Первые и Вторые. Первый сезон. Медведь
Шрифт:
– То-то же ж Беззубу черепушку-то и проломило.
К тыльной стороне странного оружия была приделана обычная заколка для волос.
Девушка легким отточенным движением воткнула «шило» в землю рядом с собой и начала неспешно одеваться. Она стояла лицом к мужикам, скрывая спину, которая от шеи до поясницы была покрыта татуировками – в центре красовался хвостатый дракон, обрамленный таинственными символами.
Мужики пооткрывали рты, когда девушка сначала надела подрясник, на него – кожаный ремень с какими-то мешочками и петельками, затем –
– На «заколочку» же ж, скрепи платочек, – ухмыльнулся главарь.
Девушка взяла и тут же спрятала оружие в потайной карман рясы.
– А ты непростая же ж… Да и мы не лохи же ж, беглые мы – с бессрочной каторги. Нам терять нечего же ж, – нарочито громко, чтобы слышали остальные, сказал главарь. – Зови меня Картуз, а это мои пособнички.
«Монахиня» молчала, только ее большие выразительные черные глаза не моргая смотрели в глаза Картуза, да так, что по его спине пробежали мурашки. Он спешно отвел взгляд, чего не делал даже за Байкалом на Карийской каторге, где мыл золото в царскую казну среди последнего сброда.
Когда «монахиня» молча подняла небольшой дорожный мешок, закинула его за плечо и так же молча начала подниматься вверх на берег, Картуз подозвал мужиков:
– В Москву идет, больше некуда же ж.
Оглядев всех, он обратился к самому шустрому:
– Ты, Буря, иди за ней, только сильно скрытно же ж – видел сам какая. Потом найдешь нас на Хитровке же ж, где уговаривались.
Буря решил схитрить.
«„Монахиня“ вышла на берег и пойдет к Москве, а в город одна дорога – вдоль Яузы. Куда она денется», – подумал он и быстрым шагом, почти бегом, направился в обход дороги к окраине города.
Да и боялся Буря выдать себя, если следить дорогой.
– На околице у дороги ее дождусь, – разговаривал он сам с собой.
На околице он ждал до самой ночи, но так и не дождался «монахини».
Поняв, что его провели, Буря поплелся на Хитровку, бормоча себе под нос:
– Сейчас получу от Картуза. Хоть бы без крови обошлось. Картуз человек серьезный. На его счету не одна душа загубленная.
На улицах окраины Москвы, освещаемых только луной, было безлюдно, только пьяные голосили песни, шатаясь из стороны в сторону.
– Да, ночью на улицах простым людям опасно – прирежут за копейку, а пьяным все море по колено, – пробормотал Буря.
Он свернул в темный, но знакомый лабиринт улочек и переулков, чтобы срезать путь.
– И Хитровка эта еще у черта на Кулишках… – подумал Буря.
Это было последнее, о чем подумал Буря, потому что его шею проткнуло длинное и острое «шило»…
В обшарпанную дверь квартиры на втором этаже доходного дома на окраине Москвы постучали условным стуком.
Черноволосый бородатый мужик с грубыми чертами лица непонятной национальности, одетый в старую, но чистую нерусского покроя одежду темного цвета бесшумно подошел к двери и отворил ее,
впуская «монахиню».В свете свечки они внимательно осмотрели друг друга:
– Сейчас я Игнат, – сказал мужик.
– Сейчас я Пелагея, – ответила «монахиня».
Эпизод 2
Тихомир
20 июня 1861 года, Москва
Раннее московское утро июня 1861 года было солнечным.
К шикарному особняку на Ордынке подкатила пролетка, из которой нетвердым шагом вышел одетый по последней моде молодой человек. Поднявшись по ступеням массивной мраморной лестницы, он прошел сквозь колоннады и подошел к массивной дубовой обитой начищенной медью двери.
Лакей открыл ему.
Молодой человек, немного повременив, вопросительно посмотрел на лакея. Тот в ответ кивнул.
Молодой человек, вздохнув и опустив глаза, направился внутрь.
Войдя в светлый и высокий холл, простор которого отчасти создавали многочисленные зеркала, он уткнулся опущенными глазами в мраморный пол.
Тот был выложен в причудливом стиле: в центре был белый крест, окруженный серыми полосками, напоминающими циферблат часов, напротив каждой полоски располагались знаки, напоминающие знаки зодиака, но не они, а возле знака козерога была указана цифра ноль.
Сам холл, утопающий в экзотических для России растениях, являлся преддверием красивых, с изысканной балюстрадой, мраморных лестниц, устремляющихся с двух сторон на второй этаж. Верх стен холла был украшен красивым лепным карнизом в позолоте, а потолок – живописью. Стены холла были драпированы зеленоватой узорчатой тканью.
Ближе к центру холла, несмотря на обилие по его сторонам диванов и кресел, обивка которых соответствовала драпировке стен, на простом деревянном стуле сидел седовласый мужчина в шелковом персидском халате.
– Тихомир! Доколе все это будет продолжаться? – сказал мужчина, в котором с трудом можно было узнать бравого гусара, каким он был двадцать лет назад, и закашлялся.
По всему было видно, что ему не столько мешает говорить дефект в виде большого белого шрама на горле, искусно прикрытого шелковым платком, сколько гнев:
– Тихомир! Я считаю, что тебе достаточно бездельничать. Ты позоришь наш род! Завтра мы с маман едем в Париж. А ты… я принял решение, и ты в самое ближайшее время отправишься на мои оружейные заводы в Тулу. Уверен, что это отвлечет тебя от беспутства. А если ты и там нахомутаешь, то я женю тебя на первой встречной!
Наступила пауза.
Тихомир представил себя находящимся днем на заводе среди рабочих, где беспрестанный грохот станков, и скучную толстую жену, которая вечером заставляет его пить чай из пузатого самовара… с ватрушками…
– А пока что соизволь съездить и навестить моего боевого товарища. Завезешь ему в имение подарок надень рождения, – продолжил отец.
Эпизод 3
Урядник
21 июня 1861 года, Москва – Воронеж
В купе железнодорожного вагона сидел полноватый усатый, с пышными бакенбардами, мужчина лет шестидесяти в замусоленной полицейской форме и увлеченно читал какую-то книгу, обложка которой была аккуратно завернута в газету.