Первый генералиссимус России
Шрифт:
Многие из бояр средней руки были бородаты. Старины придерживались. «Зря это они с бородами на званый пир пожаловали, — глядя на бородачей и непроизвольно теребя себя за голый подбородок, подумал Шеин. — Государь непременно на этот факт обратит внимание». Однако вслух мыслями своими ни с кем не поделился. Ни к чему портить гостям праздник раньше времени. И без него есть, кому это сделать наилучшим образом.
Но вот прикатил в карете царь. Прикатил не один, а с «другом любезным» Александром Меншиковым, Францем Лефортом, Петром Гордоном. И, естественно, со всем «всепьянейшим синклитом» — с «князь-папой» Никитой Зотовым,
За ними в возках, каретах и старинных колымагах, запряженных у кого тройкой, у кого — четверней, у кого — восьмериком прибыли и остальные потешные попы, диаконы, протодиаконы, игуменьи, старицы, белицы и смиренные грешницы. Все напомажены, накрашены, одеты по-иноземному.
«Слава те, Господи, что хоть по-людски приехали, а не козлищах и свиньях, как приезжали в прошлом году на Рождество к Лопухину Сергею, — тайком перекрестился Алексей Семенович, обрадовавшись. — Может все пройдет без скандалов и посмешищ… Дай-то Бог».
Но вот, повизгивая, попискивая, посмеиваясь, позвякивая бубенцами на колпаках, пощипывая и подталкивая друг дружку, строя всякие рожицы, за государем и «всесвятейшим синклитом» ввалились гурьбой царские шуты и шутихи.
«Господи, а эти-то зачем?! — обомлел генералиссимус, отчетливо понимая, что «тихости» на празднике явно не будет. Обомлеть обомлел, но виду старался не подавать. Ко всем был приветлив и радушен.
— Милости просим, милости просим…
Весело здороваясь, бегло поздравляя всех с новым годом, Петр Алексеевич, постукивая тросточкой в такт шагам своих журавлиноподобных ног, сопровождаемый «синклитом», прошествовал к праздничному столу.
Стол для государя и наиближайших ему персон был поставлен в самом лучшем месте. Накрыт белыми скатертями. Поверх скатертей на серебряных, фаянсовых, чаще — деревянных блюдах всевозможная снедь, которую только знала хлебосольная Москва. Меж блюдами граненые штофы из разноцветного стекла с водкой. Тут же и кувшины с винами, квасом и фруктовыми соками. Румяными боками, поджаристыми корочками радуют калачи, круглые пшеничные хлеба, золотистые пироги.
У царского стола и у других столов суетятся слуги Шеинского дома. Все умыты, причесаны. Мужики приодеты по такому случаю в лучшие чистые одежды иностранного покроя с кургузыми полами. Бабы же — в русских сарафанах. Ибо не придумали еще одежды красивее сарафанов. Особенно, если сарафаны и талию подчеркивают, и перси напоказ выставляют.
Едва Петр Алексеевич уселся за стол, как Шеин Алексей Семенович, исполняя обязанности хозяина дома, провозгласил первый тост за здоровье государя и лично поднес тому золотой кубок с вином.
— За здоровье государя! — тут же подхватили присутствующие дружно и вдохновенно. — За здоровье государя! Дай Бог ему многие лета!
И сразу после тоста также дружно застучали чары и бокалы, кубки и кружки. А следом — ложки, вилки и ножи по блюдам и тарелкам. Слуги проворно бросились заполнять опорожненные кубки новыми порциями хмельного зелья.
Второй тост царь традиционно провозгласил за здоровье хозяина и главного генерала русской армии.
— За здоровье хозяина дома! — хоть и вразнобой, но довольно громко поддержали тост гости.
Вновь выпили,
вновь застучали вилками и ложками, вновь задвигали скулами, заработали зубами, засопели, захрустели хлебными корочками, солеными и свеженькими огурчиками, первыми, еще зеленобокими яблочками, зачмокали икоркой, зачавкали ушицей. Все чин чином, все наилучшим образом…«Господи, неужели ныне все пройдет без скандалов…» — подумал Шеин, видя, как мирно протекает празднество.
Но едва он так подумал, как вновь встал государь и с улыбкой заметил, что не все званые гости в новый год идут с новым настроением, что многие тащат с собой старый багаж и груз прошлых лет и веков.
— Я подобное предвидел, — заиграл он очами, — потому и прихватил с собой «святейший» синклит, чтобы избавить закоренелых грешников от грехов.
Все настороженно затихли. Перестали шушукаться и тыкать вилками в тарелки. А государь, не покидая стола, уже подал команду «Собору» и шутам своим приступить к «исповеданию и отпущению грехов».
Царские шуты и шутихи, шумно повскакав со своих мест, собаками-ищейками бросились на поиски «грешников». Обнаружив боярина-бородача, бесцеремонно вытаскивали его из-за стола и тащили пред очи «соборного кумпанства».
— Отпустить грехи! — командовал царь.
— Грехи рабу Божию (называлось имя боярина) отпускаются, — пели с веселым задором «соборные певчие». А шуты под это пение уже кромсали большими овечьими ножницами бороду.
После этого грехоотпущенник подводился кем-либо из «синклита» к царю за благословением. И тот под веселый гам всего «Собора» собственноручно вручал «причащающемуся» жбан с вином.
— Милости прошу откушати!
— Пей до дна! Пей до дна! — горланили дружно члены «синклита» до тех пор, пока несчастный боярин не опорожнивал посудину до дна.
Некоторым боярам после такого возлияния удавалось добираться до своих мест за столом и потом вместе с остальными потешаться над другими незадачливыми бородачами. Но были и такие, которые после выпитого тут же падали замертво. И тогда слугам Шеина приходилось относить их в какой-нибудь угол боярских хором для протрезвления.
В этот день, точнее, в эту ночь были резаны не только бороды, но и полы длинных боярских кафтанов.
И хотя Шеин от всего случившегося в его доме не знал, куда прятать свои глаза, праздник, по мнению государя, удался, как нельзя лучше. Все вдоволь насмеялись и повеселились. А те, кто стал объектом насмешек и шуток, похожих на издевательство, сами виноваты. Нечего было являться на новогодний пир с грузом прошлых веков.
ЭПИЛОГ
После памятного новогоднего праздника интерес царя к Алексею Семеновичу пропал.
Сначала государь долгое время был занят собственным розыском по делу мятежных стрельцов. Более 1700 несчастных было свезено в Москву и Преображенское. В Преображенском приказе Ромодановского было оборудовано двадцать застенков для пыток и допросов. И если Шеин в свое время, к огорчению «князя-кесаря» Федора Юрьевича, особого интереса присутствовать при допросах не проявил, то государь испытывал болезненное желание личного присутствия при пытках и допросах.
«Не государево это дело — смотреть на мучения людей, — рассуждал сам с собою Шеин. — И без него есть, кому заниматься сим прискорбным делом». Но вслух о том — Боже упаси!