Первый Удар (Повесть о будущей войне)

Проводив глазами машину, Олеся спросила крестьянина:

– Вы уверены, что это он?

– А то як же ж? Вот и капелюш их у дерева. Она взглянула на протянутый рваный комок кожи – да, это были остатки полетного шлема советского образца. Снова повернулась туда, где скрылся самолет. А в лесу, на прогалинке, в большом генеральском «мерседесе» сидел высокий старик, в мундире с оторванными погонами. Он нервно ловил нижней губой прокуренную седую щетину усов и сосал ее. Руки старика были скручены за спиной.

4

К 4 часам 19 августа судьба пограничного боя на северном участке юго-западного фронта, где немцами было намечено произвести вторжение на советскую территорию силами армейской группы генерала Шверера, была решена.

Лишенные оперативного руководства и поддержки бронесил, части ударной группы Шверера отходили. У них на хребте, не давая времени опомниться, двигались танки Михальчука. Скоро отступление немцев на этом участке превратилось в бегство. В прорыв устремились красная конница и моторизованная пехота. Сам Михальчук, на самолете, направился в Березно.

Занявший Березно Богульный получил по радио запрос Волкова: нельзя ли его частям совершить посадку на аэродромах Березно, Тынно и Погорелово, чтобы пополнить запас горючего? Без этого затруднено возвращение эскадры в свое расположение.

Богульный немедленно радировал согласие и распределил время посадки эскадры так, чтобы она не мешала развитию операции десантного соединения.

Вскоре на штабной аэродром сели два первых СБД. Они имели очень непрезентабельный вид. Обшивка во многих местах была задрана осколками снарядов. Острые края пробоин торчали, как клочья прорванной бумаги. На одном СБД носовая пушка, лишенная экрана, печально склонилась из башни, готовая вот-вот оторваться.

По стремянкам из самолетов сошли два командира в изорванных и закопченных кожаных комбинезонах. Это были бригкомиссар Волков и капитан Косых. Они вошли в кабинет генерала Шверера, где сидел теперь командарм второго ранга Михальчук. После официального доклада посыпались вопросы с обеих сторон. Михальчук интересовался подробностями полета.

Узнав о наличии раненых, Михальчук повернулся к Богульному:

– Товарищ комдив, у вас тут есть врачи. Прикажите сделать все возможное, чтобы раненые люди эскадры были немедленно эвакуированы в наше расположение на возвращающихся десантных машинах. Дорохова скорее сюда. Может быть, нужна операция…

Выходя, Богульный столкнулся с Косых.

– Олеся здесь? – спросил капитан.

– Скоро вернется. Поехала за одним раненым. Ох и дивчина. Прямо на плечах немцев влезла в околоток их штаба. Теперь у нее там целое хозяйство.

Косых перебил:

– Тарас… Сафар погиб.

Косых видел, как изменился в лице Богульный.

– Сафар? Эх, дивчина моя…

Он махнул рукой и вышел исполнять приказание Михальчука.

Косых примостился в одной из комнат штаба, чтобы просмотреть сводки о действиях Красной армии за вчерашний день и истекшую ночь. Он видел, что результаты их собственного рейда уже отмечены сводкой. Тут же он с волнением прочел лаконическое, но четкое описание другого рейда, совершенного одним из бомбардировочных соединений советской авиации. Это был налет на окрестности Магдебурга, где немцы сосредоточили грандиозные запасы горючего, накопленные в течение нескольких лет подготовки к войне. Бронированные подземные хранилища не спасли драгоценные запасы. Пожар, охвативший эту топливную базу германской армии, был так велик, что жители поспешно покидали местность только потому, что не было возможности дышать от гнетущего жара.

