Пещера и тени
Шрифт:
— А кого ты нашел, Андре?
— Нените как-то понравился один парень из манифестантов, от которого разило потом, как от землекопа, целый день махавшего лопатой. А потом она выяснила, что запах этот поддельный. Он просто надевал одежду, в которой потел кто-то другой. Сам работал в помещении с кондиционером, но на демонстрации являлся в ореоле трудяги. А еще у Нениты была близкая подруга, девчонка-активистка лет пятнадцати-шестнадцати, очень убежденная. Всей душой за революцию. И как-то раз Ненита чисто случайно спросила, ради чего она так старается, а та совершенно серьезно ответила: чтобы стать Мадам Комиссар культуры.
— Вы просто похожи на заблудившихся детишек.
— Вот уж нет! — воскликнул Андре, и лицо его посветлело. —
— Ты все же так и не объяснил, Андре, что ты нашел у воинствующей молодежи.
— Джек, вы ошибаетесь, если думаете, что они никого не любят, — хотя, конечно, ненависти там тоже много. Ненавидят американцев и церковь, ненавидят империалистов и буржуазию, ненавидят армию, полицию, владельцев школ — я могу продолжать, пока не покажется, что для того, чтобы любить свою страну, надо возненавидеть все остальное. Но, может, и следует, учитывая нашу историю, дать этой ненависти излиться, прежде чем мы начнем любить.
— Тогда почему ты ушел от них?
— Да не ушел я!
— Что это вы так кричите? — спросила Моника, появившаяся с тарелкой лапши, политой красным соусом. Она поставила ее на стол и сказала: — Садитесь-ка. Андре, включи вентилятор. А вот и папа — он хочет поздороваться с тобой, Джек.
Рассказы Джека о его островке недалеко от Давао побудили дона Андонга Мансано вспомнить за мериендойсвое первое посещение Давао в начале тридцатых годов, во время кампании в поддержку законопроекта Кесона о независимости. Он сошел с парохода и решил, что находится в японском квартале. «Отвези меня в центр города», — попросил он извозчика. «Это и есть центр», — ответил тот. Так оно и было — просто японцы там кишмя кишели. И лишь тогда дон Андонг, уже крупная политическая фигура в масштабах страны, понял, что часть его отечества стала японской колонией.
— Колонией в колонии, потому что в то время мы сами были американским владением. И тогда же я начал понимать, кто только не хозяйничал в нашей стране: китайцы колонизировали торговлю, испанцы — культуру, Вашингтон командовал нашей политикой, а Голливуд — модами, англичане навязали свой язык, Рим — религию, и так далее. Даже Бомбей, Токио и Аравия не оставили нас без своего колонизирующего влияния.
По возвращении в Манилу, рассказывал дон Андонг, он произнес несколько филиппик против засилья японцев в Давао и тем заработал себе почетное место в «списках разыскиваемых лиц», когда в сорок первом году в страну явились самураи.
— Эта моя поездка в Давао в тридцатые годы — хороший пример парадоксов политики. С одной стороны — да-да, возражать не стану! — кампания в пользу Кесона обеспечила мне кресло в палате представителей, а потом и в сенате. Но из-за участия в ней меня же и разыскивали, когда началась война на Тихом океане. Хорошо это или плохо? Плохо, говорят все — даже моя семья, потому что нам пришлось скрываться, голодать, дрожать от страха. Но это же обернулось и благом. Когда война кончилась, я был на коне: партизанский командир, абсолютно не запятнанный сотрудничеством с врагом. Американцы меня просто полюбили. Но когда я вернулся к политике и занял свое кресло в сенате, им, должно быть, захотелось, чтобы мое имя было хоть как-то замарано. Я один из первых выступил против их плана обеспечить себе военные базы на Филиппинах и равные права. Ректо еще молчал, а я уже навлек на себя ярость американцев. И снова, так сказать, оказался в «черном списке» — теперь уже в политическом смысле: всякий раз, стоило мне выдвинуть свою кандидатуру на выборах, деньги потоком текли к моим
противникам. С гордостью могу утверждать, что никогда я не побеждал как неоколониалистский кандидат и никогда не проигрывал как кандидат антиимпериалистический — велась ли борьба против американцев, стоявших за Магсайсаем, или против американцев во Вьетнаме. Я знаю, что мог бы стать президентом — ко мне обращались с такими предложениями, но я, увы-, предпочел собственную правоту. А все потому, что некогда, еще молодым и совершенно неопытным политиком, побывал в Давао.— А теперь вы снова на пути в Дамаск? — улыбнулся Джек Энсон.
В розовом халате с черными отворотами (под ним — бежевая пижама) дон Андонг не был похож на сенатора, но тем не менее, сидя во главе стола, он обозревал его так, словно то был зал сената. Его все еще густые, слегка тронутые сединой волосы были напомажены и зачесаны в стиле тридцатых годов: гладко наверх, с косым пробором и углом подстриженными бачками.
Он ответил:
— Ты хочешь поддеть меня, Энсон, но я, как говорится, не клюну. Обращение в веру — это как любовь. Только потом начинаешь видеть причины и объяснения. Вначале же ничего нет.
— Вы просто пали, ослепленный ярким светом?
— Я тщеславный человек, Энсон, но это тот случай, когда я не считаю, что был «зван по заслугам» или особо избран. Я как те работники из евангельской притчи, нанятые в одиннадцатом часу и получившие полную плату, хотя они не переносили тягость дня и зной.
— Здесь ты, вероятно, ошибаешься, дед, — сказал Андре. — Может быть, делая свое дело в политике, ты трудился вместе с призванными ранее, хотя сам думал, что работал против них. Всякий, кто борется со злом, уже на стороне ангелов.
— Замолчи, Андре, — сказала его тетка Моника, — и не мешай лолодоедать чампоррадо [34] .Джек, еще лапши?
— Да, положи ему, — сказала Чеденг. — На обед он съел всего лишь три сардины.
— Это еще один реликт, — сказал Джек. — Нет, не твоя великолепная лапша, Моника! Ее ты мне действительно подбавь, пожалуйста. Я имею в виду это все — всю эту мериенду. Вот уж не думал, что она дожила до наших дней, что ради нее садятся за стол, да еще с горячим шоколадом — совсем как в детстве.
34
Рисовая каша со взбитым шоколадом.
— Это я распорядился, — сказал дон Андонг, который, по правде сказать, полагал, что для такой компании на столе слишком много яств. — Пока я жив, в моем доме всегда будут сохраняться наши обычаи, в том числе и мериенда. En debida forma [35] .Это тоже национализм. Я филиппинец прежде всего в том, что касается желудка. Благоприятствует подъему духа.
— Но не благоприятствует моей фигуре, — вздохнула Моника, подливая себе шоколада.
35
Как положено (исп.; здесь и далее часто употребляются неправильные формы и орфография« филиппинизированного» испанского языка).
Стол был действительно богатый. Помимо китайской лапши с подливой из креветок и рисовой каши с горячим шоколадом, подали копченую рыбу, ветчину и колбасы, а также три сорта хлеба: батон, слойки и французские булочки.
— Но тут почему-то нет ничего в молоке кокосового ореха, — заметила Чеденг.
— С годами, — изрек дон Андонг, — склонность к классическим блюдам из кокосового молока идет на убыль. Но по моему распоряжению их подают в Страстную пятницу и в День всех святых.