Пещера

Только когда он опять заснул, к ней пришли непрошеные мысли. Она всегда ждет его возвращения с гор. Всегда с новыми надеждами. Любви и радости. И с каждым разом надежды слабеют. Чуть-чуть, незаметно слабеют. Заметно. В самых верхних, громких своих мыслях она иногда винила в этом Диму. В памяти всегда были наготове поступки и слова или отсутствие поступков и слов. Эти громкие мысли не успевали набрать в ней силу. Она не могла долго сердиться на своего мужа. Даже теперь. Когда почти не сомневалась, что поторопилась выйти за него замуж.

Он ровно дышал рядом, добирая сладкий утренний сон. Пора вставать. Дома много дел. Она давно согласилась с несправедливым разделением забот о сыне, доме и семье. Она давно согласилась с тем, что Дима не считает это разделение несправедливым. Это не самое для нее главное. Не причина грусти в груди. Таким мягким утром. Когда его нет дома – она всегда в ожидании, когда он возвращается – она неизбежно опять в ожидании.

Самая большая ее потеря – привычка думать его мыслями, его головой. И сомневаться в своих. Но и в этом она не могла винить мужа. Когда-то она сама согласилась с такой небольшой, как ей казалось, платой за покровительство, защиту. От чего? Наверное, ошибка. Но она не знала, нужно ли ее исправлять и как. Это не я. Она часто вспоминала себя двадцатилетней, до замужества. Это не я. А кто я? Пришло знакомое ощущение, что все опять только в ее руках. Пришла грусть. Во мне дело. Ни в Саше, ни в Диме. Во мне. Беспомощная, почему я такая беспомощная? Она снова обратила взгляд на мужа.

Дмитрий проснулся и повернул к ней лицо.

– Чего не спишь?

– Поздно уже.

– Это разве поздно? Рань. На горе я не поднимаюсь раньше девяти часов, – он подвинулся поближе и обнял ее.

– Саше в восемь в школу.

– Сегодня нет школы.

– Нет. Он проваляется до обеда.

– Пускай спит.

– Пускай.

После неудачного первого супружества Дмитрий тщательно и со знанием выбирал себе вторую жену. И до совсем недавнего времени был уверен, что не ошибся.

– Мы возили его на обследование.

– Чего?

– Я же тебе говорила. У него голова сильно болит.

– Что сказали?

– Результаты будут на следующей неделе.

– Все будет хорошо.

В комнату проникало все больше света и теплого воздуха.

– Хороший день. Может, позавтракаем во дворе?

– Давай.

– Вы без меня сидите во дворе?

– Редко. У Саши нет времени сидеть со мной.

– Он почти не выходит на улицу.

– Стал меньше выходить, из-за головы, кажется. Энергии у него мало.

– А как он ест?

– Много. Он всегда много ест. Что, ты не знаешь?

– Вытянулся хорошо, скоро меня догонит.

– Он очень худой.

– Нормальный.

Ее волосы путались в его ресницах. Он не решался пошевелить рукой, чтобы их убрать. Не хотел неосторожным движением внести сомнение в момент близости. Его гнездо требовало ухода. Помимо крыши на головой, еды и одежды. Он чувствовал это все сильней в каждое возвращение. Хозяйка гнезда уже не была похожа на беззаботно щебетавшую птичку, которую он выбрал себе в жены. Он не знал, есть ли у него умение и терпение для нее. И время. Ему необходимо его гнездо. Чтобы было куда возвращаться с гор. Для восстановления и утоления нужд, которые горы не могут утолить. Как бы он ни хотел, он не мог жить все время там.

Она убрала свои волосы с его ресниц и прижалась плотнее. Он ответил еще более сильным объятием. Он верил, что они будут вместе до тех пор, пока между ними хоть иногда возникают такие моменты. Он верил, что она принимает его таким, какой он есть, и знает, что он делает для них все, что может. Отдает все, что есть отдать. Мало, совсем мало у меня есть для нее. Что есть. Я никого не обманывал. Обманывал, молчанием обманывал. Помнишь ее глаза? Какие были волнующие глаза.

С Сашей совсем другая история. С неожиданно выросшим Сашей. После встречи в аэропорту им не удалось еще провести вместе время. Несмотря на попытки Дмитрия. Мальчику было не до него. Если бы он пропадал целыми днями на улице, как делал Дмитрий в его годы… Саша уходил в свою комнату и появлялся, только когда был голодный. Он почти ничего не спросил об экспедиции и не сидел вместе с ними, когда пришел Павел. Раньше его нужно было отрывать от них, когда становилось поздно и они становились пьяные.

