Первый человек в Риме. Том 2
Шрифт:
– Оставьте нас, – обратился к ним Катулл. – Подождите снаружи. Я хочу поговорить с Луцием Корнелием наедине.
Центурионы повернулись и вышли, за ними последовали солдатские трибуны, личное сопровождение Катулла и старшие легаты. Когда Катулл и Сулла остались одни, Катулл тяжело опустился в кресло.
Он находился в безвыходном положении, и знал это. Гордыня привела его к Афесису; не гордость за Рим или за армию, а гордыня, которая сначала побудила его поклясться, что ни один германец не ступит на землю Италии – а теперь заставляла стоять на своем до конца. Чем дальше поднимался он по долине, тем отчетливей понимал, что ошибся. Однако гордыня не позволяла ему открыто признать свою неправоту. Чем выше он поднимался в горы – тем ниже падал его дух. Дойдя
Появление кимвров укрепило его решимость, однако тут вмешался Сулла – и всему конец. Катулл и сам заметил террасы, образовавшие гигантскую лестницу на зеленых склонах гор и понимал, что кимвры без труда обойдут римскую армию. Отвесных скал не имелось – всего лишь узкая речная долина, неудобная для развертывания армии, поскольку склоны уходили слишком резко вверх, что лишало возможности любого, даже простейшего, маневра.
Чего он не мог себе представить – это как выпутаться из этой истории, не потеряв лица. Поэтому поначалу мятеж Суллы показался ему выходом: теперь Катулл мог бы все свалить на Суллу, предать зачинщиков суду за измену – всех, начиная с Суллы и кончая последним центурионом. Однако эта мысль тешила его всего несколько минут, поскольку он сообразил: мятеж – это, конечно, преступление серьезное, особенно в военное время, но когда в этом мятеже он один оказался против всех командиров /ни один не поддержал его, ни один не воспротивился мятежу/, в глазах Рима он предстал бы не в лучшем свете. Если бы не Арозио! Если бы Сципион и Маллий Максим не опозорили звание командующего в глазах народа!.. Нет, обвиняя мятежников, он сам и пострадает, тогда – конец карьере, а, может, и жизни. Ведь в суде, где разбирают дела о государственной измене, председательствует Сатурнин!
Постепенно Квинт Лутаций Катулл немного пришел в себя и расслабился:
– Я не хочу больше слышать о мятеже, Луций Корнелий. Зачем вы сделали это прилюдно? Пришли бы ко мне лично… И мы решили бы все проблемы наедине.
– Не думаю, Квинт Лутаций, – резко ответил Сулла. – Если бы я пришел к вам один, вы посоветовали бы мне заняться своими делами. Вам необходим был урок.
Катулл стиснул зубы; он презирал себя.
– Вы слишком долго служили у Гая Мария. Такое поведение недостойно патриция.
Сулла так сильно хлопнул по коже доспехов, что зазвенели металлические подвески.
– О, ради богов, забудьте давнюю ненависть. Квинт Лутаций! Тошнит меня от этого! Прежде чем высказываться о главнокомандующем, позвольте напомнить вам: в том, что касается армии, он подобен александрийскому светильнику – одного такого хватит, чтобы осветить весь дом! Вы – такой же военный как и я! Разница в том, что я-то изучал эти науки при свете такого светильника!
– Этого человека переоценивают! – процедил Катулл.
– Вовсе нет! Можете скрипеть зубами, сколько угодно, но Гай Марий – воистину Первый Человек в Риме! Пусть он и из Арпинума родом.
– Удивляюсь я, что вы так его поддерживаете. Но обещаю, Луций Корнелий, я никогда не забуду этого.
– Не сомневаюсь, – с усмешкой ответил Сулла.
– Советую вам, Луций Корнелий, изменить свою позицию в ближайшие же годы. Иначе вы не станете претором, а тем более консулом!
– Спасибо за откровенность, – живо откликнулся Сулла. – Но с чего вы это взяли? Однажды вы придете ко мне за поддержкой… – Сулла хитро посмотрел на Цезаря. – Однажды – и вы это знаете сами – я стану Первым Человеком. Самым высоким деревом в мире. Как Гай Марий. У таких высоких деревьев есть особенность – их никто не срубает. Если они и падают – значит сгнили изнутри.
