Перворожденный

Майра сделала им обеим кофе. Это было несложно, кофе находился в специальных емкостях, и, чтобы его выпить, необходимо было просто подсоединиться к боковому порту на шлеме. Она спросила:

— Откуда ты родом, Элли? Из Нидерландов?

— Да, из Голландии. Из Дельфта. Я гражданка Евразии. Наверное, как и ты?

— Извини, конечно, но я даже не знаю, сколько тебе лет.

— Когда произошла солнечная буря, мне было два года, — неохотно ответила Элли. Значит, сейчас ей двадцать девять лет, подсчитала Майра. — Саму бурю я не помню. Помню только лагерь беженцев, где мы с моими родителями провели три года. С возрастом я поняла, что хочу заниматься наукой, но родители всячески меня отговаривали. Они говорили, что после бури на Земле необходимо многое восстановить или построить заново. Вот над чем надо сейчас работать, говорили они. Нужно быть архитектором или инженером, но только не физиком. Они говорили, что таков мой долг.

— Надо полагать, что ты проигнорировала их аргументы?

— И таким образом потеряла своих родителей. Думаю, что они желали, чтобы я в жизни страдала точно так же, как страдали они. Солнечная буря разрушила их дом, все, что они создавали, все их планы пошли прахом. Иногда я думаю, что в глубине души они сами этого желали, то есть желали того, чтобы буря все в их жизни уничтожила, потому что в таком случае с них снималась ответственность за неблагодарных детей, которые ничего не понимают.

От этого потока слов Майра отпрянула.

— Когда ты начинаешь откровенничать, то делаешь это до конца? А может быть, именно поэтому ты находишься здесь, работаешь с Глазом? Потому что солнечная буря разрушила твою семью?

— Нет, я здесь потому, что физика меня очаровывает.

— Несомненно. Элли… Кажется, ты еще никому не говорила о символике в ловушке? Никому из своих товарищей? Почему мне?

Совершенно неожиданно Элли улыбнулась.

— Мне необходимо было кому-то сказать. Просто оценить, как это звучит, и не кажусь ли я со стороны абсолютно сумасшедшей. И неважно, что ты не обладаешь нужной квалификацией, чтобы оценить мои результаты.

— Разумеется, не обладаю, — сухо согласилась Майра. — И тем не менее я очень рада, что ты мне рассказала, Элли. — В шлеме звякнул предупредительный сигнал. Скафандр сказал, что ее ждет Ханс, готовый отправить ее обратно на поверхность. — Дай мне знать, если обнаружишь что-нибудь еще.

— Обязательно. — Элли вернулась к своей работе, к аппаратуре и невидимому гравитационному сражению с враждебными артефактами.

35. «Трезубец Посейдона»

Байсезе, Эмелин Уайт и юному Абдикадиру Омару предстояло пересечь Атлантику на борту судна, которое называлось «Трезубец Посейдона». По мнению Байсезы, это судно представляло собой странную смесь древнегреческой триремы и клипера девятнадцатого века, этакую «Катти Сарк» с веслами. Она шла под командованием англоговорящего грека, который с пассажирами обращался с подчеркнутой вежливостью, особенно после того, как Абдикадир вручил ему рекомендательное письмо от Эуменеса.

Перед тем как сесть на корабль, путешественникам пришлось провести несколько недель в примитивном порту Гибралтара в ожидании. В этом мире трансатлантические путешествия все еще не были обычным делом, и, когда корабль наконец пришел, для всех это стало большим облегчением.

«Трезубец» резво рассекал серые летние воды Атлантики. Команда, которая изъяснялась на взрывной смеси американского английского девятнадцатого века с архаическим греческим, работала охотно.

Байсеза проводила на палубе столько времени, сколько могла. Когда-то она часто летала на вертолетах и от морской болезни ни капельки не страдала. Чего нельзя было сказать об Эмелин и о бедной сухопутной крысе Абдикадире, которые в течение всего путешествия чувствовали себя отвратительно и почти не выходили из своих кают.

