Первый выстрел

— Это я дала ему леща! Пачкун…

На станцию Джанкой прибыли поздно вечером. Здесь им предстояло пересесть на другой поезд, до Феодосии. Они долго сидели на перроне, на вещах. Мама привалилась к сундуку и заснула. Ганна прикорнула с Оксаной на руках. Юра долго таращил глаза, стараясь не заснуть, — ведь он единственный мужчина, охраняющий покой и безопасность этих женщин! Эх, жаль, что Тимиш не дал ему обреза в дорогу…

На рассвете мама с трудом растолкала его. Подходил поезд. Без приключений, с помощью двух солдат, которых завербовала бойкая Ганна, погрузились в вагон. И Юра молниеносно снова заснул. Он проснулся от игры веселых солнечных зайчиков на его лице. В вагоне было необычно светло, из окон лился синий-синий свет, даже глазам больно.

Юра лениво подошел к окну и застыл, изумленный, непонимающий. Передним, широко раскинувшись, поднималась высоко в небо огромная сине-голубая гора. Смотреть на нее можно было только чуть зажмурившись, так она излучалась.

— Что это?

— Море, хлопчик, Черное море! — сказал кто-то сзади.

Море! Самое настоящее — совсем рядом! И кажется синей горой. Поезд шел вдоль берега. Только теперь Юра заметил узенькую белую полоску береговой пены. А чуть подальше в волнах прыгали веселые солнечные блики. Море смеялось.

Юра засмотрелся. Море уже не казалось ему горой, вздымающейся к небу. Вон на больших камнях, недалеко от берега, сидят мальчишки с удочками. Лежат вытащенные на пляж лодки. И далеко-далеко, у самого горизонта, чернеет что-то маленькое, как спичечная коробка, и за ним тянется длиннющая полоска дыма. Пароход?

3

В Феодосии перрон быстро опустел. Пассажиры с вещами будто растаяли в знойном воздухе. Глядя в другую сторону, прошмыгнул Длинный, стараясь не замечать Юлии Платоновны. Только Юра с Ганной и Оксаной остались возле груды багажа. Юлия Платоновна ушла в город продать золотые часики. Никому не нужный поезд стоял на пустой станции. Здесь не было ни галдящей, беснующейся толпы мешочников, ни солдат с котелками, ни штатских с винтовками. Тишина. Какой-то совсем иной мир. Под пыльной акацией сидел старый носильщик, лениво курил и ждал, когда его позовут. Ему надоело ждать, и он подошел, предложил перенести вещи в вокзал. Но Ганна боялась тронуться с места, да и денег на оплату носильщику пока не было. Время шло. Оксана жаловалась на жару, капризничала.

Стуча каблуками, прошагал толстоногий усатый городовой в мундире без погон, с огромным револьвером и шашкой на боку. Увидев Ганну, он подкрутил усы, а затем посмотрел на Юру.

«Почему он на меня так посмотрел? Может, это тот самый, в которого я плевал возле пузатой тумбы на углу Екатерининского проспекта и Соборной? Они так похожи друг на друга…» Юре стало не по себе. И хотя на рукаве городового была красная повязка со словом «милиция», Юра сказал:

— Пойду пройдусь, — и, не слушая возражений Ганны, вышел через калиточку в стене на привокзальную площадь.

И здесь тихо, спокойно, сонно. Прохожих не видно. А солнце! Солнце просто печет, поджаривает. И синее небо, ни одной тучки! А вокруг все белое или беловатое. Света столько, что смотреть больно, слепит.

По ту сторону мостовой, у каменной ограды, стоят два странных экипажа с парусиновой крышей. На головах лошадей островерхие соломенные шляпы, а уши торчат из них в прорезанные отверстия. Потеха! Расскажи Тимишу, не поверит. Лошади худые. В училище на таких воду возили. Неужели здесь такие извозчики?

Мимо проехала такая же длинная коляска. Седоки разместились на ней не лицом к лошади, а боком. Трое уселись с одной стороны и трое с другой, сидят под балдахином, укрепленным на железных палках.

Юра пересек пышущую зноем площадь и подошел к лошадям. Они лениво шевелили ушами, лениво мотали головами, нехотя дергали ногами, отгоняя мух и оводов. Под тенью балдахина в коляске лежал человек в безрукавной куртке и с красной феской на голове. Он объяснил, что экипаж этот называется «линейка». А шляпы на лошадях — от солнца, чтобы предохранить их от солнечного удара.

Возница расспросил Юру — кто он, откуда.

— Я повезу вас в Судак! — объявил он, вставая. — Айда, мальчик, зови твой папка-мамка! Ходи, только шапка надевай! Без шапка солнечный удар будет.

Да, жарко. Даже на акациях поникли листья. Все живое укрывается в тени пыльных деревьев, заборов. Над витринами магазинов натянуты холщовые навесы. И тут Юра увидел маму — она шла к вокзалу — и окликнул ее.

Мать сговорилась с извозчиком. На перроне извозчик поднимал вещи, цокал языком и качал головой, а потом сказал, что одна линейка не заберет, можару надо. Когда сторговались, он отправился на базар за арбой — можарой. Обещал быть через час.

Мама с Оксаной пошла на вокзал. Носильщик, Ганна и Юра перетащили туда вещи.

Долго тянется время. Душно. Мухи. Скучно. Хорошо бы пойти к морю. Это близко, надо только перейти станционные пути. Но мама не разрешает.

Раздался цокот копыт, стук колес.

— Приехал! — крикнул Юра и распахнул дверь.

Нет, это не извозчик. Из щегольского пароконного экипажа сошел высокий, худощавый человек с небольшими «английскими» усиками под носом. Юре понравился его пробковый шлем с козырьком спереди и сзади. Шлемы эти назывались «здравствуй-прощай». На картинках в «Мире приключений» такие шлемы носят африканские охотники на львов.

Войдя в вокзал, он окинул взглядом помещение и, всмотревшись в мать Юры, снял шлем и поклонился.

— Юлия Платоновна?! Какая неожиданная встреча!

— Граф?..

— Всеволод Ростиславович… Рад встретиться!

— Я помню! Простите, не узнала сразу. Я в дорожном виде, только что с поезда…

— Мой экипаж к вашим услугам.

— Что вы! Мерси! Такая уйма вещей! Я уже наняла можару и линейку. Но, если вы так любезны, у меня будет к вам просьба.

— Все что угодно. Прошу вас в буфет.

Чуть прихрамывая, он поспешил открыть дверь, пропуская Юлию Платоновну и Юру вперед. Сели за столик.

— Ты меня не узнаешь? — Граф протянул Юре руку. — Ты Васю и Лизу помнишь?

Юра не помнил, но постеснялся признаться и промолчал.

— Как же ты не помнишь? — вмешалась мать. — Тогда тебя рак укусил.

— Помню! — громко крикнул Юра и смутился.

Он вспомнил уголок дубовой рощи, большой пруд, груды рыбы и раков, вываленных из бредня на берег, и того огромного рака, который ухватил его клешнями за палец. Это было очень-очень давно. И фамилию графа вспомнил: Бернист.

— Чем вас ранило в ногу? — поинтересовался Юра.

— Юра! — осуждающе воскликнула мать.

— Автомобиль перевернулся… — ответил граф. — Ты мороженое любишь?

— Очень! — выпалил Юра и снова получил замечание от матери.

Граф заказал подбежавшему официанту чебуреки, вино и мороженое. Он сидел на стуле ровно, как учили Юру, и, сомкнув перед собой кончики обеих рук, говорил. Юра старался сидеть так же ровно и тоже сомкнул перед собой кончики пальцев.