Первые радости (Трилогия - 1)

Вступление Меркурия Авдеевича должно было состоять из порицания праздномыслия, пустомыслия и вообще всякого сонного мечтания и блуждания мыслей. Изложение касалось того, как в душе и теле рождается потребность, как после первого, иногда случайного удовлетворения потребности возникает желание, всегда имеющее какой-нибудь определенный предмет, и как постепенно таких предметов находится больше и больше, так что за желаниями человек уже не видит потребностей. Что делать душе с сими желаниями?
– спросит Меркурий Авдеевич. Ей предлежит выбор - какому предмету из возжеланных дать предпочтение. По выборе происходит решение - сделать или употребить избранное. По решении делается подбор средств и определяется способ исполнения. За этим следует, наконец, дело в свое время и в своем месте. Заключением беседы Меркурий Авдеевич думал сделать переход от положений общего душеспасительного характера к содержанию Лизиного бытия. И тогда разъяснилось бы, что выбор Лиза сделала, так как из всех возжеланных предметов она отдала предпочтение Виктору Семеновичу Шубникову. Решение употребить избранное было принято тем, что Лиза согласилась соединить свою жизнь с жизнью Виктора Семеновича. По решении был найден способ исполнения - сыграна свадьба. И за сим, наконец, последовало, собственно, дело, в свое время и в своем месте.

Как же после столь правильного образа действий могло свершиться происшедшее событие? Оно свершилось вследствие крушения духа. И тут Меркурий Авдеевич должен был выступить в качестве восстановителя утерянного равновесия и направить стопы дочери на путь истины.

Так основательно вооруженный, Меркурий Авдеевич направился к дочери для объяснения. Его удивило, что нашел он Лизу опять у того окна, за которым она стояла в день свадьбы, и почти в той же позе. Он усмотрел в этом плохой знак.

– Продолжаешь упрямствовать?
– спросил он, подойдя к Лизе.

– В чем?

– В том, что, как ранее, глядишь в запретном направлении.

Он показал головой за окно. Лиза не ответила.

– Манкируешь своим долгом в пользу бессмысленного сонного мечтания?

Лиза тихо улыбнулась и сказала необыкновенно ровным голосом, как будто мучившие ее поиски давно были утолены:

– Ах, не трудись, папа. Ты хочешь убедить, что надо вернуться к мужу? Это решено. Сегодня я возвращаюсь.

Слова ее застали Меркурия Авдеевича врасплох. Он подготовил себя к такому высокому барьеру, что разбег впустую точно свалил его с ног.

Он отвернулся и зажал ладонями лицо, чтобы подавить волнение. Потом, остро глянув из-под приподнятых мохнатых бровей, потерявших грозность, он поднял руку - погладить дочь по голове.

Когда, прикоснувшись к ее лбу, он быстро перекрестил его, она легко удержала его за руку.

– Я тебя хочу просить за несчастных Парабукиных, которым ты отказываешь в углу: оставь их, они - с детьми.

Меркурий Авдеевич, слегка посопев, усмехнулся:

– В большом господь наделил тебя разумом, а в малом оставил тебе глупость. Нашла о ком пещись. Пусть живут, коли ты просишь. Что я бессердечный, что ли? Да ты послушай меня: не мешайся в их житье. Они люди простые, не поймут. А галах этот - непокорный строптивец. Жалость ему - яд.

Он махнул рукой и обнял дочь:

– Да пусть. Пусть живут...

Решение Лизы сняло с его сердца камень, да и весь дом сразу ожил, точно от ниспосланного мира. Стали ждать, когда явится за женой Виктор Семенович, и странно засуетились, готовясь его принять, как если бы надо было загладить всех устыдивший проступок.

Лиза побежала сказать Парабукиным о новости. Все в том же пуховом платке, накинутом на голову, и в старом узковатом гимназическом платье, она спешила по избитым кирпичным тротуарам, припоминая знакомые дома, заборы, рытвинки перед воротами, скамейки у палисадников и только наполовину веря, что земля может нести ее так готовно.

У самой ночлежки она увидела Аночку, которая в два прыжка соскочила с каменного крыльца, размахивая пустой бутылкой на коротенькой веревочке. Лиза крикнула ей вслед. Она остановилась и секунду помешкала, но, узнав Лизу, подбежала к ней.

– Вы опять как прежняя, - сказала она, охватывая медленными своими глазами Лизино платье и дивясь своему открытию.

– Мама твоя дома?

– Мама ушла в Пешку. А папа лежит, хворает. А мне мама велела сбегать в лавочку за постным маслом.

Она махнула бутылкой и тут же, еще раз оглядев Лизу и потом - себя, оттянула низко опущенный лацкан старого жакета и похвастала:

– Это я - в мамином. Он мне только маненько широк, да? Она мне его переделает.

– Я хотела к вам зайти, - сказала Лиза, - но теперь не надо, раз я тебя увидела. Передай маме, что вы все можете жить по-прежнему.

– Можем жить?

– Ну да.

– Это как?

– А как вы раньше жили.

– Когда раньше?

– Скажи маме, что вас никто не тронет и чтобы вы оставались тут, на квартире. Поняла?

– Поняла. А папе можно?

– Всей вашей семье. Поняла? И тебе, и твоему братику.

– Нет, нет! Сказать маме - я поняла. А папе сказать можно?

– Ах ты, девочка, ну, само собой!

Чуть-чуть присев и поставив одну ногу на ступеньку крыльца, Аночка проворно спросила:

– Тогда можно - я ему сейчас скажу, а?

– Конечно, можно, беги. Прощай!

Словно пружиной, подбросило Аночку с земли, - она вспрыгнула на крыльцо и стремглав понеслась вверх по лестнице, в ночлежку.

Лиза постояла в нерешительности. Ей хотелось заставить себя вернуться домой тем же путем, которым она шла. Но, пожав плечами, она сказала вслух: не все ль равно. Все равно она придет домой, где бы ни шла, все равно сегодня возвратится к мужу, - все решено окончательно, и ничего не изменится оттого, что она мимоходом пристальнее взглянет на дом, влекший казалось ей - только как прошлое, не больше.

Она обогнула угол и стала подниматься по взвозу. Чем ближе подходила она к школе, тем медленнее делались ее шаги, - не потому, что трудно было идти, нет, - ей хотелось как можно дольше проходить мимо каменной ограды, мимо низких, забранных решетками окон. Она почти приостанавливалась временами и даже дотронулась до стены здания, - приложила ладонь к холодной шершавой известке. Новое, доселе никогда не испытанное внутреннее безмолвие насторожило ее чувства, и у нее не было ни горечи, ни обиды, что все вокруг отвечало словно безразличным молчанием.

Дойдя до калитки, она собралась заглянуть во двор, и в эту минуту до нее донесся настигающий топот прытких ног: Аночка догоняла ее со всей юркой легкостью детского бега.

– Вы ушли, - выкрикнула она, подлетев и с разбегу остановившись.

Она шумно дышала, лицо ее сияло удовольствием, но огромные влажные глаза выдавали растерянность и перепуг.

– Вы ушли, - повторила она, перехватывая пустую бутылку то одной, то другой рукой.
– А я забыла сказать - спасибо!

– Что ты! Я же видела, что ты меня благодаришь, - улыбнулась Лиза. Охота была бежать! Это, наверно, тебя отец послал?