Первый этаж

Левушка проснулся поздно, в одиннадцатом часу. Проснулся: в глазах слезы озерами. Повернул голову, увидал мало разборчивое, на клоке газеты: "Меня оби...", а обиды нет. Улетучилась обида с винными парами. Вроде наговорил чего-то в гостях, поделился сокровенным, душу распахнул настежь, а они, подлецы, заржали в голос, запрыскали в кулаки, захрюкали в платочки. Искренность его сродни юродству, восторженность – шутовство, откровенность – невоспитанность. "Старик, да ты у нас идеалист. Не от мира сего..." – "Вы зато – от сего!" Сидел на подушке понурившись, вспоминал вчерашние откровения, со стыда сучил пальцами на ногах, проклинал свою неоформленную жизнь. Не идет, подлая! Не катится та колесиках. Не проносится с ветерком, кувыркаясь на радостях. Скрипит телегой нечиненой, осью немазаной, груженым ободом по песку.

Пронзительно заверещал телефон, скребком по нервам. Поднял трубку – и вздрогнул, покрылся гусиной кожей, застонал молча, тяжко, с надрывом.

– Алло, это я.

Звонила Зоя Никодимова, жена законная, счастье горькое, проклятие вечное, любовь единственная, крест непосильный.

– Чего молчишь? – приказала. – Говори!

Нет спасения. Нет тебе спасения! Сбеги из дома, уйди на край света, поменяй галактику, но и там будет звонок – скребком по нервам, и там подстегнут тебя, как заартачившуюся лошадь: "Чего молчишь? Говори!"

– Алло, – сказал тихо. – Я вас не слышу.

– Врешь! – закричала яростно. – Врешь, мелкая твоя душа! Врешь, ничтожество!

Левушка зажмурился, дернул щекой. Словно облапили его сальными, потными ручищами, дохнули в лицо мерзким запахом изо рта. Никогда он к этому не привыкнет. Никогда!

– Ну, долго мне ждать?

– Не слышу, – повторил упрямо. – Я вас не слышу.

– Трус, слюнтяй, говно интеллигентское!

И оборвала разговор. Как не было. Она всегда первой обрывала разговор. Она не давала никому такого преимущества. Гордый человек, Зоя Никодимова.

Левушка полез с постели, встал в трусах перед зеркалом, руки опустил: весь, как есть, тут. Ноги слабые, ненадежные, грудь впалая, ребра наперечет, волосы заспаны с одного бока: мятый, жеваный, неаппетитный. Как-то не стоялось ему прямо, заворачивало наискосок, плечом вперед, будто позвоночник винтом скрученный. Оглядел себя с сомнением, сморщился, прошептал в горестном недоумении:

– Уж не выродок ли ты на самом деле?..

2

Начал одеваться – в дверь позвонили.

– Иду, – закричал Левушка и запрыгал по коридору: одна штанина на нем, другая – хвостом по полу. И пока он прыгал, пока справлялся с пуговицами непослушными пальцами, позвонили еще раз, потом еще. Кому-то было некогда.

За дверью стояли двое: впереди девочка, за ней, на расстоянии, мальчик. Девочка – строгая, деловитая, неприступно официальная. Твердый взгляд всезнайки, крутой лобик отличницы, сурово поджатые губы примерно образцового, облеченного полномочиями ребенка. Мальчик прятался за ее спиной, и из полумрака видны были его глаза: бездонные, сияющие восторженным ожиданием. Лет им было по десять, а может, и все тринадцать. У этих, у теперешних, трудно определить возраст.

– Здравствуйте, – звонко сказала девочка. – У вас в квартире проживают интересные люди?

– Как?

– Интересные люди, – повторила, – у вас не проживают?

– Наконец-то! – охнул Левушка и широко распахнул дверь. – Проходите.

Они прошли в комнату, а он суетливо побежал в ванную, почистил зубы, умылся, пригладил волосы. Вышел – сел напротив ребят, часто-часто потер ладони, что делал в минуты крайнего возбуждения, сказал с запинкой:

– Вам нужны... интересные люди?

– Очень нужны.

Вздохнул – и головой в омут:

– Это я.

– Вы? – усомнилась девочка.

– Да, я.

– А чем вы интересны?

– Многим, – ответил убежденно. – Всего не перечислишь.

Мальчик поверил сразу. Мальчик глаза распахнул навстречу.

– Многим... – эхом откликнулся мальчик. – Это надо же!

И попросил несмело, заливаясь нервным румянцем:

– У нас в школе встреча... С интересными людьми... Приходите.

– Приду, – ответил польщенный Левушка. – Непременно.

– Правда?

– Правда.

– Погоди, Краснушкин, – оборвала девочка. – Давайте уточним.

– Давайте.

Вытащила из кармана блокнотик, открыла на нужной странице, деловито уткнула карандаш:

– Я спрашиваю – вы отвечаете. С белыми воевали?

– Нет. Не успел.

– С фашистами?

– Тоже нет.

– Трудовые подвиги совершали?

– Как-то не довелось...

– Опасные профессии, – скороговоркой перечисляла девочка, – нехоженые тропы, героические будни, романтика, поиски, свершения, научные открытия...

– Нет... – Левушка совсем сник. – Нет, нет и нет...

– Так чем же вы интересны?

Это прозвучало, как приговор. Чем же вы интересны, гражданин хороший? Что можете сказать в свое оправдание?

– Не знаю, – прошептал. – Убейте – не знаю...

Мальчик так и подался к нему. Мальчик даже всхлипнул за компанию.

– Может быть... – несмело подсказал мальчик. – Чудеса бытового героизма?

– Как?

– Чудеса бытового героизма, – отчеканила девочка. – Это нас тоже интересует.

– Чудеса! – закричал Левушка. – Ну, конечно, чудеса... Как же я сразу не вспомнил? Именно бытового героизма.

– Назовите.

– А я... – гордо сказал Левушка. – Я зато жизнерадостный.

– И все?

– Все.

– В этом нет героизма, – фыркнула девочка.

– Фига! – Левушка сорвался с места, галопом запрыгал по комнате. – Это больше, чем героизм. Это – подвиг! Где вы его встречали, жизнерадостного? Жизнерадостность – она теперь как ограниченность. Как тупость и глупость. "Старик, – передразнил, – да ты у нас идеалист..." Ну и пусть! А я вот назло – жизнерадостный. Что хотите со мной делайте: я – жизнерадостный!

Девочка поднялась со стула, одернула чистенькое платьице, пошла к двери. Левушка шел следом, говорил запальчиво:

– Это трудно. Это так трудно! Поверьте мне...

– Это легко, – через плечо кинула девочка и закрыла блокнотик. – У нас в классе все жизнерадостные.

– А вы попробуйте... Вы сначала попробуйте.

Мальчик с состраданием глядел на него. Мальчик вздыхал часто, с большой симпатией.

– Ты меня понимаешь? – закричал Левушка. – Ты меня понимаешь... Хочу к вам на сбор. Можно?