Из сообщений о действиях наземных частей Красной армии Косых узнал, что почти по всему фронту они отбросили первый натиск германских частей и форсируют линию укреплений уже на территории противника. Оставаясь верным своей тактике нарушения нейтралитета третьих стран, противник пытался выйти во фланги Красной армии. На юге бронечасти и конница немцев неожиданно появились со стороны румынского города Хотина. Они были отброшены. Аналогичный случай произошел и в северном углу, где немцы подошли к советской границе со стороны латвийской станции Индра…

Чтение, увлекшее Косых, прервал прибежавший порученец:

– Товарищ капитан, к бригкомиссару Волкову.

– Иду, – проговорил Косых, хватая сумку с картами. – А что случилось?

– В тылу противника большое восстание.

– Где?

– В районе Нюрнберга.

– Знакомые места…

– Восстали рабочие военных заводов.

– Вот молодцы! – вырвалось у Косых.

– По сообщению Нюрнбергской радиостанции, находящейся в руках восставших, они располагают большими запасами оружия, но германские власти уже двинули войска для подавления восстания.

– Так надо же его поддержать!..

– Кажется, об этом и речь, – удовлетворенно сказал порученец. – Задача возлагается на вашу эскадру.

Косых в сомнении покачал головой:

– Мы очень растрепаны.

Порученец пожал плечами.

– Волков берется.

Входя в штаб, Косых увидел Волкова, сидевшего перед командармом, и уловил конец его фразы:

– …не сомневаюсь ни минуты – сделаем.

– Сначала нужно еще туда пробиться. Полет будет происходить днем. Учтите.

– Товарищ командарм, – Волков встал. – Разрешите считать вопрос решенным. С такими людьми и на таких машинах можно пробиться на Луну, не то что к Нюрнбергу. Туда мы дорогу уже знаем.

С дивана в сторонке послышался слабый голос Дорохова:

– Правильно, товарищ Волков.

В кабинет вошел Богульный:

– Машины бригкомиссара Волкова заправлены из трофейных запасов. Боеприпасы дал свои. Мои люди стянуты и готовы к посадке в самолеты.

Михальчук взглянул на часы:

– Меньше часа? Неплохо справляетесь, товарищ Богульный.

– Хозяйство налажено, товарищ командарм.

– Каждому из ваших бойцов придется там стать командиром.

– Хоть полковым. Народ подходящий…

– Товарищ командарм, – перебил Богульного Волков, – разрешите отправляться?

– Как только ваш личный состав отдохнет.

Волков повернулся к выходу. Его поманил к себе Дорохов.

– Нагнись-ка.

Когда бритая голова Волкова поравнялась с его лицом, Дорохов коснулся губами лба комиссара.– Береги людей, Ваня. Война только начинается.

Волков вошел в один из домов, отведенных для отдыха летчикам его эскадры. Постели, диваны, столы, весь пол, даже подоконники были заняты людьми. Многие уже спали не раздевшись. Другие только еще укладывались.

Со шкафа раздавались звуки репродуктора. Молодой радист, без гимнастерки и сапог, ловил Коминтерн. Слышимость была хорошая, без помех. Динамик четко выговаривал слова утреннего выпуска последних известий:

«Сообщение о действиях советской авиации произвело в Европе огромное впечатление…

В Чехословакии народные демонстрации против немецких насильников…

Под давлением народных масс во Франции образовано правительство Народного фронта. Гитлер получил отпор…»

Диктор умолк. Динамик издавал ровное гудение. Молодой радист мечтательно смотрел на приемник. Еще не заснувшие летчики внимательно слушали:

«Агентство Гавас сообщает, – снова заговорил приемник, – что правительство Франции назначило маршала Дерена главнокомандующим вооруженными силами Франции.

По приказу Дерена командующий воздушной армией генерал Девуаз вылетел в Нанси». Диктор опять умолк. Было слышно его дыхание.

– Вылетел… то-то, умнеют прямо на глазах, – тихо произнес молодой радист.

– Посмотрим, – скептически сказал один из летчиков, снимая второй сапог…

Радист сердито посмотрел на него, собираясь начать спор.

