Пёрышко

Парень стал каждому в миску деревянную по куску мяса накладывать, да в круг передавать. А к мясу - по репке вареной. И когда только успел! Мало хлеба осталось. Что из дома взяли, все почти съели. Материн кусок достал, разломил на, пусть маленькие, но равные части, протянул каждому. Вон сколько мы в пути, а хлеб-то материн, не черствый еще! Поели в тишине. Я распределил дежурство и спать лег.

Дежурили обычно по двое - один поопытнее, второй помоложе. Бажена первым с Ярополком поставил: в начале ночи всегда легче дежурить, чем на зорьке утренней - того и гляди, дремота накроет! 

Когда мое время заступать на дежурство пришло, Волк в плечо толкнул легонько:

– Воевода, пора! 

А сам, только коснувшись головой седла, что как подушку использовал, захрапел, пугая ночных птиц своим медвежьим басом. Где-то один из братьев Жданов по другую сторону поляны должен быть. На кромке неба уже светлело. Вот-вот заря, солнце подниматься начнет! А там - в путь-дорогу! Немного осталось!

Вдруг где-то за деревьями огоньки показались - что за чудо! Только шаг навстречу им сделал, понял, почувствовал, дальше нельзя! Болото рядом! Веток в костер затухающий подкинул и услышал из-за дерева Жданов голос:

– Богдан, ты слышишь?

–  Что?

– Как плачет кто-то...

Прислушался. И верно, вдали, в стороне, где огоньки за деревьями прятались, тихие всхлипы, да стоны слышаться. 

– Богдан, пойти посмотреть?

– Нет, Ждан, не человек то!

– А кто же?

– Да, кто ж его знает? Болото ведь рядом.

Но звуки стали к нам приближаться. Так и кажется, громче и жалобнее становятся. Ждан испугался. В голосе явственно слышали нотки неподдельного ужаса:

– Может, русалка? У меня иголка есть.

– А иголка-то зачем?

– Так, слышал я, что они металла боятся. Уколешь иглой - как туман рассеется! 

– Так иглой-то зачем? Мечом руби! Наверняка будет. Тоже ведь из металла. 

Звуки раздавались где-то на границе деревьев с открытым пространством. Недалеко совсем. Огней стало больше - мелькали то ближе, то дальше. Дружина стала просыпаться. Раздавались испуганные возгласы - каждый по-своему реагировал на подобную опасность. 

– Спокойно! Держитесь ближе к костру! Никуда не уходим! 

Посмотрел вниз - к самым ногам подходил туман - плотный, белый, как молоко. А в тумане том - всполохи, как молнии яркие. Рука почему-то потянулась к груди, где на тонкой веревке висел матушкин деревянный крестик. А что если? Выхватил из костра горящую ветку, махнул ею в сторону тумана - тот зашипел, словно масло в огонь плеснули. Третьяк повторил за мною. Бажен... Где княжич? 

– Ярополк, где он? 

По другую сторону от костра ко мне метнулся взгляд Ярополка:

– Только что здесь был!

Бажена не было. Взяв во вторую руку еще одну горящую ветку, шагнул в туман. 

– Стой, Богдан!
– кажется, Мстислав кричит. Не слушая, шел дальше. Иногда по ногам, как змеи, терлись ветки. Вдруг наступил на что-то. Посветил вниз - Бажен лежит лицом вниз. Стонет. Приподнял его и понял, что парень плечом на корягу напоролся, рубаха кровью залита.

– Бажен, что случилось?

Подхватил его, сук так и торчит, засев глубоко в груди. Тут и остальные догнали, под руки раненого взяли, к костру поволокли. 

А тумана-то нет, рассеялся! Тишина в лесу, только птички поют - заливаются, будто и не было морока!

– Ну, что, Третьяк, делать будем? Достать нужно сук-то? 

– Достанем - кровью изойдет, рану прижечь надобно! 

– Так давай прижжем?

– Прижжем - лихорадка начнется!

– Так, что делать, ты ж лекарь у нас?

6. Встреча

Ах, эти жаркие летние ночи - ворочаешься с боку на бок и не можешь уснуть! Что-то тянет, зовёт, как будто. 

Спала всего пару часов. Подхватилась ни свет, ни заря. Вышла за околицу. Сердце томится, ноет в груди. Травы росные, душистые! Вдруг в голове, как озарение - в лес на поляну пойду!

И о волчице забыла! Шла, как в спину, кто толкал. Ни бабушку, ни дедушку не предупредила. Солнышко первыми своими лучами гладило распущенные по плечам волосы. Птицы пели свои песенки. Вот если кто из деревни меня такою, простоволосую, увидит - позору не оберешься!

И ничего больше не видела и не слышала, как коконом лес меня обернул. Только, когда на поляну ступила, странные звуки разорвали мою тишину.

Крики, стоны, споры... И среди всей этой разноголосицы - один особенный голос... Не видно за кустами, кто говорит, но сердце... сердце узнало - таким жаром обдало, как будто в печку вперед головой меня сунули. Как зачарованная на голос шла. Перышко на груди огнём жгло... 

Увижу! Неужто увижу его сейчас?

Вдохнула глубоко, как перед прыжком в воду, и шагнула из кустов на поляну.

Он стоял спиной ко мне, склонив черноволосую голову и глядя на лежащего на земле человека. Рядом толпились другие, но я видела только их смутные силуэты. Смотрела только на него. Впитывала каждое движение, поворот головы... Высокий, широкоплечий, сильный... 

Мечом перепоясан. Повернись ко мне! Повернись, прошу! Он замер, как будто услышал. И медленно стал поворачиваться, берясь рукой за рукоять меча.

Дыхание перехватило - красивый! Невозможно красивый! Нас всего-то несколько шагов разделяло - все, до последней морщинки видела. Черные, как смоль, волосы, высокий лоб, яркие голубые глаза, прямой нос... небольшая черная бородка, аккуратно подстриженная. Шрам, на щеке, через правый глаз, чуть задевший веко. Но нисколько этот шрам не портит его мужественной красоты! Никогда не видела мужчины красивее! Хотелось подойти ближе и коснуться рукой. Не могла и не хотела противиться - шагнула к нему... и встретилась с его глазами. 

Не узнал? Не понял? Настороженно смотрит, как будто, чего плохого от меня ждет. Нет, не даст к себе прикоснуться!

– Кто такая? Что здесь делаешь?

Сквозь пелену стали доноситься и другие голоса:

– Ну, что Третьяк, делать будем? Достать нужно сук-то!

– Достанем сук - кровью изойдет! Рану прижечь надобно!

– Так прижигай!

– Прижжем - лихорадка начнется! 

– Так, что ж делать? Ты ж лекарь у нас!

С трудом отвела от него взгляд, посмотрела на раненого и сказала: