Первый генералиссимус России

Первый полк возглавлял полковник Лаврентий Сухарев. Именно этот полк в далекие уже августовские дни 1689 года по Рождеству Христову первым пришел на защиту Петра от происков Шакловитого и правительницы Софьи Алексеевны. Потому ныне и командир полка и сам полк в почете у Петра Алексеевича.

Во главе второго вышагивал полковник Федор Казаков. Далее следовал полк Бориса Бутурлина, сына «потешного» генералиссимуса Ивана Ивановича. Замыкал шествие стрелецких полков полк полковника Сергея Голицына.

За стрелецкими полками в зеленых мундирах стройными рядами двигался Преображенский полк, возглавляемый Гагиным, которому помогали командиры из немцев и дворцовых служивых людей. Не менее грозно следом вышагивал Семеновский во главе с немцем же Иваном Ивановичем Чамберсом.

Закрывали шествие полков думные бояре: князь Борис Алексеевич Голицын, князь Михайло Иванович Лыков и Петр Тимофеевич Кондырев. Эти все — в колясках цугом и в сопровождении большой оравы из челяди, слуг и прочей приказной мелюзги, без которой они как без рук.

Пройдя каменным Всесвятским мостом, спускались на берег Москвы-реки. Тут их уже ждали струги. Погрузившись на струги, по приказу государя, пальнули из ружей и пушек. Да так пальнули, что вскоре случился гром небесный с дождем.

«Дождь перед делом — хорошая примета», — рассудили многие, нисколько не печалясь, что промокли до нитки. Правда, того, что гремел гром и яростно сверкали молнии, они не учитывали.

Покинув златоглавую, по-прежнему продолжали двигаться на стругах, где под парусами, но больше на веслах по рекам Оке и Волге. Большой любитель «марсовых и нептуновых потех» царь Петр под личиной «бомбардира» Петра Алексеева» находился на головном струге. Государь хотел лично убедиться не только в том, как ходко могут идти гребные суда, но и в том, как подготовились местные воеводы и приказные люди. Им еще заранее предписывалось для обеспечения служивых провиантом позаботиться о провианте и кормлении.

Убедившись, не обрадовался. Многие даже за ухом не почесали, чтобы поторопиться с исполнением. Государь гневался, когда, причалив к берегу, не то что встречающих не было, но и ествы и провианта. Солдатам со стрельцами приходилось либо голодать, либо сухари грызть. Посылал верных преображенцев, чтобы воевод местных да старост ямских к нему доставили.

Преображенцы-молодцы мигом дело исполняли, виновных к царю прямо на струг доставляли. И тот собственноручно мутузил их, таскал за бороды и за волосы, пинал ногами. «Пошто? — спрашивал, бешено вращая страшными черными, выкатывающимися из орбит очами. — Пошто не исполняете моего решкрипта? Что — царь вам больше не указ?! У, воры! Изверги!»

И, как всегда в минуты гнева, голова его нервно дергалась, по скулам ходили желваки, брызги слюны летели во все стороны. Видя такое дело, тут же подлетал Алексашка Меншиков и начинал успокаивать, повторяя едва не через каждое слово излюбленное «мин херц» — «мое сердце». Государь постепенно успокаивался. А виновники царского гнева и раздражения, ползая на пузах у царских ног, лишь мычали что-то невразумительное, нечленораздельное, словно в одночасье языка лишились.

Кто-то из местных государевых людишек был тут же бит кнутом или батогами, но отпущен. Правда, с тем условием, чтобы к возвращению воинства приготовился бы лучше.

«Ну, уж если ты, вор, и на сей раз на воровстве будешь взят, — грозил Петр Алексеевич прощенному, — то моли Бога, чтобы все окончилось опалой да ссылкой в Сибирь, а не лишением живота».

Кто-то был сразу же взят в железа и отправлен в Москву. Но не щи хлебать да кашей заедать, а на розыск и суд в Преображенский приказ к страшному боярину Федору Юрьевичу Ромодановскому. Тот ныне сыском ведал по всем воровским делам. И его все боялись как огня, шепотом называя «монстрой» за страшный вид. Крестились и плевались одновременно только при одном упоминании его имени.

Кто-то, как Иван Ушаков, подрядившийся всякие припасы доставить под Царицын да не поставивший, в Москву отосланы не были, ибо скрылись от царских очей. Но туда пошла срочная депеша с наказом: изловить, заковать в железа и доставить под конвоем к Азову.

Однако случались и такие государевы люди, которые волю самодержца исполняли в соответствии с полученными указаниями. И тогда, покидая сей гостеприимный городишко, царь приказывал палить из пушек. Благодарил расторопного слугу своего, а заодно проводил тренировку в стрельбе.

Раздражал государя и «флот». Многие струги, наспех сколоченные из сырого материала, были явно не подготовлены к длительному плаванию. Давали течь так, что солдаты едва успевали вычерпывать ковшами и бадейками поступающую воду. И тяжелые, осевшие в воду по самые края бортов, не скользили по речной глади, а ползли, как черепахи.

Случалось, что головные суда уже приходили к очередному пункту назначения, а задние еще тащились трое суток. Тут уж доставалось шкиперам и судовой команде, также мало готовой к «нептуновым делам». «Воры, воры, кругом одни воры!» — гневался «бомбардир».

4

Первыми, как и предполагалось, к Азову подошел ертаул Шеина Алексея Семеновича. Произошло это отрадное для государя действо в последнюю седмицу мая.

— Вот он, Азов-то… — вглядываясь из-под ладони в приближающийся с каждым шагом город-крепость, молвил Егор Боев. — Деды наши его брали, ерш тя в пузо, пришел и наш черед.

— Пришел и наш черед, — согласился со старым воякой Алексей Семенович, доставая подзорную трубу, чтобы лучше рассмотреть стены и башни крепости. — Хочется верить, что мы не слабее дедов наших ни духом, ни телом, ни умишком.

Пока Шеин разглядывал Азов в подзорную трубу, Боев, покопавшись в переметной суме, вынул оттуда какой-то свиток и протянул воеводе:

— Посмотри, Алексей Семенович, все так ныне там, али что-то новое имеется?..

— Что это? — опуская трубу, поинтересовался Шеин.

— Да чертеж крепостицы сей, — оскалился улубкой казачий голова. — От деда достался. Дед, когда сиживал в ней еще при государе Михаиле Федоровиче, умельца сыскал, который и начертил сию крепостицу. Так, на всякий случай… Когда вы кликнули, я, грешным делом, подумал: авось сгодится. Вот и прихватил… ерш тя в ятребо.

— Что ж, посмотрим… — беря и разворачивая свиток, молвил воевода.

То впиваясь взором в чертеж свитка, то приставляя подзорную трубу к глазу, Алексей Семенович что-то нашептывал сам себе, едва шевеля губами. По-видимому, сравнивал полустертые данные чертежа с видимыми очертаниями крепости, ее стен и башен.

— Стены, кажись, поднарастили, — наконец обмолвился он. — Да и две каланчи, сиречь башни, на подступах к граду выстроили новые. На чертеже их нет.

Посчитав, что особой ценности в старом чертеже нет, Шеин возвратил его Боеву.