– Тсс… – замахал руками комиссар. – Спать, спать! Вам на это дается всего три часа.

– Может, через три часа опять на Нюрнберг? – спросил радист.

– Я этого не сказал, – засмеялся Волков. – Я просил спать.

Волков тщательно прикрыл за собою дверь и на цыпочках пошел по коридору, стараясь не задеть лежащих и там летчиков. Иногда он наклонялся и заботливо поправлял выбившийся из-под головы мешок парашюта или сползшее пальто. Любовно вглядывался в лица спящих.

За дверью пробили часы. Они отсчитали пять звонких ударов.5 часов 19 августа. Первые двенадцать часов большой войны.

Похождения Нила Кручинина

Часть первая В новогоднюю ночь

Ночь под новый год

Нил Платонович Кручинин и Грачик (он же Сурен Тигранович Грачьян) приехали в этот город, освобожденный Советской армией от гитлеровских захватчиков, через несколько месяцев по ликвидации в нем последних очагов сопротивления. То был один из промышленных центров страны, служивший оккупантам базой снабжения нацистской армии.

В прежние времена эта страна была одной из основных частей двуединой монархии. Его апостолическое величество включал название гордой маленькой страны в свой пышный титул, а феодалы – потомки древних пришельцев-завоевателей, – пополняя ряды свиты «короля-императора», охотно смешивались в ней с такими же, как они, потомственными рабовладельцами германского происхождения. Эта титулованная двуединая шайка беспощадно эксплуатировала все другие национальности дряхлой монархии и, не щадя крови, подавляла их попытки сбросить иго ненавистного режима. Но ни тот народ, от имени которого правили германские эрцгерцоги, ни тот, чье имя носили их светлейшие союзники с Великой венгерской равнины, не нес и не несет ответственности за разбойников. Хотя и существует поговорка, гласящая, будто каждый народ имеет правительство, какого достоин, но, право, этот трудолюбивый и даровитый народ был достоин лучшего режима, чем фашистский ад адмирала-диктатора, продававшего Гитлеру достояние и кровь своего народа.

Кручинин и Грачик приехали, преследуя цель, не имеющую ничего общего с событиями, описываемыми в этой истории. Но достаточно было их паспортам попасть для отметки к портье отеля, чтобы на следующий же день у них появился с визитом шеф местной народной полиции – в недавнем прошлом функционер социал-демократической партии и редактор ее газеты в этом городе. По-видимому, как один из руководителей новой демократической администрации, он считал долгом лично приветствовать представителей великого народа-освободителя. А труды Кручинина по вопросам криминалистики создали последнему такую популярность не только на родине, а и за рубежом, что было бы бесполезно соблюдать инкогнито, даже если бы нынешний шеф полиции и не был газетчиком.

Шеф полиции, немолодой уже толстяк, попал в руководители полиции прямо из редакторского кресла газеты. Он уверял, что аппарат полиции почти полностью обновлен и демократизирован, что из полиции – во всяком случае из ее верхушки – безусловно, вычищены все фашистские элементы и что жизнь в городе течет теперь спокойно.

Шеф непринужденно болтал по-немецки, по-видимому, не стесняясь своего дурного произношения.

– Как ни велико наше желание увидеть советских коллег в деле, чтобы поучиться у них, желанию этому сбыться не суждено, – с улыбкой заявил он. – Я убежден, дорогой коллега Кручинин, что ваше пребывание у нас не будет омрачено ничем. Никакого материала для хроники происшествий! Хо-хо, я даже собираюсь уволить репортеров отдела происшествий!

– Как вы сказали? – заинтересовался Кручинин. – Репортеры?

– Хо-хо! В голове у меня пока еще не разложились по разным полкам сыщики и репортеры, полицейские офицеры и редакторы. До сих пор не могу понять, где кончается редакция и начинается полицейское управление. Хо-хо!