Стоило кораблю выйти из Гибралтара, как Эмелин обрела уверенность в себе. Корабль принадлежал консорциуму вавилонян, но его конструкция была наполовину американской, так что Эмелин была откровенно счастлива стряхнуть с себя груз этого странного Старого Света.

— Мы встретились на корабле, — рассказывала она Байсезе. — Мы, чикагцы, вышли к морю, спускаясь по рекам, прежде всего по Миссисипи, вплоть до ее дельты, в то время как греки на своих больших гребных судах исследовали средиземноморское побережье и восточный берег Залива. Мы научили александрийцев строить мачты, которые выдерживают океанские штормы, и способам управления парусами. А в ответ мы получили их большие гребные шлюпки, которые ходят вверх и вниз по Миссисипи и доходят до Иллинойса. Таково взаимопроникновение культур, как любил говорить Джоз.

— И никаких пароходов, — вставила Байсеза.

— Пока нет. Несколько паровых лодок у нас ходили по озеру Мичиган. Они сохранились с времен до Обледенения. Но к океану мы не особенно стремимся. Пар нам понадобится, если льды начнут наступать дальше на юг. — И она указала пальцем на север.

Согласно астрономическим наблюдениям телефона (а он постоянно жаловался на отсутствие системы навигационных спутников), они находились где-то к югу от Бермудов, возможно, к югу от тридцатой параллели. Но даже здесь палец Эмелин безошибочно указал на север.

Во время этого долгого путешествия по бескрайним океанским водам Байсеза решила познакомиться со своими спутниками поближе.

Абди был жизнерадостным, не совсем сформировавшимся юношей, открытым и любопытным. В каком-то смысле он был уникален, так как усвоил не только образ мысли отца-британца, но и греков, идущих по стопам Аристотеля. Но от отца Омар-младший унаследовал достаточно, чтобы Байсеза в его присутствии чувствовала себя в полной безопасности точно так же, как в свое время с Омаром-старшим.

Случай с Эмелин был более сложным. Между двумя женщинами постоянно маячил призрак мужчины, о котором, впрочем, они говорили очень мало. И хотя Эмелин сочла необходимым пересечь океан, чтобы узнать побольше о телефонных звонках в Вавилоне, — точно так же, как наверняка сделал бы ее муж, — но призналась Байсезе, что это путешествие не доставляет ей ни малейшего удовольствия.

— Мне было всего девять лет, когда вокруг Чикаго мир замерз, — рассказывала она. — Большую часть моей жизни я привыкала к тому, что все мои соотечественники деятельно занимались «великим проектом выживания», — так говорил наш мэр Райс. Сколько я себя помню, мы всегда были заняты этим проектом. И поэтому мы откладывали в сторону всякие великие и таинственные вопросы, вроде: «Почему с нами такое случилось?» и «Кто в этом виноват?» То есть мы предпочитали не жаловаться, вроде как люди стараются не жаловаться, когда кто-то внезапно умирает. Но теперь ты явилась неизвестно откуда…

— Я ангел смерти, — мрачно пошутила Байсеза.

— Нет, на ангела ты не тянешь, хотя хороших новостей ты нам тоже не привезла, не так ли? Впрочем, могу тебе сознаться, что буду очень счастлива, когда мы наконец доберемся до Чикаго, и я смогу вернуться к нормальной жизни.

По ночам телефон просил Байсезу выносить его на палубу, чтобы он мог наблюдать небо. Она привязывала его к мачте, чтобы он не кувыркнулся в море из-за качки.

«Мир» был весьма нестабильным миром, его климат — точно так же, как и геология, — постоянно страдал от бурных атмосферных вихрей и нестыковок, и никто не мог их объяснить или улучшить. Для астрономов наблюдение за небом представляло большие трудности. Но посреди Атлантики небеса были безоблачными, и, насколько видела Байсеза, сюда не долетал с суши вулканический пепел. Она разрешала телефону наблюдать за звездами и уточнять данные, которые он получил самостоятельно, когда «Мир» только формировался, и объединять их с данными наблюдений вавилонян. Телефон посылал их на старый, снятый с «Маленькой птички» радиоприемник в Вавилоне, а оттуда, как все надеялись, через Глаз распространял их на всю Вселенную.