Катулл не ответил, поэтому Сулла привстал с кресла и наклонился, чтобы плеснуть себе немного вина.
– Теперь, что
касается мятежа. Не надейтесь, что вам удастся изобразить нас преступниками.– Я совершенно не знаю вас, Луций Корнелий, но за последние пару месяцев я получил достаточное представление о вас, чтобы понять, что вы привыкли и умеете делать все по-своему. – Катулл рассматривал свое сенаторское кольцо, будто мог почерпнуть там вдохновение. – О мятеже и речи не будет, – он шумно сглотнул. – Я издам приказ поворачивать назад. Но – на одном условии: слово «мятеж» я не желаю больше слышать.
– В интересах и от имени армии я принимаю это условие.
– Я хотел бы лично отдать приказ об отступлении. После чего… Полагаю, у вас уже есть план действий?
– Конечно, необходимо, чтобы вы сами отдали приказ, Квинт Лутаций. Для людей, что ожидают нас снаружи, это важно. План же действий у меня есть. Он – прост. На рассвете армия соберется и покинет это место – как можно быстрее. Все должны быть на этом берегу, к югу от Тридентума, еще до восхода солнца. Самниты расположены к мосту ближе всего и поэтому будут его охранять, пока все не пройдут. Они переправятся последними. Затем мне потребуются люди, которые хорошо разбираются в мостах, так как сразу после отступления самнитов мост должен рухнуть. К сожалению, он стоит на каменных столбах, которые не так просто разрушить. Так что германцы рано или поздно его восстановят. Однако, мастеров у них нет, поэтому им понадобится гораздо больше времени, чем нам. Кроме того, их постройка наверняка развалится, когда Бойорикс будет переводить своих людей на этот берег. Тогда перейти реку он сможет только у Тридентума. Нам нужно его задержать.
– Что ж, начнем этот фарс, – он вышел из дома и встал у порога. Пора было восстанавливать свое полновластие.
– Наше дальнейшее пребывание здесь бессмысленно. Я приказываю отступать, – голос его звучал громко и отчетливо. – Я отдал распоряжения Луцию Корнелию. Вы получите приказы от него. Однако, я хочу, чтобы вы знали: мятежа не было. Все понятно?
Офицеры только обрадовались, что о мятеже не будут вспоминать.
Катулл Цезарь повернулся, чтобы уйти обратно в шатер.
– Вы свободны, – сказал он на прощание солдатам.
Когда группа рассеялась, Гней Петрей дождался Суллу, и они вместе пошли к мосту.
– Неплохо вышло, Луций Корнелий. Он оказался сговорчивей, чем я предполагал. Лучше, чем другие такого типа.
– Ну, он же не дурак, – откликнулся Сулла. – И он прав: о мятеже – больше ни слова.
– А я такого и не говорил! – воскликнул Гней Петрей.
Было уже темно, но мост был освещен факелами. На дальнем его конце Сулла забежал вперед центурионов и повернулся к ним лицом:
– Все войска должны быть готовы к рассвету.
– Я рад, что он среди нас! – сказал Гней Петрей второму центуриону.
– Да и я тоже. Вот только этому я не рад, – и второй центурион указал на Марка Эмилия Скавра-младшего, торопливо шагающего вслед за Суллой и остальными трибунами.
Петрей хмыкнул:
– Да, этот еще наворочает дел. Пригляжу-ка я за ним завтра.
На рассвете легионы начали отходить. Началось отступление – как и все маневры римской армии – в полной тишине, без толчеи и спешки. Самый дальний от моста легион пересек его первым – армия скатывалась как ковер. К счастью, повозки находились к югу от деревни, по ту сторону моста. Они отправились в путь еще до рассвета. В дальнейшем часть войск должна была обойти этот караван, а остальные – идти за ним до самой Вероны.
В эти часы кимвры были слишком заняты изучением горных террас. Только через час после восхода они обнаружили, что римляне исчезли. Смятение длилось до тех пор, пока Бойорикс не прибыл лично и не установил порядок. Римская колонна отступала быстро; когда кимвры, наконец, собрались ее атаковать, самый дальний легион был уже на середине моста.
Мастера-строители усердно работали среди опор и перекрытий.
– И так всегда! – пожаловался глава мастеров Сулле, когда тот пришел взглянуть, как движется работа. – Попробуй быстро свалить то, что построено на века!