Первый отряд. Истина
Шрифт:
Я бачу. Я смотрю на свой оцепленный дом. Японец мелко кивает менту — а потом семенит прямо ко мне.
— Девотика! — кричит он. — Чи ещичи Ника? Чи ещичи Ника? Узнавати лисё!
Он сдергивает со спины ярко-желтый рюкзак и улыбается желтыми заячьими зубами, он копается в рюкзаке и все кивает, кивает, как деревянный болванчик.
— Насёру вещи! Насёру ващи докуменчи и вещи!
Он вытаскивает из рюкзака серый холщовый мешок и вытряхивает из него мой загранпаспорт — действующий загранпаспорт с действующей студенческой визой, —
— Насёру тама, — указывает он в сторону моря. — Насёру на лесчице, тама, на лестчице, развалялись на разни шчупени.
Он указывает рукой в сторону моря. У него на руке всего один палец, указательный. И четыре обрубка. Он радостно улыбается.
— Это действительно твои вещи? — спрашивает меня мент.
— Все, кроме этого. — Я протягиваю менту измазанный бурым конверт. — Это чужое.
Щурясь на солнце, мент рассматривает белый конверт. Подносит его близко к лицу. Нюхает бурые пятна.
Японец выхватывает у него конверт удивительно ловко. Рукой с одним пальцем. Другой рукой он тут же прячет его в желтый рюкзак.
— Ижвиняиша, — улыбаясь, лопочет он и кивает. — Ижвиняиша, ижвиняиша. Эта моя. Эта докуменчи моя.
13
— Послушай, Амиго. Мне придется уехать.
— В другое место?
— Да.
— Далеко?
— Нет.
— Надолго?
— Нет.
Между ребрами, чуть выше пупка, глубоко внутри, пульсирует боль. Она врет. Это потому, что она сама врет.
— Зачем ты уедешь? — спрашивает Нику Амиго.
— Мне страшно здесь оставаться.
— Не уезжай.
— Мне очень страшно, Амиго.
— Мне тоже здесь страшно. Сегодня снова был плохой дрессировщик.
— Мне нужно ехать.
— Нет. Хочу разговаривать. Хочу скучать, когда тебя нет. Хочу уплыть на другую сторону дна.
— Прости.
— Это просто слово? Или если прощу — не уедешь?
— Просто слово. Это просто слово, Амиго.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«На конце соломинки распушен тончайший хлопочек гигроскопической ваты. Диск насоса посыпан мелко толченной солью. Отверстие насоса защищают кусочком сухого картона с пробуравленными дырочками и небольшим бортом, чтобы не сдуло соль. Разреживают воздух осторожно, и аппарат готов к действию. Сосредоточьте взгляд на клочке ваты, стрелку можно повернуть взглядом».
«Как два
различных полюса, во всем враждебны мы: за свет и мир мы боремся, они — за царство тьмы».1
— Йа, йа, Вьйероника Данилоффа. Одну минуту, я посмотрю в нашей базе данных.
Она с готовностью улыбается скудной восточной улыбкой. В носу, в ушах, в языке и в бровях — металлические колечки. Ее кожа — цвета невкусного кофе, густого турецкого кофе, испорченного порционными европейскими сливками, но немецкий ее безупречен: она явно здесь родилась или приехала в младенческом возрасте.
У нее разноцветные ногти и тонкие, костлявые пальцы, темно-коричневые на сгибах и персиковые вокруг ногтей и на кончиках. Ее пальцы нежно и быстро теребят клавиатуру компьютера, оливковые глаза смотрят в монитор, точно в зеркало, с привычным слюдяным любопытством.
— Альзо… Вы есть в нашей базе данных. Вьйероника Данилоффа, правильно? Я весьма сожалею. В этом году вы не прошли конкурс в наш университет. Но я уверена, в другой раз вам повезет больше. В следующем году Берлинский университет открывает еще больше дотационных мест для абитуриентов-иностранцев. Документы и заявки абитуриентов на следующий год будут приниматься до пятнадцатого апреля, проект — бешрайбунг можно присылать до десятого мая, я также могу дать вам анкету на…
— Это ошибка.
— Прошу прощения?
— Извините, но вы ошиблись. Я уверена, что поступила. Сейчас. В этом году.
Привычная косметическая симпатия сменяется в оливковых глазах привычной же косметической досадой.
— О'кей, я еще раз проверю по базе… Альзо… Вьйероника Данилоффа… Нет, никакой ошибки. Я так сожалею. На этот раз Вы не прошли конкурс. Уверена, что в будущем вам…
— Но у меня есть письмо!
— Прошу прощения?
— У меня есть письмо из приемной комиссии университета.
Косметическая досада сменяется неподдельной.
— Не понимаю, какое письмо?
Я лезу в рюкзак и ищу письмо, я слишком суечусь, кажется, у меня дрожат руки, она смотрит на меня так, словно я чешусь или громко икаю.
— Вот оно. Письмо из приемной комиссии.
Она берет у меня сложенный вчетверо лист с едва сдерживаемым отвращением, разворачивает, пробегает глазами и тут же откладывает на самый край своего пластикового стола.
— Это не письмо из приемной комиссии Берлинского Университета. — Ее немецкий гремит сочленениями, как заржавевший товарный состав. — Все наши официальные письма всегда печатаются на официальном бланке университета. Пожалуйста, заберите это. Я также могу вернуть вам ваш проект-бешрайбунг, вашу анкету и запись о вашем результате, который экзаменаторы сочли неудовлетворительным. Будьте добры, подождите одну минуту.
Она встает, выходит из кабинета и устремляется по коридору решительной модельной походкой. У нее длинные ноги. Длинные и костлявые, затянутые в лиловые легенцы. На ней короткая юбка. А на мне — на мне, надо думать, никакой, так ведь обычно бывает в правдоподобных кошмарах. Ты оказываешься в одном нижнем белье в общественном месте. Ты оказываешься практически голая — и все на тебя смотрят.