Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине

4

После того как большевики покинули зал, правые: эсеры дорвались наконец до трибуны. Быстро заняли места в президиуме. Их лидер Чернов начал свое выступление перечислением обид и оскорблений, которые претерпела от большевиков демократия. Но матросы не слушали эту речь. Гремя винтовками и громко переговариваясь, направились к выходу.

– Быстрей!
– торопил Железняков.
– Каждый взвод занимает свой сектор. Живей, братишки!

Примыкающие ко дворцу улицы были заполнены людьми. На перекрестке какой-то оратор размахивал зажатой в руке шапкой.

Особенно густая толпа двигалась по Литейному. Здесь много было студенческих и чиновничьих шинелей, деловито сновали какие-то типы в полувоенной одежде, с офицерской выправкой, Ветер трепал белые и зелено-розовые знамена, лозунги, призывы. И, пожалуй, каждый второй лозунг или призыв требовал: «Вся власть Учредительному собранию!»

Медленно накатывалась толпа на дворец, грозя затопить все подступы, смять караул, стереть тех, кто попытается остановить ее. Эсеровские делегаты в зале ожидали этой поддержки.

Матросов было человек сто. Они цепочкой стояли за решеткой, окружавшей дворец. Стояли молча, держа винтовки «к ноге».

На высокую тумбу вскочил Железняков:

– Внимание! Прошу освободить улицу! Из толпы раздались крики:

– Не имеете права!

– Да здравствует Чернов!

– Даешь новое правительство!

Выбежал вперед кто-то высокий, в расстегнутом полушубке, обратился к матросам:

– Братья, мы мирная демонстрация! Весь город с нами. Вся страна с Учредительным собранием. Бросьте оружие, братья!

У Железнякова окаменело лицо. Кивнул Ховри-ну, и тот подал команду:

– Товсь!

Матросы вскинули винтовки. Толпа продолжала двигаться. Передние пытались остановиться, по на них напирали сзади.

– Граждане! Еще раз требую разойтись! В ответ - яростно:

– Тягай его вниз! Топчи!

– Не бойтесь! Они не посмеют!

Совсем близко видели моряки направленные на них трости и зонтики, поднятые кулаки и множество лиц: злых, растерянных, радостных. Григорий Орехов был внешне спокоен: пошумят и уйдут. Проверка - у кого нервы крепче!

Колька-колосник, скрывая испуг, переводил мушку с одной головы на другую, пока не попалась какая-то фуражка с кокардой. Ее он и решил взять на прицел.

В толпе раздалось несколько револьверных выстрелов. Это уже настоящая провокация!

Голос Ховрина неузнаваемо высок:

– По врагам революции! Пли!

Услышав команду, Колька нажал спусковой крючок, и в ту же секунду винтовка вылетела из его рук, выбитая сильным ударом Орехова.

– Куда стреляешь, гад? Сказано было поверх голов, в воздух!

– Это я-то гад?
– прохрипел Колька. Бросился на Григория, но Федор сзади крепко схватил его. Колька дернулся несколько раз, пытаясь освободиться.

Орехов смотрел на быстро пустевшую улицу. С криками бежали люди по Литейному, сворачивали во дворы, в переулки. На мостовой валялись шапки, трости, калоши, даже шубы и полушубки. Пытался подняться человек, сбитый толпой. Железняков послал матроса помочь ему. Заметив понурого, безоружного Кольку, спросил:

– Ты чего?

– В людей целил, - объяснил Орехов.

– Предупреждения не слышал?
– сразу помрачнел Железняков.
– Революционной дисциплины не знаешь?

Колька промолчал.

– Оружие не давать. Доложите комиссару, - распорядился Железняков.

– Есть!
– ответил Григорий.

Демонстранты больше не появлялись. Стало вроде бы еще холоднее, чем утром. Наверно, к ночи окреп мороз. Оставив внешние караулы, Железняков снова повел матросов во дворец, в тепло.

Правые эсеры продолжали заседание, и конца ему не было видно. Бранили с трибуны Советскую власть, обсуждали свой земельный закон. А моряки между тем не спали вторые сутки и были голодны. Ближе к полуночи наиболее нетерпеливые начали поговаривать о том, что пора прикрыть эту лавочку.

Кто-то сообщил о настроении моряков в Смольный. Оттуда поступило указание:

«Предписывается товарищам солдатам и матросам, несущим караульную службу в стенах Таврического дворца, не допускать никаких насилий по отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания и, свободно выпуская всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых приказов.

Председатель Совета Народных Комиссаров

В. Ульянов (Ленин)».

Железняков прочитал записку матросам.

– Понятно, товарищи?

Он обошел весь дворец, проверил посты, осмотрел пустующие комнаты. Везде спокойствие и тишина. Только в огромном зале витийствовали ораторы. Щурясь от яркого света, торжественно восседал в председательском кресле Чернов.

На хорах, утомленные бесконечными речами, подремывали гости.

В третьем часу ночи прибыл на автомашине народный комиссар по военно-морским делам Дыбенко. Он только что объехал весь город. Повсюду в столице восстановлен порядок. Демонстранты разошлись по домам. Эсеровские «боевики» открыли было стрельбу в нескольких местах, но красногвардейские отряды быстро разогнали провокаторов.

Дыбенко привез известие о том, что на заседании Совнаркома в эти минуты решается вопрос о роспуске Учредительного собрания.

– И нам пора действовать, - сказал Железняков.
– Матросов сдержать трудно.

– Потерпите немного, Анатолий, дайте им выговориться. А потом разгоняйте эту контру! Но чтобы одними словами.

– Постараюсь.

Моряки ждали еще полтора часа.

В половине пятого Железняков решительно сдвинул на затылок бескозырку и распахнул дверь. Неторопливо прошел через зал, поднялся по ступенькам, остановился возле Чернова. Очередной оратор поперхнулся и смолк.

Положив руку на плечо Чернова, матрос сказал громко, с плохо скрытой усмешкой:

– Прошу прекратить заседание. Караул устал, караул хочет спать.

Онемевший от такой дерзости Чернов ответил не сразу. Вскочил с кресла, крикнул:

– Как вы смеете? Кто дал право?

– Караул хочет спать, а ваша болтовня никому не нужна.

В зале нарастал шум.

– Опять насилие!

– Обойдемся без караула!

Чернов повернулся к Железнякову:

– Мы тоже утомлены, но нельзя же из-за этого прерывать оглашение нового земельного акта. Я протестую против вашего вмешательства!