Первый визит сатаны

Петр Харитонович с хрустом распрямил спину и увидел Лизу.

— Главное — никто не понимает друг друга, — пожаловался ей. Люди разобщены как никогда, а это на руку нашим врагам. У меня сын вырос не пойми что. И кого винить? Только себя. Мы с ним если разговариваем, то вроде через каменную стену. Я о нем ничего не знаю. Мало того, он старика убил. Как это принять? Вернулся недавно из тюрьмы — и глядит волком. Я вижу, он мне вынес приговор. А какой приговор — и за что?

— Может быть, не убивал? Ошибки всякие бывают.

— Да нет, убил. И еще убьет. Но не это меня больше всего удручает. Дело не только в моем сыне. Это я уж пережил. Что-то ужасное стряслось со всем обществом, какая-то чудовищная болезнь его разъедает. Появилось множество непонятных, злобных существ, и повсюду они торжествуют. Кто они такие, новые наши триумфаторы? Они другие, не как мы. Они не думают, зачем живут, для какой цели? Озабочены только одним: как день скоротать до вечера беззаботно. У них мысли, какие могут быть у жука или у птички. Может быть, это вовсе еще не люди, зародыши людей или выродки. Но почему, почему они восторжествовали именно в злосчастной, бедной России? За что ей такая доля?

— У тебя депрессия, — определила Лиза. — Ты поддался сатанинскому наущению. Обвиняешь людей, когда их нужно пожалеть.

— Оставь этот бред. Да, у меня депрессия. Потому что я нормальный человек. Как же мне не быть в депрессии на руинах всего, что я любил? Я сужу попросту: кто сегодня не в депрессии, тот подлец.

В комнате было почти темно, призрачно, сюда еле доставал свет коридорной лампочки, и на этом фоне бесстрастный голос полковника звучал замогильно, Лизе внезапно представилось, что если она ничего не сумеет предпринять, то обязательно произойдет несчастье. Этот нестарый еще человек, чья голова торчит в полумраке, как рог, погибнет. Канет в лету у нее на глазах. Быстрым женским умом она догадалась, не утешение надобно ему, а нечто иное, что только и поддерживает душу в борении со злом. На долгом веку с людьми случается всякое, но для иного человека утрата осмысленности, стабильности бытия страшнее, чем остановка сердца. Лиза подвинулась ближе к полковнику, так, чтобы при желании он мог до нее дотянуться, и шепнула с извечной бабьей отреченностью, как бы ступая на скользкий берег:

— Петя, хочешь, я немного поживу у тебя?

— В качестве кого?

— А кого угодно. Жены, любовницы, домохозяйки.

Петр Харитонович приободрился. Предложение Лизы показалось ему дельным. Он его оценил как милостыню, но такую милостыню, которая не унижает, как гуманитарная помощь, навязанная стране кровососами, а возвышает подающего и нищего до высокого взаимопонимания. С угрюмой благодарностью он отозвался:

— Как же ты тут поживешь, когда Алеша скоро вернется. Он этого не поймет.

— Попробуем вместе на него повлиять.

Петр Харитонович засмеялся, но вместо смеха у него получился хрип.

— Не понимаешь, о чем говоришь. Попробуй на волка повлияй.

Никогда и ни с кем, кажется, не был Петр Харитонович так горько откровенен. Лиза осторожно возразила:

— Пропавших людей нет, есть заблудшие. Хочешь, познакомлю тебя с одним замечательным человеком, со старцем Ильей?

— Так ты сектантка?

— О, ему открыты многие истины. Некоторые рождаются уродами, а других, их очень мало, природа оделяет божественным знанием. Вот он как раз такой. Ты не веришь, потому что тебя всю жизнь с толку сбивали.

Дальше Петр Харитонович слушать не стал, поднялся и ушел на кухню. Поставил чайник на плиту. Лиза тоже за ним потянулась, чтобы продолжить тайное врачевание. В дверях он поймал ее в охапку и ловко, как юноша, поцеловал в губы. Она не отстранилась. Глазами светилась весело. От ее свежей кожи пахло давно забытыми женскими духами. Петр Харитонович представил себя со стороны: на пороге кухни блудливый перестарок держит в объятиях сочную молодку. Нелепая, воровская сценка.

Отпустил Лизу в смущении. Сказал раздраженно:

— Не меня сбили с толку, тебя. Им только и нужно, чтобы мы юродствовали во Христе. Они этого и добивались. Против этой сволочи автомат нужен, а не крест.

Лиза спокойно заваривала чай. Она никуда не спешила, хотя время клонилось к полуночи.

— Злоба злобу множит, — сказала она.

Ее медоточивые приговорки начали злить Петра Харитоновича, но это была добрая, хорошая злость, похожая на пробуждение.

— Им только и нужно, чтобы побольше было святош, которые народ убаюкивают.

— Да кто они-то, кто?

— Разорители, нечисть, нелюди! Где ты видела, чтобы огромную, богатейшую страну за пять лет спустили с молотка, а ее исконных жителей превратили в скот? Такого история не знает. Это впервые.

— Это уже было в семнадцатом году, — поправила Лиза. Рука Петра Харитоновича с фарфоровым чайником замерла в воздухе. Он поймал себя на мысли, что разговаривает с Лизой, как когда-то разговаривал с Еленушкой — с тем же тревожным недоумением. Так соотносятся лишь с очень близким человеком, когда заранее понятно, что именно близкому человеку правды не втолкуешь. Легче договориться реке с пустыней, чем мужу с женой. Ему стало уютно от этой домашней мысли. Еще ему было приятно оттого, что Лиза, судя по всему, так же одинока на свете, как и он. Зачем бы иначе она предложила совместное проживание.

Лиза не могла возвратить ему утраченное, об этом нечего и помышлять, но в ее присутствии он впервые со смерти жены ощутил смутную возможность перемен.

— На семнадцатый год модно ссылаться, — заметил он, не давая себе расслабиться окончательно. — Дескать, мы его сейчас расхлебываем, дескать, после семидесяти лет социализма иначе и быть не могло. Это наглое вранье. Сходится только одно. В семнадцатом году Россия позволила себя оболванить, ограбить и растоптать и пять лет назад угодила в ту же ловушку. Те же самые люди, негодяи, бездельники и смутьяны взяли верх, впились в шею народа и сосут из него кровь. Что же это за народ, который все это терпит, хочу я тебя спросить? Стоит ли он доброго слова? Иногда я ненавижу себя за то, что я русский, безмозглый пень. Так-то вот!

Договорившись до этого, Петр Харитонович надолго приумолк, как бы с сожалением прислушиваясь к невзначай вырвавшемуся признанию. Лиза подлила ему в чашку заварки. Ей возразить было нечего. Она была женщиной и готова была сострадать всякой слабости, всякому самоуничижению, но уважать за слабость никого не могла. Старец Илья говорил: с каждым человеком сбудется лишь то, что сбывается. С Петром Харитоновичем сбылось то, что он впал в грех отчаяния. Старец Илья говорил еще так: не дай погибнуть одному человеку, и ты спасешь целый мир. Лиза была женщиной, у которой не случилось детей. Но если этого нытика-старичка приодеть в детскую распашонку да помыть в ромашковом шампуне, он и будет ей вместо ребенка.

— Все-таки я у тебя побуду некоторое время, — сказала она. — А то, я вижу, ты себя доведешь до родимчика.

— До какого родимчика?

Лиза улыбнулась покровительственно:

— Пойдем лучше спать, Петя. Завтра все же на работу.

— Ты же спать со мной не желала, — удивился Петр Харитонович. — Впрочем, разумеется, для тебя это дело привычное. То — не хочу, а потом — нырк в постель. Ты и десять лет назад… Одного не пойму, или это у женщин вообще в крови? Почему нельзя без обмана?