Первый генералиссимус России

Алексей Семенович бегло прочел челобитную. В ней стрельцы жаловались, что в Азове они терпели нужду, зимой и летом трудясь над восстановлением крепости. Что когда перешли в войско Михайлы Ромодановского, то опять голод и холод да всякую нужду терпели. Главным же их требованием было: побывать в Москве, повидаться с родными, с женами и детьми, помыться по-человечески в бане и поесть сносных харчей. При исполнении этих требований обещали всем воинством вернуться к месту службы.

— Хитрят, шельмы, — невесело усмехнулся Шеин. — За дураков нас считают.

— Хитрят, — поддержал его в этом и Петр Иванович Гордон. — Любым путем мыслят добраться до Москвы. — На все уловки идут.

— До Москвы их пускать нельзя, — нахмурился Шеин, став похожим на рассерженного кота. — Надо тут все решить.

— Тогда — бой!

— Бой начать — не урожай собрать. Всегда успеем. Еще раз попытаемся уговорить.

— Я больше на переговоры не пойду, — заявил Гордон, цепляя шпагу и ладняя за поясом пистолет. — Бесполезно сие. Эти деревянные головы не словами, ядрами можно образумить.

— Пойдет князь Иван Михайлович Кольцов-Масальский, — сделал свой выбор Шеин.

— Я? — удивился князь, приставленный к полкам главой Боярской думы Борисом Алексеевичем Голицыным.

Пятидесятилетнему тучному Ивану Михайловичу больше приходилось в царских палатах да думских хоромах находиться, чем на ратном поле бывать.

— Ты, — подтвердил Шеин. — Вы в Боярской думе речи всякие вести мастера, не в пример нам, людям военным, грубым, к политесам не привыкшим. Вот тебе и прапор в руки — прояви красноречие, сделай доброе дело — послужи Отечеству.

— Да, да, — пряча ядовитую усмешку за внешней любезностью, поддержал своего начальника Гордон, — послужи, князь, Отечеству.

— Почему я? — нахмурился князь, которому страшно как не хотелось идти к мятежным стрельцам. Это не спор в Думе, где если буза и начнется, то клок бороды — самая большая потеря может быть. Тут же запросто и живота лишить могут.

— Потому, что мудр и опытен, — не стал вдаваться в лишние рассуждения о причинах своего выбора Шеин. — Да и не Мишу же Голицына мне к ним посылать. Тот сгоряча таких дров наломает, что на сотню костров хватит.

— Иди, иди, князь, — включился и Автомон Головин, до сей поры предпочитавший держаться в тени. — Ты человек мирный, тебя они скорее послушают.

Видя, что генералов не переубедить, князь Кольцов-Масальский побрел к стану бунтовщиков. Но его, в отличие от Гордона, внутрь полков не пустили, а выслали навстречу двух переговорщиков. Одним из переговорщиков был десятник Зорин, а другим, как понял Шеин, бывший курский стрелец Никишка.

«Вот и свела нас судьба на узкой дорожке, — усмехнулся генералиссимус. — Не о том ли ты мечтал, стрелец, дюжину лет тому назад, когда грозился меня убить? Кажется, и ныне ты о том же мечтаешь… Что ж, посмотрим, кто кого…»

Зорин и Никишка вручили князю листы с новой, более пространной челобитной и вернулись в свои полки. Вернулся жив-здоров к своим и Кольцов-Масальский, так и не сумевший даже пары слов стрельцам сказать.

— Требуют, чтобы челобитная была зачтена в наших полках, — передавая Шеину челобитную, заметил князь.

А ключей от царской казны они не возжелали? — жестокой прозеленью блеснули глаза Шеина. — К бою! — подал он команду.

Генералы и полковники, стоявшие рядом с ним, рысью бросились к своим полкам.

Первый залп пушек был дан над головами бунтовщиков. Но те не испугались и по приказу заводчиков пальнули из ружей в ответ. В царских полках кто-то, будучи раненым, вскрикнул. Двое или трое упали замертво.

«Видит Бог, я крови не жаждал, они первыми ее захотели», — оправдывая последующие действия, сказал сам себе Шеин и приказал бить прицельно.

Несколько залпов из пушек сделали свое дело — мятежные стрельцы бросились бежать, кто куда. Их ловили, вязали, брали под караул. Особенно усердствовали конные драгуны.

Среди пойманных оказался и Никишка.

Поначалу у Шеина была мысль лично допросить невесть как «воскресшего» курского стрельца, оказавшегося одним из заводчиков стрелецкого бунта. Хотелось выяснить, что стало с ним после стычки на Белгородской засечной черте со степняками, где обитал все это время, как оказался среди московских стрельцов и, главное, зачем убил Параску. Вопросов к Никишке было много и хотелось на них получить ответы. Но, подумав, махнул рукой: кто такой Никишка, чтобы на него было трачено внимание самого генералиссимуса. Как одному из основных заводчиков бунта, ему и так голову отсекут… или повесят. Впрочем, хрен редьки не слаще…

Как только изловленные мятежные стрельцы были доставлены в Москву и Преображенское, Ромодановский и Шеин, посоветовавшись, учинили розыск по делу о мятеже.

— Будем Софью подпрягать? — спросил повеселевший после благополучного окончания столь тяжкой докуки Федор Юрьевич.

— Смотри сам, — ушел от прямого ответа Алексей Семенович. — Ты у нас к сыску государевых воров приставлен. Тебе и решать. Надо бы, конечно, с Петром Алексеевичем совет иметь в столь щепетильном деле. Только где он ныне, Петр Алексеевич?.. Мое мнение такое: если сами мятежники прямо не укажут на свою связь с бывшей правительницей, то нам подтягивать это за уши не стоит. Наша задача — крамолу среди стрельцов извести. Сюда и направим усилия.

— Разумно, — согласился Ромодановский. — А на допросах присутствовать желаешь?

— Уж уволь, — поморщился Шеин. — Я все-таки человек военный, а не приказной. Мне крови и на поле боя хватает.

— Чистеньким быть хочешь? — скорчил недовольную гримасу «князь-кесарь».

— Хочу своим делом заниматься, — постарался уйти от прямого ответа главный генерал.

— Все хотят своими делами промышлять, а в грязи возиться — только Федька Ромодановский, — сплюнул под ноги генералиссимусу Ромодановский. — Впрочем, Бог тебе судья.

— Бог нам всем судья.

Розыск был проведен быстро. Из числа арестованных, а их было более двух тысяч, 254 стрельца было пытано. По приговору суда, утвержденного Шеиным и Ромодановским, 56 «пущих заводчиков» было казнено, в том числе Тома, Маслов, Зорин и Никишка Курский. А 1965 человек отправлено по монастырям и в отдаленную ссылку.

«Чтобы отдохнули от тягот государевой службы», — шутил Ромодановский.

Те стрельцы, кому удалось выйти «из воды сухим» и уцелеть, собираясь по кабакам. Подвыпив, грозились наточить копье и для Шеина. Ему доносили сие. Но он только рукой махнул: «Один точил, да сам напоролся. Как бы и эти точильщики тем же самым не окончили дни свои. Не уймутся — уж как пить дать с плахой сведаются».