Кручинин слушал прищурившись и молча кивал головой.

Грачик видел, что его другу делается не по себе от этих разговоров розового шефа. Но все же Кручинин слушал молча, считая, по-видимому, неудобным спорить на такую деликатную тему, да и стоило ли разрушать оптимизм здешних людей в радостный период весны их нового государственного строительства.

Это свидание произошло двадцать девятого декабря. Через два дня, то есть тридцать первого декабря, шеф полиции прислал гостям официальное поздравление с наступающим Новым годом и еще по телефону пожелал им приятно встретить знаменательную дату – первое января первого действительно свободного и спокойного года в жизни этого свободолюбивого народа. В заключение шеф напомнил о высоких качествах вин, выделываемых в его стране, и порекомендовал хороший ресторан. Друзья приняли рекомендацию к сведению, но никуда не пошли.

Кручинин с удовольствием слушал лившиеся из маленького репродуктора мелодии национальных песен и танцев, послуживших когда-то неисчерпаемым источником для бессмертных творений Ференца Листа. Он с досадой прикрикнул на Грачика, пробовавшего на пианино подобрать эти мелодии. Хотя молодой пианист делал это, включив модератор, но не слишком хорошо настроенное пианино раздражало Кручинина. Сам он не умел взять ни одной ноты, но искренно любил музыку и разбирался в ней. К тому же он считал, что в каждой стране следует слушать то, что создано в ней ее народом, ее талантами. А этой стране было что предъявить.

– Как приятно было бы, если бы ты, дружищe, отложил свои экзерсисы до другого раза, – иронически сказал Кручинин. – Ведь не каждый день бывает канун Нового года. Зачем портить его людям, которые не сделали тебе ничего дурного… Небось, к полуночи радио перейдет на фокстроты – тогда ты покажешь мне свое искусство… Ладно?

Грачик со смехом захлопнул пианино. Бутылка скверного трофейного шампанского в ведерке со льдом стояла у них в комнате. Они предвкушали встречу Нового года в кругу, теснее и дружественнее которого трудно себе представить, – вдвоем. Без четверти двенадцать, едва успел выйти из номера официант, подавший фрукты, раздался телефонный звонок. Грачик был совершенно уверен, что это снова тот же гостеприимный начальник полиции с новыми, успевшими немного надоесть поздравлениями. И действительно, сняв трубку, Грачик услышал его голос:

– Дорогой коллега, прошу вас узнать, будет ли господин Кручинин иметь что-нибудь против того, чтобы я за вами сейчас заехал?

Грачик искоса глянул на часы. Стрелки показывали без десяти двенадцать.

– Благодарю вас, – сказал он в трубку, – но мы отлично встретим Новый год и дома. Совершенно отлично! Потом, скажите нам, пожалуйста: куда вы успеете нас свезти к двенадцати часам? Никуда. А по нашему обычаю пьют за Новый год, когда бьют часы. Именно когда бьют часы!..

Толстяк не дал ему договорить:

– Да, да, таков и наш обычай: выпивать первый бокал под двенадцать ударов часов, завершающих старый год. Но вы неверно меня поняли. Случилось многозначительное происшествие… на добрый подвал, а то и на целую серию подвалов… Мы так надеемся, что советские друзья не откажут нам в помощи.

По словам шефа, он был в нескольких шагах от отеля и ждал только разрешения заехать, чтобы объяснить все и мчаться на место «многозначительного» происшествия.

Грачик видел, что Кручинину в данный момент больше всего хотелось откупорить шампанское и, уютно устроившись перед пылающим камином, произнести тост. Но в такой же мере Грачик был уверен и в том, что, если он сейчас откажет полицейскому, Кручинин будет обвинять его во всех смертных грехах, первым из которых будет нерадение к делу, порождаемое «армянской склонностью к неге». Поэтому, прежде чем Кручинин успел его спросить в чем дело, Грачик бросил в телефонную трубку: