Первый выстрел
Шрифт:
Все трое стояли у дальней стены и дергали раму с портретом царя. Это было очень интересно. Царь не поддавался. Толстая золоченая рама высотой в два человеческих роста была крепко прибита к стене. Доносились тихие ругательства.
Юра решил помочь и подбежал. Сначала все трое испугались, а потом рассердились.
Гога больно ударил его по затылку и скомандовал:
— Марш в постель!
Юра упрямо ответил:
— Не пойду. Я тоже хочу свергать царя!
— Свергать царя?.. Господа, мы свергаем царя! — обрадованно объявил Гога.
Опять все тащили. Вчетвером. А рама
— Сорвем холст! — предложил кто-то.
И тут все принялись бить кулаками по ногам царя. Но холст только пружинил. И тогда Юра сбегал в спальню, прополз к кровати и принес свой перочинный нож. Гога всадил его царю в ногу и рванул книзу. Холст, громко затрещав, распоролся. Затем Гога попросил, чтобы его подняли на руках повыше и ударил царя ножом в живот. И снова холст громко затрещал.
Кулак Гоги уткнулся в нос Юре:
— Если пикнешь!..
— Я не монархист-черносотенец! — обиженно сказал Юра, впервые определив так свою политическую платформу.
Когда утром классы выстроились на утреннюю молитву, перед взорами гимназистов вместо царя в золотой раме предстало красно-бело-синее полотнище. Кто-то из учителей, спасая положение, затянул пустую раму старым русским флагом.
А за окном на Соборной площади реяли красные знамена. Духовые оркестры играли «Марсельезу». И по улице во всю ее ширину шли и шли колонны демонстрантов, вливаясь на площадь.
— Отойти от окон! Не сметь смотреть в окна! Повернитесь единой к окнам!.. — командовали директор, Матрешка и воспитатели.
Тут только Юра заметил, что на директоре уже нет его орденов, а у Феодосия Терентьевича в петлице большой бант из алого шелка. Такие же красные банты были у кое-кого из старшеклассников и у двух учителей.
После молитвы директор повернулся к строю гимназистов и глухо произнес:
— Гимназия аполитична. Я попрошу, господа…
Его поправил кто-то из старшеклассников:
— Граждане!
— Господа! — подчеркнул директор. — Прошу не вносить в стены гимназии дух политики. Снимите красные банты! — Он выжидающе замолк.
Снял бант только один учитель.
— Ах, так!.. — вскрикнул директор и, весь багровый, поспешно вышел из зала.
— В классы! — приказал инспектор, махая ручками.
Старшеклассники закричали:
— Сегодня праздник!
— Революция!
— Граждане гимназисты, не идите в классы, сегодня занятия отменяются!..
Матрешка растерянно оглядывался.
— Ведите младших в классы, — обратился он к воспитателям: — Со старшими я еще потолкую.
Младшие направились в классы.
— Не будем заниматься! — крикнул Заворуй, как только все сели за парты. — Войдет учитель, а мы застучим ногами и крышками парт. Я начну — вы все за мной.
Вошел учитель французского языка мосье Клад а. Кое-кто вскочил, потом сел. Заворуй загромыхал крышкой парты, и все загремели. Шум поднялся невообразимый. Француз что-то говорил, но Юра лишь видел, как шевелились его губы. Потом он безнадежно махнул рукой и ушел. Пришел Феодосий Терентьевич. Все встали. Заворуй опять застучал партой. На этот раз никто его не поддержал.
— Революцию, — сказал Феодосий Терентьевич, — шумом не
делают. Революционеры — это умные, самоотверженные, образованные люди. Такими были Герцен, Софья Перовская, Вера Засулич, декабристы… Это все твои штучки, Загоруй-Полесский. Выйди из класса!Заворуй, волоча ноги, вышел.
— Сегодня будет только один урок, — продолжал Феодосий Терентьевич. — Если… будете вести себя хорошо. А потом пойдете сразу же домой. Пансионерам на улицу не выходить.
3
Через три дня с утра все пансионеры прильнули к окнам и жадно смотрели на забитые народом улицы и площадь, где развевались красные знамена, колыхались транспаранты, на которых были написаны разные призывы, успевай только читать!
«Да здравствует революция!»
«Долой самодержавие, вся власть народу!»
«Русский и украинский народ — братья в единой семье».
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
«За землю и волю!»
«Долой войну!»
«За войну до победного конца!»
«Служащие фирмы Шмуклер — за революцию».
Кое-где были подняты желто-голубые знамена украинских «самостийников» и черные — анархистов. А на их транспарантах было написано:
«Хай живе вильна Украина!» и «Да здравствует анархия — мать порядка!»
Гремели оркестры. Музыка врывалась сквозь закрытые окна. Песни, которые пели идущие под знаменами люди, были незнакомые, с не всегда понятными словами. Но они почему-то волновали Юру, так и звали сделать что-то необыкновенное, очень смелое.
Отречемся от старого мира! Отряхнем его прах с наших ног! Нам враждебны златые кумиры, Ненавистен нам царский чертог…Такого гимназисты еще не слышали! И это про царя, о котором пели: «Боже царя храни!»
На площади и на перекрестках улиц появились трибуны из ящиков. На них то и дело поднимались люди и что-то кричали. Юра спросил, кто они. «Ораторы». Агитируют за программу своей партии. Слово «агитатор» ему было уже знакомо. Он вспомнил дядю Тимиша. Ему казалось, что он обязательно стоит где-то и говорит, размахивая костылем.
Юра попросил разрешения у Рыжего выйти купить леденцов.
— Вы же знаете, что гимназистам на улицу выходить запрещено. Да и магазины закрыты, так как боятся погромов. Читайте, занимайтесь, спите. Смотрите в окно, наконец.
И они смотрели. И увидели на улице гимназистов из других гимназий, реалистов и даже нескольких старшеклассников из их гимназии. Тогда все восьмиклассники подошли к Рыжему и предъявили ультиматум: или их выпустят на улицу, или они сломают замок в раздевалке и выпрыгнут в окна.