Первый Удар (Повесть о будущей войне)

Это было сказано и сделано с такой заразительной веселостью и простотой, что все невольно улыбнулись.

Как раз в это время вернулась и Рагна. Она привела аптекаря, которому уже нечего было делать около больного.

Грачик все еще не мог понять, почему Кручинин держит фогта в неведении и не расскажет ему, кто истинный убийца шкипера. Когда же наконец он намерен навести власти на правильный след и избавить их от поисков ни в чем не повинного Оле?

Фогт, словно угадав эти мысли, вдруг сказал:

– Кстати, нам так и не удалось найти след Оле Ансена. Парень исчез. Боюсь, что он перешел границу.

– Десница Всевышнего настигнет грешника везде, – уверенно сказал пастор. – Мне от души жаль этого парня: он заблудился, как и многие другие, слабые волей. Нацисты слишком хорошо знали, в чьих рядах им следует искать союзников. Моральная неустойчивость, чрезмерная тяга к суетным прелестям жизни… Мне жаль нашего Оле.

– Таких нужно не жалеть, а наказывать. Беспощадно наказывать! – сердито поправил его фогт.

– Позвольте мне с вами поговорить, – неожиданно сказал Кручинин. – Почему-то мне кажется, что таких, как Оле Ансен, наказывать совершенно не за что.

– Вы хотите сказать, что в преступлениях молодежи бываем виноваты и мы, пастыри, не сумевшие воспитать ее? – спросил пастор.

– Вас я тоже не хочу решительно ни в чем обвинять.

– Простите меня, но я совершенно не понимаю, о чем идет речь, – удивился фогт.

– Надеюсь, что очень недалека минута, когда вы все поймете, – сказал Кручинин.

Он умолк, к чему-то прислушиваясь.

Все невольно замолчали и тоже напрягли слух. В наступившей тишине можно было расслышать легкое гудение, потом легкий щелчок – и все смолкло. Кручинин рассмеялся.

– Я едва не забыл об этой игрушке, – сказал он и достал из-под дивана, на котором лежал кассир, ящик магнитофона.

Приезжие с удивлением смотрели на аппарат; с неменьшим изумлением глядел на него и пастор.

– Как он очутился здесь? – спросил он Кручинина.

– О, мы забыли предупредить вас, господин пастор, – виновато пролепетала хозяйка гостиницы. – Мы разрешили русскому гостю записать вашей машинкой несколько песен.

Пастор было сделал шаг к аппарату, но Кручинин преградил ему путь.

– Зачем вы его запустили сейчас? – тихо спросил пастор.

– По оплошности, – сказал Кручинин.

– Прошу вас… Дайте сюда аппарат! – В голосе пастора послышалась необычайная настойчивость.

– Позвольте мне сначала взять мои ленты.

– Нет, позвольте мне взять аппарат! – еще более настойчиво повторил пастор.

По лицу Кручинина Грачик понял, что пастору не удастся овладеть своим аппаратом.

Через две-три секунды после того, как пастор настойчиво высказал свое требование вернуть ему аппарат, он уже, как всегда, заразительно смеялся и, беззаботно махнув рукой, сказал:

– Делайте с этой штукой, что хотите. Я дарю ее вам на память о нашем знакомстве… и, если позволите, в залог дружбы… Вместе со всем, что там записано.

– Вы даже не представляете, какое удовольствие доставляете мне этим поистине королевским подарком! – воскликнул Кручинин.

Он хотел еще что-то сказать, но вместо этого поднял с пола аппарат и переключил с записи на воспроизведение звука. Ко всеобщему удивлению и, вероятно, конфузу Кручинина, аппарат издавал только монотонное шипение. Пастор принялся спокойно набивать трубку. И когда все были уже уверены, что ничего, кроме нелепого шипения, не услышат, совершенно отчетливо раздались два голоса: один принадлежал пастору, другой – кассиру. Между ними происходил диалог:

КАССИР….сохраните мне жизнь…

ПАСТОР. Вы были предупреждены: в случае неповиновения…

КАССИР. Клянусь вам…

ПАСТОР. А эти деньги?! Он знает все. Он сам сказал мне.

КАССИР. Я честно служил вам…

ПАСТОР. Пока вы служили, мы платили… а изменников у нас не щадят… Единственное, о чем я сожалею: вас нельзя уже повесить на площади в назидание другим дуракам. Никто не будет знать, за что наказан ваш глупый брат и вы сами… Готовьтесь предстать перед Всевышним… Во имя Отца и Сына…

Больше присутствующие ничего не услышали: два удара – по магнитофону и по лампе – слились в один. Прыжком звериной силы пастор достиг двери. Еще мгновение – и он очутился бы на улице. Но он не рассчитал. Кручинин оказался у двери раньше его. Грачик услышал злобное хрипение пастора. Через мгновение луч фонарика помог Грачику прийти на помощь другу. Им удалось скрутить пастору руки. Тот лежал на полу, придавленный коленом Кручинина.

Но преступник не смирился. Он пускал в ход ноги, зубы, голову, боролся, как зверь, не ждущий пощады. Успокоился он лишь тогда, когда ему связали и ноги.

Первое, что Грачик увидел в ярком свете электричества, было лицо кассира. Без кровинки, искаженное судорогой боли, оно было обращено к фогту. Слезы, обильные слезы текли из мутных глаз Хеккерта. Это было так неожиданно, что Грачик застыл от изумления.

– Подойдите ко мне, – обратился кассир к фогту, – я знаю, меня нужно арестовать. Я должен был раньше сказать вам, что он был оставлен тут гуннами, чтобы следить за нами, следить за мною, чтобы охранять ценности. Он должен был переправить их в Германию, когда гунны прикажут.

– Пастор?! – с удивлением воскликнул фогт.

– Он никогда не был пастором, он… он фашист.

– И вы знали это?

Кассир упал на подушку, не в силах больше вымолвить ни слова.

– Прежде всего, господин фогт, – сказал Кручинин, – вам следует послать своих людей в горы, чтобы они взяли спрятанные там ценности. Рагна Хеккер знает это место.

– Как, и вы?! – воскликнул фогт.

Девушка молча опустила голову.

– Рагна искупила свою вину, – вмешался Кручинин. – Она показала, где спрятаны ценности, награбленные нацистами.

– Она знала это и молчала?! – с упреком воскликнул фогт.

– Вы узнали все на несколько часов позже меня, – сказал Кручинин. – А скажи я вам все раньше, вы сочли бы меня сумасшедшим. Кто поверил бы, что шкипера убил пастор? Кто поверил бы, что в кассира стрелял пастор? Кто, наконец, поверил бы тому, что пастор спрятал ценности? Вот теперь, когда вы знаете, что этот человек никогда не был тем, за кого вы его принимали, я объясню вам, как все это случилось, и тогда вы поймете, почему я молчал.