Первый генералиссимус России

— Ну, и хитрец же ты, Алексашка, — усмехнулся в усы «бомбардир».

К обеденной поре всем смельчакам — и живым, и десятникам для родственников павших, — принявшим участие в штурме каланчи, была выдана обещанная награда. Салютом же этому действу стал громовой взрыв, снесший до самой подошвы злосчастную башню. Это тоже было распоряжение царя, желавшего убрать на дно Дона чугунные цепи, перегораживающие реку.

Взятие и снос первой каланчи так подействовали на защитников второй, что они, не дожидаясь штурма, сами покинули ее. Захватив знамена, ружья и мелкие пушки, оставив только пять тяжелых, которые было не унести и не сбросить в Дон, турки бежали в Азов. Только не всем из них было суждено укрыться за крепостными стенами. Многие при отступлении были порубаны и заколоты драгунами и солдатами Лефорта. Добычей русского воинства стали и пушки, брошенные отступающим неприятелем.

На радостях первого успеха, Петр Алексеевич от имени «бомбардира Алексеева» отписал в Москву «князь-кесарю» Федору Ромодановскому и послал с сеунщиком следующее: «Июля в 4 числе милостию божию под Азовом две каланчи, сиречь башни, взяли. Одну — боем и с великим трудом, а другую — без боя потому, что от страха и ужаса великого турки безбожные побежали. И на тех обоих каланчах взято 37 пушек, также порох и ядра. Да языков взято на одной каланче 17 человек, а на другой — 14. А тех, которые побежали, всех порубали, а иные все перетонули».

— А ты, Фома неверующий, говорил, что с наградами что-то может случиться нехорошее, — попенял Алексей Семенович атаману донцов Булаве, пришедшему к нему в походный шатер. — Может, где-то такое и может быть, только не у нашего православного государя. У него слово с делом не расходится. Царь если жалует, то жалует.

— Жалует царь, да не жалует псарь, — сняв барашковую папаху и перекрестив лоб на иконку, прикрепленную в восточном углу шатра, даже не подумал о малейшем раскаянии Кондрат Булава. — Не всем моим казачкам червонцы достались. Кому-то и серебром за кровушку плачено. Впрочем, не о том ныне речь. Давай, воевода, думать, как над татарами промысел учинить, пока мои казачки охоту на то имеют.

— Давай, — не стал возражать Шеин. — Только нам стоит совместить разведку местности с приманкой.

— Это как? — заострился взглядом атаман.

— А так, — счел нужным пояснить свою мысль воевода, — чтобы не просто прокатиться на лошадях взад-вперед да местечко нужное присмотреть, а чтобы и местечко присмотреть под засаду, и небольшой татарский отряд за собой «хвостом» возле того места проволочь.

— Это как рыбу на прикормку брать что ли?! — поняв и одобрив воеводскую задумку, засмеялся раскатисто Булавин, сверкнув белизной зубов.

— Можно и так сказать, — улыбчиво мурлыкнул в усы и бороду Алексей Семенович. — Можно и так сказать.

Задумка удалась. И утром седьмого июня большая орда крымчаков, заприметив поблизости от себя казачий сабель в двести-триста отряд, вчера едва ушедший от их погони, погнавшись скопом, напоролась на засаду. И была в упор расстреляна из пушек, ручниц и пищалей на берегу реки Косухи.

Тех же, кто искал спасения от кошмара смертоносных ядер, бомб, пуль и картечи в степи, прижав к обрывистому берегу реки, начисто вырубили развернувшиеся и выскочившие из-за бора лавы казаков и курских служивых людей. Победа была столь внушительная, что курские ратники и донские казаки радовались как малые дети.

— Теперь крымчаки надолго будут отучены от набегов и погонь за нашими отрядами, — подвел итог молниеносной операции Алексей Семенович, когда в его шатре вновь собрались начальник курских служивых людей и атаман донских казаков. — Такого страху нагнали, что сто лет помнить будут.

— Это уж точно! — поддержали его курские начальные люди — Анненков, Боев и Акимов.

— Теперь, надо полагать, потише будет… — вставил свое слово и Фрол, давно собиравшийся повидаться с сыном и все не могший этого сделать.

— А мне кажется, — не согласился Кондрат Булава, — что горбатого только могила исправит. Опять нехристи в скором времени полезут. Вот немножко очухаются, поднакопят силенок — и полезут. Уж такова у них натура.

— А мы их снова, ерш тя в селезенку, по мордасам да по мордасам, — рубанул воздух рукой Боев. — Снова красной юшкой до самых пяток умоются.

— Да раньше-то разве мало бивали? — гнул свое атаман донцов. — Бивали не раз. Много раз бивали. Бивали так, что они пощады просили. Взять хотя бы второй поход к Перекопу. Ведь просили же пощады? — обратился он напрямую к воеводе.

— Просили, — согласился тот без особого желания. — Точнее, их хан просил, — добавил для верности.

— И что? — тут же подхватил, перебив, Кондрат. — Как ни рядились в овечьи шкуры, хвост-то волчий все равно видать. И волчьи повадки тоже.

«Да и сам ты волк — с неприязнью подумал об атамане Шеин. — Хоть и пробуешь при хозяине собакой взлаять, но волком остаешься, по-волчьи воешь. А волка, давно известно, сколько из рук ни корми, все равно в лес смотрит. Потому, не будь в тебе ныне необходимости, стоило бы взять под белы руки да в Преображенский приказ передать».

Гордон большого внимания победе над ордой крымчаков не придал. Лишь буркнул, пришедшему к нему с докладу Шеину: «Хорошо».

Зато «бомбардир» и «Спасибо!» сказал, и, наклонившись, так как был куда выше, обнял руками за голову и ткнулся влажными губами куда-то в щеку. А отпуская, пошутил:

— Помнится, я к тебе бомбардиром в роту просился, но, увы, не смогу этого исполнить. Ныне целую батарею орудий под началом имею. Ты уж прости.

— Пред государем за доброту его преклоняюсь, — снял Алексей Семенович соболью шапку и раскланялся в пояс, — а «бомбардиру», так и быть, прощаю.

— Молодец! Люблю находчивых, — еще раз обнял и поцеловал самодержец воеводу.

Царская милость Шеина радовала. Не радовали дела по осаде Азова. Даже не дела, а разноголосица среди «господ генералов». Каждый из них в «свою дуду дудел», а вот общего «оркестра» что-то не получалось.

7

Сто семьдесят русских пушек, установленных на земляные раскаты, день и ночь обстреливали город и крепость, нанося разрушения и вызывая пожары. Но турки пожары тушили и на огонь русских батарей отвечали огнем своих пушек.

Апроши к городу велись столь медленно и столь неумело, что казалось, окончанию этих работ конца-края не видится. К тому же интендантство оказалось самым неподготовленным звеном в походном войске: постоянные перебои с доставкой продовольствия, запасов воды, соли, фуража для коней — не раздражали даже, а злили государя. Порой дело доходило до того, что в стрелецких и солдатских полках есть было нечего, и отощавшие солдатики да стрельцы ходили христарадничать к казачкам атамана Булавы. Те зло шутили над ними, но ествой делились.