Первый кадр 1977

Зло? Да. Очень зло? Тоже да. Очень при очень зло? Конечно же да!.. Почему? Да потому, что «нефига» доверчивых безобидных стариков обманывать, деньги воровать, да и меня заодно подставлять!

Закончив песню словами: –

Бетономешалка — алкоголизм,

Бетономешалка — каннибализм.

— поднял глаза на окаменевшие от изумления лица и задал риторический вопрос ошарашенной публике:

— Ну как, это достаточно злободневно? — после чего хмыкнул и посмотрев на Степан Агасовича, который в свою очередь с удивлением смотрел на гитару, вероятно находясь в шоке от издаваемых ей звуков, добавил: — Ну раз достаточно, то концерт по заявкам зрителей будем считать оконченным. Давайте тогда уж заканчивать и обед. Через пять минут, всех актёров принимающих участие в съёмке, жду на съёмочной площадке.

* * *

— Саш, а откуда ты такие песни взял? Сам придумал? — спросил меня Сева подойдя ко мне. Мы стояли у входа в дом и ждал пока все актёры зайдут в помещение.

— Блин, друг мой, что за вопросы? Конечно не сам.

— А кто? — спросил «наивная простота».

— Инопланетяне.

— Кто?

— Чатлане из галактики Кин-дза-дза.

— Не может быть, — обомлел собеседник.

— Сева, ты чего, пил что ль чего с утра?

— Нет. Я же не пью, — соврал тот, ибо я видел, как он вчера на банкете шампусик попивал.

— Ладно, забей… Я придумал конечно. Всё я. Кто ж ещё мог придумать такое? — в свою очередь парировал его лож я своей неправой. — Или ты ещё знаешь кого-нибудь кто мог написать что-либо подобное?

— Нет, — искренне ответил друг и «застыл» глядя мне за спину.

— То-то, — искренне ответил я и услышав знакомый мотив тоже застыл.

Наша окаменелость была связанна не с тем, что мимо нас проходила красавица Юля, в которую Сева был по уши влюблён, нет, связанно это было с тем, что она негромко напевала себе «под нос»:

— Белые розы, белые розы, тра — та — татата — та…

— Юля, стой. Подожди, — выйдя из комы крикнул я ей в спину. Она остановилась, обернулась и подошла к нам.

— Что Сашечка?

Сева стоял как вкопанный и традиционно не дышал.

— Юлечка, скажи пожалуйста, — ответил я также в ласкательной форме, — а что ты такое поёшь?

— Это песня про розы. Белые, — пояснила рыжуха.

— А откуда ты её знаешь?

— Слышала.

— А где ты её слышала? — поинтересовался «следователь».

— Ребята на лавочке пели. Хорошая песенка. Грустная, но хорошая. Вот я и запомнила.

— Какие ребята. На какой лавочке? — задал очередные вопросы «прокурор», пытаясь вывести допрашиваемую на чистую воду.

— Да наша местная шпана во дворе. Они её под гитару под окнами всю ночь пели. Мне она очень понравилась. Я оделась и хотела спуститься в низ, чтобы в песенник переписать слова, но, — пояснила обвиняемая с грустью в голосе, — но меня мама не пустила и отправила опять в кровать.

— Ночью?.. Ты хотела спуститься к хулиганам вниз и переписать песни ночью? — ошарашенно выдохнул Савелий.

— А, что такого. Это же наши, местные ребята. Пили там вино, смеялись, да и песни пели.

— Ох***! — вновь выдохнул влюблённый, а наивная девушка, не обращая на этот «комент» ровно никакого внимание продолжила свой рассказ: — Правда там потом они поругались все. Кто-то бутылку разбил, потом стекло в подъезде, дальше там драка началась, милиция приехала с мигалками и всех забрали в отделение. Так, что я многие слова не успела записать.

Я молчал, а Сева как мне показалось молился, восхваляя то Бога и то Юлину маму.

* * *

Кинокамера снимает через окно приезд Тихона Тихого.

Он выходит из «Волги».

Отлично.

Снято.

Заходим в дом.

Разговоры… разговоры…

— Где бы я не жил, у меня всегда был очаг, — говорит Старостин.

Снимаем его грустный взгляд крупным планом.

— Так ребята. Готовы? Отлично, отлично. Снимаем приезд грузчиков. Лиля текст выучила? Хорошо. Итак, ты протягиваешь документы и говоришь, что?..

— Подпишите пожалуйста здесь, — проговорила свою роль Лиля.

— Ииии, — помогаю я.

— Что «И»? — удивляется та.

— Подпишите пожалуйста здесь, ииии… — повторяю я, но вижу непонимание в глазах.

— Подпишите пожалуйста здесь, — повторяет начинающая актриса-виолончелистка.

— И здесь! — добавляю я, морщась и поглядывая на безответственную рыжуху, которая часть текста недонесла до конечного пользователя.

— Так надо?

— Да. Именно так, — командует режиссёр. Поехали.

Мотор!

<…>

— Грузчики готовы? Норм. Берёте вот это кресло и вот этот диван и тащите из комнаты. Поняли?

Мотор!

<…>

Что значит диван в дверь не проходит? А как же он тут очутился?.. Как через окно? Что правда через окно?.. Ну, давайте тогда через окно выносите … В смысле нужно раму выставлять?.. По-другому никак?.. Ну так выставляйте, потом вставим! Завэн, найди быстро Ашота с его бандой, пусть берут инструмент и мухой мчат сюда…

<…>

Вытащили мебель и поставили раму на место.

— Это разъев справедливо? Разве справедливо, то, что мы все умрём, а ты будешь жить вечно? — обвиняет психолог Старостина.

Атмосфера в фильме накаляется до предела. Тихон Тихонович Тихий достаёт дореволюционный револьвер, который мы одолжили в местном историческом музее, и нацеливая на главного героя вопрошает: — А, что будет если я тебе выстрелю в голову. Прямо в темечко? Ты умрёшь, или как?

Происходит ругань…

Разговоры. Разговоры…

Психолог выбегает на улицу, садится в автомобиль и уезжает.

— Отлично! Снято! — констатирую я, сверяясь с планом съёмок. — Теперь снимаем эпизод, где…

И в этот момент прожектора на секунду ярко загорелись, моргнули и погасли.

— Что, лампы перегорели? — задал я вопрос монтёрам-электрикам.

— Не знаю. Сейчас глянем. Только им остыть чуть надо, — ответили те.

— Да нет. Это, наверное, свет выключили. У меня тоже питания на камеру не идёт, — сказал кинооператор слегка подёргав провод идущий к кинокамере.