Первый выстрел

— Я в этом уверена. Можешь носить его.

— А в пансион можно с собой взять?

— Бери. И книжки про Холмса и Пинкертона тоже бери. Но это наша тайна, мушкетер са’Гайдак! Смотри не попадайся. У вас ведь строго… Правда, Олег, у него редкостные синие глаза?

— Тата, вы замечательная! — произнес Юра, переполненный счастьем.

Тата тихонько засмеялась, притянула его за плечи и поцеловала.

— Целовать публично очень, очень неприлично! — насмешливо произнесла какая-то гимназистка.

— Дура! — крикнул Юра.

— Ай, как нехорошо! — заметил господин в клетчатой куртке, учивший его кататься.

Юра сделал вид, будто не услышал, и поехал один.

Вернувшись к Бродским, Юра сразу бросился к своим сокровищам. Шпага и книги были на месте. Полюбовавшись маленьким револьвером, он стал перебирать груду «Нат-Пинкертонов», «Шерлок Холмсов» и «Ник-Картеров». Эти тонкие книжонки о похождениях сыщиков были строго-настрого запрещены в гимназии.

Вот станет завидовать Заворуй! Юра будет давать всем читать бесплатно, не так, как Заворуй, дерущий по копейке за каждую прочитанную книжку.

Юра прилег на диван с одной из книжек в руках, но не успел прочесть и пяти строк, как уснул мертвецким сном. Сказалась прошлая бессонная «мушкетерская» ночь, масса новых впечатлений: театр, скетинг-ринг… Он не слышал, как вернулась Тата, как приехала из гостей Лидия Николаевна, как наконец явился Гога и снова ушел после крупного разговора с матерью.

Юру с трудом подняли к ужину. Он сидел за столом, клюя носом, со слипающимися глазами.

Тата, смеясь, сказала горничной:

— Приготовьте моему мушкетеру постель. Ему надо выспаться и набраться сил для новых подвигов.

Сонный мушкетер даже не сообразил обидеться.

4

Утром Юра ушел, когда в доме еще спали. Ему надо было появиться в пансионе пораньше, чтобы спрятать контрабандные сокровища. Юра засунул за пояс шпагу, под рубаху большую охапку «сыщиков», напялил шинель и под нее сунул «Трех мушкетеров» Дюма. Нет, плохо получается: ни шагнуть, ни повернуться… Шинель не застегивается. Рапира оттопыривает полу и предательски вылезает из-под нее. Что делать? С сожалением он расстался с рапирой и отложил «Трех мушкетеров». Решил: «Потом возьму». Но и с «сыщиками», уложенными вокруг живота, он казался себе очень толстым, почти как инспектор Матрешка. Однако рискнул пойти. Заспанная, сердитая горничная открыла ему дверь на улицу.

Мимо швейцара в вестибюле гимназии Юра пробрался благополучно, но весь пансион уже встал и успел позавтракать. Плохо…

Если бы книжечек было пять-шесть, даже десять, никто бы не обратил внимания. А книжек, пусть тоненьких, было около тридцати, и на худеньком подростке столь неестественно выпиравший вперед живот был очень заметен.

Как назло, навстречу из-за поворота вышел воспитатель Петр Петрович, Рыжий.

— Явился! — сказал Юра, красный от волнения.

— Вижу! Почему не здороваетесь? Почему так поздно? Ведь вы не приготовили уроков в субботу?

— Я сейчас приготовлю.

— Заходите…

— Я сейчас… живот схватило! — И Юра, схватившись обеими руками за живот, побежал по коридору, завернул за угол. Подождал, юркнул в дверь направо, в спальню, и сунул книжки под матрас. Все сошло отлично. А монтекристо он будет всегда носить при себе. Убедившись, что за ним не следят, он взял из-под матраса пять книжечек, сунул под рубаху и сошел в репетиционный зал.

— Сагайдак! — позвал Рыжий, сидевший за своим столом.

Юра начал рассказывать о спектакле «Горе от ума». Он подражал актерам, произносил диалоги с выражением.

— В следующий раз, — прервал его Рыжий, — потрудитесь заранее спрашивать у воспитателя разрешение, а не беспокоить вечером, по телефону, его превосходительство господина директора. Можете идти заниматься.

— Извините! В следующий раз это не повторится! — скороговоркой выпалил Юра общепринятую формулу извинения.

Он сел за стол, вынул учебники. Сейчас же к нему подсели Петя и Коля, будто для проверки сделанных в дневнике записей уроков. Юра сунул одному Ната Пинкертона, а другому — Шерлока Холмса.

Конечно, друзья читали книжечки, держа их на коленях, делая вид, будто читают учебник, лежащий на столе.

Заворуй заметил это, выхватил у Коли книжку и грозно спросил:

— Почему взял без спроса?

— Это не твоя, это Юркина.

— Врешь!

Сначала тихая, ссора стала очень шумной. Конечно, Рыжий подошел и отобрал книжку.

— Чья книжка? — громко спросил он, поднимая ее над головой и грозно глядя на споривших.

Все находившиеся в зале смотрели на книжку в руке Петра Петровича. Кое-кто подошел поближе.

— Твоя, Истомин?

— Честное слово, не моя!

— Твоя, Загоруй-Полесский?

— Честное слово, не моя.

— А где ты ее взял?

— Я? У Истомина.

— А ты, Истомин?

Коля молчал.

— Значит, ни у кого не брал? Значит, она твоя! Как же ты смел давать мне честное слово, будто она не твоя? Отлично! Ты просил отпустить тебя в следующее воскресенье, так как приедет твой отец… За ложь ты не будешь отпущен. За чтение запрещенной литературы тебя накажет инспектор!

— Это я дал! — признался Юра, вскочив из-за стола.

— Ты? Ах, вот почему ты держался за живот!.. А где взял?

— Я не скажу!

— Ах, ты не скажешь? Ну что же, пеняй на себя! А где остальные книжки?

Юра вытащил из-под рубахи и положил на стол.

— Этого мало. Где остальные? Молчишь? Проверим! Пошли в спальню!

Происшествия — их было немного — разнообразили монотонную и скучную жизнь обитателей пансиона. И Петр Петрович допрашивал Юру не спеша, со вкусом. Вокруг сгрудились гимназисты.

Рыжий откатил матрас и обнаружил кипу книжек. Он брал каждую, громко читал название и откладывал в сторону.

— Покажите, покажите! — заволновался Заворуй. Такая же книжечка была в его тайной библиотечке. Он рассмотрел ее и вернул воспитателю. — Тут написано чья. Смотрите…

Петр Петрович громко прочел тусклую штемпельную надпись на обороте титульной странички: «Украдено из книг Григория Бродского». Теперь и на других книжках он разыскал такую же надпись.

— Украдено? — холодно спросил Рыжий.