Песчаные замки

— Ты ему приглянулась.

— Просто прошлой ночью была его пациенткой.

— Наверняка видела, как он над тобой стоял, охранял. Зашла его сменщица и сильно удивилась: он даже не должен был дежурить. Словно знал, что тебя привезут, и примчался. Ты знакома с ним?

— Нет. Вчера ночью впервые увидела.

— Под халатом на нем были джинсы в налипших колючках. Могу поклясться, из зарослей между берегом и виноградником.

— Что он там делал? — нахмурилась Агнес, чувствуя головную боль от практичных, обыденных рассуждений Реджис.

— Возможно, искал настоящую и единственную любовь… тебя.

Она задохнулась и охнула, ощутив боль в ушибленных ребрах.

— Не говори так! Разве не помнишь?

Реджис сразу умолкла. Агнес, взглянув на нее, поняла, что сестра помнит очень хорошо.

— Папа всегда говорил, что мама его настоящая и единственная любовь.

— Знаю. — Реджис легонько погладила руку сестры, словно та была птичкой, сломавшей крыло.

— А теперь он дома, — продолжала Агнес. — Прошлым вечером увидел свою единственную любовь…

Реджис не сказала ни слова.

У Агнес болело все тело — по словам врача, от искусственного дыхания, когда отец чуть не переломал ей ребра. Благодаря ему, она осталась жива. Это чудо — почему же ей так плохо? Охваченная сомнениями, она вновь задрожала, заплакала.

— Это тебя огорчает? — с недоумением спросила Реджис.

— Нет, — всхлипнула Агнес. — Просто мне очень больно.

— Скоро пройдет, — заверила сестра. — Мама там разговаривает с врачами, они уже сказали, что ты завтра вернешься домой. Все будет хорошо.

— Мне не из-за этого больно.

— А из-за чего?

— Почему папа не приходит?

Реджис не ответила. Агнес понимала, что сестра не хочет ее огорчать. Прошлой ночью, теряя и вновь обретая сознание, пока ее укладывали в машину «скорой помощи», она слышала, как мать кричала на отца — фактически вопила, выплескивая жаркую черную злобу.

— Она его не пускает ко мне?

— Скорей, он не желает обострения отношений. Ему сейчас прежде всего хочется, чтобы ты поправилась. Просто дожидается, когда ты вернешься домой. Только о тебе и думает.

Хуже всего, что он так близко, но и так далеко. Каково ему одному, без них? Агнес всхлипнула. Почему родители не понимают, что все должны быть вместе?

— Знаешь, о чем я думаю? — спросила Реджис. — Как папа обрадуется, увидев Сеслу! Он ее жутко любит…

Агнес не смогла ответить, лишь крепко стиснула подаренную Бренданом ракушку, думая об отце и стараясь не разрыдаться.

Вечером Джон позаимствовал у монахинь фургон и поехал в больницу. Берни сообщила, что Агнес хотят подержать там еще день на всякий случай. Непривычно ехать по знакомым дорогам, помня, как он мчался по ним в ночь рождения Агнес — собственно, при рождении всех своих дочек.

На автостоянке для посетителей чувствовалось дуновение бриза с гавани. Джон вошел в центральный подъезд и напрягся всем телом. Оштукатуренные стены, линолеум на полу напоминали, что это официальное учреждение, и он постарался избавиться от интуитивной боязни, бегом взбежав по лестнице. Добежав до палаты Агнес, думал только о том, чтобы скорее увидеть дочь.

Она лежала на белых подушках с забинтованной головой, с закрытыми глазами. Мать и сестры уже ушли, оставив ее одну.

— Солнышко, — прошептал он.

Агнес распахнула глаза.

— Папа!..

— Как себя чувствуешь?

— Голова болит.

— Сочувствую, детка. Немного поболит, а потом пройдет. Ты жутко нас перепугала.

— Я не знала, что там камень, — пробормотала она со слезами.

— Видно, его накрыло приливом.

— Прости, что я доставила вам столько волнений. Наткнулась на валун…

— Не за что извиняться. Нам нужно только одно — чтобы с тобой было все в порядке.

Она кивнула, но плечи затряслись в беспомощных рыданиях. Девочка плакала у него на груди, промочив слезами рубаху, а Джон думал о предательском камне в воде, который чуть не отнял у него дочь.

— Тебе надо поспать, — шепнул Джон.

— Не уходи, пап, — пробормотала Агнес, толкая его кулачками, как маленькая. — Не уходи, пока не засну.

— Не уйду, обещаю.

И не ушел, пока Агнес не погрузилась в сон, долго еще просидев после этого, чтобы полностью удостовериться.

На другой день Агнес спокойно лежала в собственной постели, а Хонор стояла в своей мастерской, перепачкавшись в масляных красках. Безумные события — подготовка холста, красок, начало работы, несчастный случай, едва не лишивший ее дочери, — привели в какое-то отупение. Вчера она легла спать с тревогой, с облегчением, с миллионами других переживаний и долго не могла заснуть, даже закрыть глаза. Видела перед собой только насквозь промокшего, перепачканного в песке Джона, обнимавшего Агнес. Абсолютно нереально. Эта картина преследовала ее на протяжении всей бессонной ночи — муж с дочерьми на руках — сначала с Агнес, потом с Реджис. Картина менялась.

Хонор со всех ног бросилась в мастерскую, чтобы запечатлеть ее. Краски и контуры выливались на холст, она думала только об этом, а не о своем ребенке в больнице. Работала кистью, наносила мазки, грубо изображая Джона с их дочкой. С Реджис или с Агнес — неясно и, может быть, даже неважно. Он был очень нежен, но явственно чувствовались душевное напряжение, волнение, мрачность… Она полностью погрузилась в работу, стараясь не упустить ничего.

В точке перспективного схода на фоне возникла вершина холма, увенчанного старой каменной стеной. Хонор опустила кисть. Почему она это сейчас написала? Потому что ничего нельзя упускать.

Кисть изобразила круглые камни с белыми крапинками лишайников, смягчавшими очертания, оставив темное пятно — отверстие, где пряталась шкатулка.

О, какая хищная охота пошла после ее находки! В шкатулке они обнаружили корешок билета, золотое кольцо, свидетельство о смерти, начерченную от руки карту Ирландии, самых дорогих мест для Кормака Салливана — графств Корк и Керри с изрезанными скалистыми берегами, протянувшимися в Атлантический океан костлявыми длинными пальцами. На кончике одного — Баллинкасла — было написано «дом».