Первый Блицкриг. Август 1914

Аннексии, против которой возражал даже Бисмарк, говоривший, что она будет ахиллесовой пятой новой германской империи, требовали старший Мольтке и его Генеральный штаб. Они настаивали и убеждали императора, что пограничные провинции у Меца, Страсбурга и по отрогам Вогез необходимо отрезать, чтобы навечно поставить Францию географически в положение обороняющегося. К этому они прибавили тяжелейшую контрибуцию в пять миллиардов франков, стремясь закабалить ее на целое поколение, кроме того, оккупационная армия должна была находиться во Франции до окончания выплаты этой контрибуции. Одним колоссальным усилием французы собрали и выплатили всю эту сумму в три года, и с этого началось их возрождение.

Память о Седане неподвижной черной тенью витала в сознании французов.

«Не говорите об этом никогда, но думайте постоянно», — советовал Гамбетта.

Более сорока лет мысль «опять» была единственным основополагающим фактором французской политики. В течение нескольких первых лет после 1870 года инстинкт и военная слабость диктовали крепостную стратегию. Франция огородила себя системой укрепленных лагерей, соединенных фортами. Две линии укреплений: Бельфор — Эпиналь и Туль — Верден — охраняли восточную границу, а одна: Мобеж — Валансьенн — Лилль — защищала западную сторону бельгийской границы, промежутки между ними были предназначены для направления вторгшихся сил противника в нужном для обороняющихся направлении.

За своими стенами, как сказал Виктор Гюго в одном из своих наиболее страстных призывов, «Франция будет стремиться только к одному — восстановить свои силы, запастись энергией, лелеять свой священный гнев, воспитать молодое поколение так, чтобы создать армию всего народа, работать непрерывно, изучать методы и приемы наших врагов, чтобы стать снова великой Францией 1792 года, Францией «идеи с мечом». Тогда в один день она станет непобедимой. Тогда она вернет Эльзас-Лотарингию».

Первоначально Эльзас, не немецкий и не французский, постоянно переходил из рук в руки до тех пор, пока Людовик XIV не подтвердил прав Франции на него Вестфальским договором 1648 года. После того как Германия аннексировала Эльзас и часть Лотарингии в 1870 году, Бисмарк посоветовал предоставить их жителям как можно большую автономию и поощрять их сепаратистские тенденции, ибо, говаривал он, чем больше они будут считать себя эльзасцами, тем меньше французами. Его преемники не понимали, что это необходимо. Они не принимали во внимание желания своих новых подданных, не делали попыток привлечь их на свою сторону, управляли этими провинциями как рейхсляндом — «имперской территорией» — с помощью германских чиновников примерно так же, как африканскими колониями. Им удалось лишь озлобить население, хотя в 1911 году этим провинциям и была дарована конституция. Но было уже поздно. Взрыв возмущения германским правлением последовал в 1913 году в результате событий в Заберне, когда после обмена оскорблениями между жителями города и немецким гарнизоном один германский офицер ударил саблей калеку-сапожника. Эти события привели к резкому публичному осуждению немецких порядков в рейхслянде, вызвали волну антигерманских настроений во всем мире и одновременно триумф милитаризма в Берлине, где офицер из Заберна стал героем, получив личные поздравления кронпринца.

Год 1870-й не означал для Германии окончательного урегулирования. Германский день в Европе, который, как полагали, начался после провозглашения Германской империи в Зеркальном зале Версаля, так и не засиял в полную силу, Франция не была сокрушена, в действительности французская империя расширялась в Северной Африке и Индокитае, и мир искусства, красоты и стиля был все еще у ног Парижа. Немцев съедала зависть к стране, которую они победили. «Живет, как бог во Франции», — гласила немецкая поговорка. Вместе с тем они считали, что во французской культуре господствует декаданс, а сама страна ослаблена демократией.

«Невозможно, чтобы страна, в которой сменилось сорок два военных министра за сорок три года, сражалась эффективно», — объявил Ганс Дельбрюк, ведущий историк Германии.

Уверовав в превосходство над всеми по духу, силе, энергии, трудолюбию и национальной благодетели, немцы считали, что они по праву заслуживают господства в Европе. Работа, начатая под Седаном, должна быть завершена.

Франция же, оживая духом и телом, начала с раздражением относиться к тому, что ей все время приходится быть начеку и вечно выслушивать поучения своих руководителей о самообороне. После начала нового века ее дух восстал против тридцатилетней обороны и вытекающего отсюда признания своей неполноценности. Франция понимала, что она физически слабее Германии. У нее было меньше населения, рождаемость оставались низкой. Ей нужно было оружие, которого не имела Германия, чтобы с его помощью обрести веру в свои силы. «Идея с мечом» удовлетворяла этому требованию. Выраженная Бергсоном, она называлась «элан виталь» — всепобеждающий порыв, Вера в его силу убедила Францию, что человеческому духу вовсе не нужно склоняться перед заранее предреченными силами эволюции, которые Шопенгауэр и Гегель провозгласили непобедимыми. Дух Франции будет играть роль решающего фактора. Воля к победе, «элан», даст возможность Франции победить врага. Ее гений был в этом духе, духе славы, славы 1792 года, в несравненной «Марсельезе», лихой атаке генерала Маргерита — героическом натиске кавалерии под Седаном. Тогда даже Вильгельм I, наблюдавший за ходом сражения, не мог удержаться от восклицания: «О эти храбрые ребята!»

Вера в дух Франции оживила во французском поколении послевоенных лет уверенность в судьбе своей страны. Именно эта вера разворачивала ее знамена, звучала в ее горнах, вооружала солдат и повела бы Францию к победе, если бы «опять» пробил ее час.

Переведенный на язык военных терминов, «элан виталь» Бергсона превратился в наступательную военную доктрину. По мере того как оборонительная стратегия уступала место наступательной, центр внимания постепенно перемещался с бельгийской границы на восток, где самым серьезным образом стали рассматривать возможность наступления французской армии с целью прорыва к Рейну. Для немцев окружной путь через Фландрию вел к Парижу, для французов же он был бесполезен. Они могли попасть в Берлин лишь самым коротким путем. Чем больше французский Генеральный штаб склонялся к мысли о наступлении, тем больше он концентрировал силы у исходного пункта атаки и тем меньше их оставалось для защиты бельгийской границы. Колыбелью наступательной доктрины была Эколь суперьер де ля гер — Высшая военная академия, представлявшая интеллектуальную элиту армии. Ее начальник генерал Фердинанд Фош был основоположником французской военной теории того времени [52] . Ум Фоша, как и его сердце, имел два клапана — один служил для примешивания патриотического духа к его стратегии, другой — здравого смысла. С одной стороны, Фош проповедовал таинство воли, выраженное в его знаменитых афоризмах: «Воля к борьбе есть первое условие победы», или более сжато: «Виктуар се ля волонте» — «Победа — это воля», или еще: «Выигранная битва — это та битва, в которой вы не признаете себя побежденными».

52

Концепция Фердинанда Фоша, часто выражаемая словами «Победа — это воля» и «Выигранная битва — это та битва, в которой вы не желаете признать себя побежденным», значительно глубже и интереснее, нежели это принято считать. Прежде всего, Фош, подобно всем мастерам военного дела со времен Древнего Китая не противопоставлял наступление и оборону. Далее, Фош, разумеется, считал, что победа в бою определяется прежде всего материальными и оперативными факторами. Однако его-то более всего интересовало столкновение равных противников — Германии и Франции. У Фоша были все основания считать, что сражающиеся армии будут очень близки по своим боевым возможностям. И тогда психологическая устойчивость войск и прежде всего их командования может приобрести решающее значение. По сути, Фош был первым, кто, пусть не достаточно последовательно, учитывал в военном планировании не только материальные и моральные, но и сугубо личностные, психологические факторы. Правильность его идей отчасти подтвердила Марна.

Практически это вылилось в знаменитый приказ при Марне о наступлении, когда ситуация диктовала отступление. Офицеры тех времен помнят, как он призывал: «В атаку, в атаку!» Ожесточенно, непрерывно жестикулируя, он был весь в движении, как будто заряженный электрическим током. Почему, спрашивали его впоследствии, он начал наступление на Марне, когда с технической точки зрения он был разбит?

