Первомай

— Почему?

— Потому что голодный будет. Имя у него такое. Жрать будет хотеть, вот и сожрёт. А те, кто типа никуда не лезут и в ментовские игры не играют, первыми на дно идут. С выгрызенными кадыками. Потому что над всеми как раз менты и стоят, и кто это в свои годы не прочухал, тот на плаву удержаться не сможет. Ладно, бывай здоров.

Я открыл дверь и вышел. Я действительно был зол на этого придурка, ну, и осознанно ещё мути напустил. Многозначительная недосказанность нередко производит впечатление глубокой мудрости. Пусть считает меня мудрецом, козья морда. Весь план мне сломал. Ну, не сломал, естественно, но сделал более слабым. Ладно, сейчас всё равно остановит.

— Погоди, не кипешуй! — окликнул меня Сапфир.

Я остановился. Предполагал, что остановит и он остановил. Так что теперь моя переговорная позиция значительно улучшилась.

— Чё нервный такой? Сядь, так дела не делают. Это у вас ментов, может, всё типа на истерике строится, а у нормальных людей по-другому жизнь устроена. Давай, излагай. Чего тебе надо?

— Вещдоки.

Я снова сел на сиденье и захлопнул дверь.

— Че-е-го? — протянул он. — Какие вещдоки?

— То, что утянет Голода с Храпом на дно. Типа твоего кольта. Нужны стволы с плохой историей, цацки с кровью, всё вот такое, самое поганое.

— И где я это возьму? — заржал он. — Зря тебя остановил. Шёл бы себе и шёл. Ладно, шучу. Но где взять не знаю.

— У фармазонов наверняка есть неликвид такой.

— Неликвид, — усмехнулся Сапфир. — У фармазонов… Да-а-а… Если я что-то возьму у скупщиков, а потом оно всплывёт у Голода, интересно, догадается ли кто-нибудь, что это я подкинул всю эту шнягу?

— Если бы было так легко, стал бы я с тобой говорить об этом?

Он покачал головой.

— Ладно, я поищу что-нибудь. Когда надо?

— Скорее всего, завтра.

— А чё не сегодня?

— Я тебя три дня не мог найти вообще-то.

— Один день меня не было.

— Ну… могу на один день отодвинуть. Не больше… И мне нужен контакт, как с тобой связываться.

Податься мне было некуда. Ну, в смысле, нужно было пока затаиться и не отсвечивать, а если бы я пришёл в общагу, об этом сразу стало бы известно тем, кому этого не стоило знать вообще. Голоду, например. Меня бы снова попытались взять и план со звонком Сани Храпова накрылся бы медным тазом. Ну, а поскольку ещё далеко не всё было готово в рамках этого самого плана, нужно было ждать.

Неплохо было бы поговорить с Настей, но это пока было совершенно нереально. Поэтому выйдя из «Встречи», я зашёл в телефонную будку и позвонил Радько. Вечерний звонок его растревожил, и он никак не мог сообразить, что делать. Впрочем, задача была действительно непростой.

— Вадим Андреевич, так что? — сказал я в трубку. — Собственно, пристанище мне нужно всего на пару дней.

Я звонил из автомата рядом с кафе и, если бы не выгорело с Радько, пришлось бы просить помощи у Сапфира, а это было бы плохо. По разным причинам.

— Ладно, сейчас будет временное решение, а завтра подумаем вместе, — наконец, выдал он некую мысль. — Давай, подъезжай на тот же угол к моему дому. Я что-нибудь придумаю.

Я подъехал и опять стоял минут десять, прежде чем он вышел, заметив меня из окна своей квартиры.

— Пойдём, это здесь же, где гараж. Вот, прямо в этом доме.

Мы снова прошли через арку, вошли в подъезд и поднялись на третий этаж. Лифта в подъезде не было, хотя его установка явно предусматривалась проектом, но место для него пустовало.

Дверь в квартиру оказалась высокой и двустворчатой, почти как гаражные ворота.

— Дом немецкие военнопленные строили, — пояснил Радько. — Здесь вся улица с тех времён. Проходи.

Он включил свет в прихожей и прикрыл дверь. Обстановка была старой, годов пятидесятых. Большое зеркало в деревянной раме, длинная тумба, светильник, как в метро. Мы прошли в гостиную. Стены были побелены, дощатый пол, крашенный коричневой краской, поскрипывал, всё выглядело довольно просто, а мебель казалась безвозвратно устаревшей, но мне здесь понравилось.

Понравился массивный книжный шкаф, высоченные потолки, большие двери, толстые стены, большие окна — всё давало ощущение основательности и весомости. На стене вместо ковра висели картины, в основном пейзажи. Завешана была вся стена. И в длинном коридоре стена тоже была отдана живописи и, судя по подписи, работам одного автора.

— Тесть художником был, — пояснил Радько. — Это его квартира. У меня сын здесь прописан, но он учится сейчас, не живёт тут пока.

— В Москве учится?

— Чуть дальше, — скромно улыбнулся он, и я не стал выпытывать.

Мы посмотрели спальню и кухню.

— Санузел раздельный, — заметил хозяин, завершая экскурсию. — Вся сантехника новая, унитаз финский, кстати. А это третья комната, но она закрыта, там личные вещи складированы.

— А вы квартиру сдавать планируете?

— Что ты, что ты, — замахал он руками, и тут же добавил. — Простаивает площадь, но сдавать нельзя, незаконно.

— Если решитесь, я с удовольствием сниму, — кивнул я. — Со мной проблем не будет.

Он ничего не ответил, только неопределённо крякнул. Показал мне, где чай, где спички, где постельное бельё и полотенца.

— Вадим Андреевич.

— Да, — кивнул он.

— Я очень рад, что у Якова Михайловича есть такой друг, как вы. И я вам благодарен за помощь. Спасибо.

Я протянул руку, и он вяло её пожал.

— Ну, ладно, я пойду, а ты располагайся. Ты на пару дней, да?

— Да, я на пару дней. Обстоятельства.

— Ну, хорошо-хорошо. Потом поговорим ещё. Счастливо оставаться.

Он ушёл, а я заглянул в шкаф в спальне и достал постельное бельё. Там висели рубашки и костюмы, и явно не тестя. Вероятно, они принадлежали сыну. Там же я нашёл и новые нераспечатанные пакеты с трусами и носками. С Чехословацкими и Югославскими. Уже и стран таких нет… ну, то есть, в будущем, конечно…

Я почистил и постирал одежду, зашил рукав, благо нитки попались на глаза. Потом принял душ и заварил индийский чай из пачки со слоном. У директора торга его не могло не быть. А потом завалился спать. Спал я хорошо и крепко, утром встал поздно, умылся и вышел на улицу.

Спросил у прохожего, где находится ближайший гастроном, дошёл до площади Пушкина и затарился. Купил хлеба, пошехонского сыра, пару плавленных сырков, двести граммов масла и полкило овсяного печенья. Ещё две двухсотграммовые баночки сметаны с крышечками из фольги в жёлтую полоску и три десятка яиц. Пришлось брать целую упаковку.