Дмитрий надеялся, что он научен опытом с Андреем. Он не хотел его повторения, хотя отношения со старшим сыном значительно улучшились. Он мечтал о том, чтобы заразить Сашу горами. Самым большим препятствием этому была Тамара. Он был очень осторожен в обходе этого препятствия, помня о другом своем опыте. Ему казалось, что он старается использовать любую возможность. Он напоминал себе, что должен проводить с Сашей больше времени. Больше, чем требовали его отцовские инстинкты. Времени всегда не хватает. Что можно с этим поделать? Но он твердо знал, что хочет для Саши своей жизни. Совсем не так, как с Андреем.

– Нужно вставать, готовить завтрак. Он как проснется, сразу за стол садится.

– А что на завтрак?

– Что ты хочешь?

– Не знаю. Вчера набили животы с Павлом.

– Вы долго сидели. Опять напились?

– Нет. Ему уже нельзя. Я тоже не гнался.

– А что у него? Мне он ничего не говорил.

– Не знаю, ерунда всякая. Стареет.

– А я изменилась?

– Ты? Как изменилась?

– Постарела?

– Ты у меня еще совсем молодая. Почему ты спрашиваешь?

В тишине комнаты слышалось тиканье часов и едва уловимый шум улицы. Стало совсем тепло, они лежали в обнимку, откинув в сторону теплые одеяла. В мужчине зародилось желание. Он не был уверен, зародилось ли оно само или было вызвано его усилиями. Он предусмотрительно не выдавал его до тех пор, пока не удостоверился в его силе. Серьезное желание, такое можно предложить женщине. Он никогда не предлагал неуверенного желания. Ни одной женщине. Оно должно быть совершенно уверенным. На высоте. С этим он никогда не шутил.

Такое желание нельзя упускать, его необходимо показать. Оно не овладело его телом безоговорочно, но проникло в голову. Со способной преодолеть утреннюю расслабленность настойчивостью. Со всеми видимыми признаками настоящего желания. У мужчины и женщины не было выбора, такое желание нельзя упускать. Несмотря на позднее утро и длинный список домашних дел. Несмотря на леность утомленного тела и легкую головную боль. Несмотря на все. Дмитрий положил руку на прохладную ягодицу жены.

* * *

Голова побаливала и противилась любым усилиям. Давно он так не нагружался. Глупо. Но объяснимо. В компании Димы он все еще иногда забывается. Простительно. Но все равно глупо. Не мальчики уже. Я уже не мальчик. Слишком дорогая расплата за несколько часов возвращения в старые добрые времена. Ну ладно, хочешь совсем туда дорогу закрыть? Да и к чему тебе голова на работе? Не болела бы только.

Павел держал в руках чашку горячего чая и пытался сосредоточиться на чтении. Тривиальность предстоящей работы одновременно раздражала его и успокаивала. Абсолютная скукота, рутина, но не будет, наверно, много беспокойства вокруг нее. Беспокойство донимало его больше всего. Бессмысленная срочность, суета. Любая срочность теперь раздражала его. Даже оправданная. Он не был в состоянии отличить одну от другой. Едва уловимые оттенки бессмысленности.

Чаще всего он соглашался, что без работы нельзя. Хотя убедить себя в этом становилось все труднее и труднее. Поселиться в небольшой удобной хижине в тихом ущелье, ходить в горы, читать и размышлять. Хорошая работа. Или валяться на пляже, пиво пить и на девочек поглядывать. Нет, пиво на солнце вредно. Голова будет болеть.

Знак старения? Устремлений, желаний, тела? Херня. Мудрость это. Недоступная молодости мудрость. Не приспособлены мы для того, чтобы сидеть целый день в клетках и притворяться, что делаем что-то очень важное. А что важное? Что случится, если вся наша контора вдруг перестанет работать? Причиним кому-то неудобства? Но жизнь не остановится. Может, даже серьезные неудобства причиним. А что, если все до одного перестанут работать? Тогда, наверно, будут большие неудобства. У всех. Всем нельзя, кто-то должен работать. Ну и пусть работают, если хотят. Рабство, цивилизованное рабство.