«Почему? Я не знаю, я верил в своих людей, у меня была воля. И тогда Бог был с нами».

Будучи глубоким знатоком Клаузевица, Фош в противоположность своим немецким последователям Клаузевица не верил в обязательный успех графика сражения, разработанного заранее. Напротив, он даже учил предвидеть необходимость постоянно приспосабливаться и импровизировать, чтобы справиться с любыми обстоятельствами.

«Правила, — говаривал он, — хороши для подготовки, но в час опасности в них немного пользы… Нужно учиться думать».

Думать — значит предоставить место свободе инициативы, чтобы иррациональное победило материальное, чтобы воля взяла верх над обстоятельствами.

Но было бы «ребячеством» думать, предупреждал Фош, что лишь один моральный дух может победить. В своих довоенных лекциях и книгах «Принципы войны» и «Ведение войны» он после полетов в сферы метафизики неожиданно спускался в земную область тактики, рассуждая об охранениях передовых, их необходимости, элементах огневой мощи, о требованиях дисциплины и повиновении. Благодаря ему во время войны стал известен и еще один афоризм, в котором подытоживалась реалистическая часть его учения: «В чем суть проблемы?»

Несмотря на свое красноречие в вопросах тактики, именно «мистика» Фоша пленила умы его сторонников. Однажды в 1905 году, когда Клемансо рассматривал вопрос о назначении Фоша, в ту пору профессора, на пост начальника Военной академии, он направил одного частного агента с заданием послушать, что говорит Фош на лекциях. Агент в замешательстве доносил: «Этот офицер преподает метафизику настолько непонятно, будто хочет превратить своих учеников в идиотов». Хотя Клемансо все же назначил Фоша на этот пост, донесение в некотором смысле отражало правду. Принципы Фоша стали ловушкой для Франции не потому, что были запутанны и непонятны, а в силу их особой привлекательности. Их подхватил с особым энтузиазмом полковник Гранмезон, «пылкий и блестящий офицер», который был начальником Третьего бюро, или оперативного управления. В 1911 году он прочитал в Военной академии две лекции, имевшие далеко идущие последствия.

Полковник Гранмезон взял лишь самый верх, а не фундамент теории Фоша. Возвеличивая только лишь «элан», волю к победе, без учета обороны, он предложил военную философию, которая наэлектризовала его слушателей. Он размахивал перед их возбужденным взором «идеей с мечом», указывавшей им, каким образом Франция может победить. Сущность ее сводилась к «оффенсив а утранс» — наступлению до предела. Только так можно было прийти к решающей битве Клаузевица, которая, «использованная до конца, является главным актом войны» и которую, начав, следовало довести до конца без колебаний, с предельным использованием всех человеческих возможностей. Захват инициативы является абсолютно необходимым. Заранее разработанные мероприятия, основанные на догматических суждениях о том, как будет действовать противник, являются преждевременными. Свобода действий достигается только путем навязывания своей воли противнику. «Все приказы командования должны вдохновляться решимостью захватить и удержать инициативу». Оборона забыта, сброшена со счетов, единственным оправданием для нее может служить лишь «экономия сил на некоторых участках с точки зрения подключения их к наступлению».

Эти принципы оказали большое влияние на Генеральный штаб, подготовивший на их основе в течение последующих двух лет Полевой устав и новый план кампании, называвшийся «план-17», который был утвержден в мае 1913 года.

Через несколько месяцев после чтения Гранмезоном своих лекций президент республики Фальер объявил: «Только наступление соответствует темпераменту французского солдата… Мы полны решимости выступить против противника без колебаний».

Новый Полевой устав, введенный правительством в октябре 1913 года в качестве основного руководства к обучению и действию французской армии, начинался громогласным и высокопарным заявлением: «Французская армия, возвращаясь к своей традиции, не признает никакого другого закона, кроме закона наступления». За этим следовали восемь заповедей, составленных из таких звонких фраз, как «решающая битва», «наступление без колебаний», «неистовость и упорство», «сломить волю противника», «безжалостное и неустанное преследование» со всем жаром верующего, уничтожающего ересь. Устав вытеснил и дискредитировал оборонительную концепцию.