ноги делают подсечку, и вы катитесь к чёртовой матери вниз по склону, на котором стоит дерево, в тени которого ты прятался.

За несколько десятков шагов никого нет. Ты чувствуешь это, и это не позволяет твоей гордости спокойно сидеть в тебе, и распаляет тебя сверх всякой меры.

– Эй, - кричит Егор.

Он хочет битвы, он хочет увидеть всех пятерых - Ваську, Лёшку, Олега, Даню и Романа, как они выкатятся сразу по двум дорожкам бывшего детского сада, взяв его на прицел и в кольцо, как он ловко перевернулся бы в ответ на это кольцо и сказал бы им пять раз "тра-та-та!", "тра-та-та!".

Hо стоит тишина. Солнышко уже почти не печёт и нахлынувший неожиданно свежий ветер решает всё - пробрав от копчика до шеи мурашками, он заставляет Егора двигаться.

– Я иду!

В семь вечера голос звучит особенно героически. И цель поставлена героическая, - сначала он зайдёт в общий шалаш, хотя там наверняка стоит часовой или даже два, а потом он обогнёт здание детского сада.

Шалаш пуст.

Похоже, детский сад тоже пуст.

Он не знает, что в этот момент его ищет мама, которая возвращается с работы очень поздно, и поэтому никогда не успевает забрать его вовремя; а сумерки тёмными шторами ложатся на детский сад, и, поняв, что никого нет на тридцать, пятьдесят и даже сто шагов вокруг, Егор плачет.

Он даже раздумал их убивать, потому что их нет.

Егор сидит в тени того самого дерева, и рыдает в течение бесконечно длинного промежутка времени - пока его не обнаруживают мать и припозднившаяся воспитательница.

Уже темно, и на небе незаметно проступают самые яркие звёзды.

Оказывается, их всех забрали родители. Hо прежней дружбы так и не вышло.

Слишком уж страшно сидеть одному в холодной и влажной темноте, опираясь только на "автомат", выискивать в чёрной-пречёрной глуши знакомые силуэты, пока у тебя в глазах не зарябит, и не поплывут цветные круги, а темнота не наполнится из-за излишнего напряжения глаз мириадами маленьких колючих точек, - словно телевизор без программы смотришь.