Пёрышко
Шрифт:
– Ну, Ясна, скоро ты?
– глаза открыл, а она тело мое рассматривает. Особенно ту часть, что, ночь предвкушая, к ней тянется.
– Какой ты у меня... красивый, сильный, большой! Так бы и смотрела на тебя весь век!
– И будешь. Вернусь, и все, как прежде станет.
– Не на прогулку идешь, убить могут, - поливать стала, и при словах таких страшных странно спокойным голос ее был.
– Ты же колдунья, защитишь меня, отведешь беду. А если и ранят - вылечишь, - говорил ей это, а сам мыльнянкой, в шайке замоченной, тело натирал.
– Вылечу, даже не сомневайся!
–
Очень мне нравилось, что не плачет, как другие жены она. Что спокойной и веселой даже притворяется - не мучает, не рвет мне душу. Нет, не равнодушна она - любит, не хочет отпускать, но и боли своей не показывает.
Вытерся наскоро рушником, не раздумывая, и ей не позволяя, на руки подхватил и к сеновалу понес, прямо так, не одеваясь. На лесенку поставил, подтолкнул вверх. Она, посмеиваясь, полезла. Сам задумался - завтра-то мать рано встанет. За одеждой вернуться надобно. Пока ходил, наверх поднимался - Ясна раздеться успела. Залез наверх - а она на одеяле совсем голая лежит. Побросал вещи куда попало - сапоги с сеновала вниз попадали! И к ней! В объятия ее горячие!
– Любимая моя, скучать по тебе буду очень!
– целую ее, а она снова улыбается.
– Не будешь.
– Почему говоришь так?
– да, что с ней такое сегодня?
– Вы быстро вернетесь. Туда и назад. Не успеешь и соскучиться, - хорошо, если бы так и было!
– А ты по мне будешь?
– Конечно, муж мой! Ты в княжий двор идешь утром, а я сразу скучать по тебе начинаю. И вечером каждую минутку на крылечко выбегаю посмотреть - не идешь ли ты домой! ... Богдан, хватит разговаривать, иди ко мне!
Рассмеялся я! Какая же она у меня - страстная, жаркая, ласковая! Как трогать ее тело приятно - на движение каждое мое отзывается.
– Полежи, милый мой, тебе отдохнуть нужно, - лукаво из-под ресниц взглянула и в плечи руками уперлась, опрокидывая на спину. Потянул ее за собой, чтобы сверху на мне ее тело было - по изгибам женственным ладонями водил, а потом ягодицы обхватил и легонько двигать вверх-вниз стал, чтобы плоть мою восставшую почувствовала она. Сама догадалась, как сделать нужно, чтобы нам обоим приятно было - ножки раздвинула и села на меня сверху. Теперь уже при движении каждом - влажными, горячими, скользкими складочками терлась. А когда постанывать она стала, понял я, что пора уже. Приподнял ее немного и вошел в узкое лоно...
.... Только как ни гонишь прочь утро, все равно наступает оно. Вот и я с Ясной моей простился. Поцеловал ее возле ворот в последний раз. Как заведено у нас было, жены к княжему двору не ходили прощаться. Каждая возле избы стояла, мужа в дальний поход провожая. Мои женщины долго платками мне вслед махали.
В последний раз в сторону дома, уже из города выезжая, посмотрел. Многие женщины еще возле дворов своих оставались, а у меня - никого. Ну, что ж поделать, ребенок-то еще маленький! Некогда им видно.
Войско в поход всегда груженое идет. За конниками и пешими воинами, повозки со скарбом всяким, с едой, с оружием... На вторые сутки ночью, когда сам лично дозорных проверял, услышал возле одной из повозок шум. Дозорный воришку поймал. Схватил за шкирку и тянет. А он упирается,
да молча все, тихо. Слышу дозорный говорит:– Как тебя зовут?
Тишина в ответ.
– Что здесь делаешь?
Снова молчит.
– Вот я тебя сейчас к воеводе отведу!
И тут вдруг в тишине голос знакомый раздается:
– Не надо к воеводе! Только не это!
Думал, ослышался, показалось от тоски. Да только подбежал к повозке - дозорный мальчишку держит в шапке на глаза надвинутой. Осветил факелом - не может быть! Глазам своим не поверил! - Ясна! Что здесь делаешь?
Ох, разозлился сначала!
***
Ох, думала, убьет он меня! Таким злым никогда не видывала! Схватил за руку и прочь от повозок потянул. Мимо спящих дружинников, мимо часовых, что вокруг всего лагеря ходят. Один из них окликнул:
– Воевода?
Богдан на него только рукой махнул. Остановился. Вжала голову в плечи. Знала, что многие мужья своих жен бьют. Да только мой всегда добрым и ласковым был - вдруг, да сейчас настолько разозлила я его, что не сдержится.
– Ясна! Объясни мне, что ты здесь делаешь?
– Вам лекарь нужен.
– У нас есть.
– Я лучше их всех умею.
– Ты - женщина. Много женщин ты у нас в дружине видела?
– Ни одной. Ну, если тебе стыдно, что я помогать вам буду, то я мальчишкой притворюсь - два дня никто, кроме...
– прикусила язык, да поздно уже было.
– Что-о? Кто-то знал и не сказал мне, когда еще можно было домой отправить? Кто?
– Ой, Богдан, только их не наказывай, не виноваты... я одна!
– Так еще и не один человек знал?
Опустила голову.
– Да. Все знали. Все твои дружинники, с которыми в Изборск ходил... И Бажен тоже... Они мне и помогли.
Он резко навстречу шагнул. Зажмурилась! Вот теперь точно побьет! Да только обнял он меня крепко-крепко:
– Сумасшедшая женщина! И что мне теперь с тобой делать? Ребенка одного оставила!
– Что хочешь делай! Хоть побей! Все равно от тебя никуда не уйду!
– теперь можно и смелой побыть, миновала гроза, вон как волосы целует! Соскучился.
Эпилог
Спустя 7 лет.
Однажды летним теплым вечером возвращались мы с Ладой из лесу. За травами ходили, да далеко в чащу забрались - вот и подзадержались. Шли, беседовали. Ладушка все о прошлом, о жизни нашей с отцом расспрашивала, о том, как я в поход на вятичей с дружиной нашей ходила. Я и рассказывала неторопливо, как сражаться пришлось с мечом в руках, плечом к плечу с мужчинами, сколько раненных вылечила, скольких к жизни вернула! Не сосчитать того!
Шли, поспешали. Скоро отец со службы вернется, а нас нет - волноваться станет. Да и матушка с бабушкой старенькой с мальчишкой нашим с трудом справляются - Тихомир наш, хоть и тихим, мирным именем назван, на самом-то деле непоседа и бедокур!
В овражек спустились - трава по пояс, трудно идти-то! Глядь, впереди, за стеной деревьев - огни зажглись. В лесу сумерки раньше ложатся - огоньки далеко видать!
– Матушка, что это?
– Не знаю, доченька!
– А давай посмотрим!