«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия

«Да», — немедленно кивнул хэр Ройш.

А Скопцов промолчал.

Промолчал он и когда телега довезла их с хэром Ройшем и Драминым до Северной части, когда заспанный постовой без угроз распахнул свой журнал, когда, щурясь и зевая, спросил: кто.

«А кто он? Сын Скворцова или член Революционного Комитета? Не знаешь? — Хикеракли, провожая Драмина обратно в город, оттащил его поговорить, но говорил всё о каких-то мелочах. — Вот и он не знает».

«Скопцов вроде показал, что он с нами — на нашей, получается, стороне».

«Показать-то показал. Я, знаешь, тоже много чего много кому показывал, ты и сам видел. Вопрос-то, вопросец — он не в том, что ты делаешь, а в том, какими себя наутро словами зовёшь».

Пропустили их в итоге как членов Революционного Комитета. Солдат с журналом на название сие откликнулся так же вяло, но потом кого-то позвал, о чём-то в углу побурчал — и открыл ворота.

А в городе было тихо-тихо, в городе третьим уже кольцом стояли поезда — стена металла, вытолкнувшая за пределы Петерберга и самих солдат. В два ряда, как зубы всяких донных рыб. В городе никто не возмущался вслух, не кричал, а робко лишь переспрашивали, перестанут ли когда-нибудь бить стёкла.

— Мне неуютно, что может так сложиться… может, с прочими господами мы встретимся лишь при генералах, — тихо пробормотал Скопцов. — Они ведь… Там граф, там Гныщевич, у них могут быть свои представления. Раз уж приглашали в первую очередь их, нам с вами нужно этим представлениям соответствовать.

— Вы абсолютно правы, — в тон ему отозвался хэр Ройш, — но я не вижу иных путей, кроме как ориентироваться по обстоятельствам.

— Возможно, вам всё же не следует?..

Хэр Ройш только поджал и без того тонкие губы.

«Отпустишь ниточки — страшно, — хмыкал перед отъездом Хикеракли, — там ведь граф, там Гныщевич, они сами с усами. Не отпустишь, явишься — того страшнее. С копчевиговским сыном особо не тетешкались».

Они надеялись обнаружить остальной Революционный Комитет в Алмазах, но нашли там одного захворавшего Веню да За’Бэя, который отказался разговаривать. «На его сиятельство обижен, — дружелюбно растолковал старший господин Солосье, — и вообще он-де иностранный элемент, нечего ему. А приятели ваши уже в Восточной части».

Никто не стал спрашивать, какого ж ляда те не подождали приехавших с завода, если сами отрядили Приблева в точности передать про время и место. Драмин зато спросил себя, какого ж ляда идёт к генералам, когда намеревался за сменой белья.

Может, ему было любопытно, а может, он чувствовал, что вроде как должен. Их втроём ведь пропустили в город без конвоя, без охраны, без солдат, на одном только честном слове.

Честного слова хватило и на то, чтобы войти в казарменную комнату — видимо, нечто вроде кабинета генерала Каменнопольского.

Странно он выглядел, этот кабинет. Голые краснокирпичные стены без намёка на краску или оклейку — но повисшая на них гравюрка; грубый дощатый пол — но коврик при входе, как в жилой квартире; тяжёлый конторский стол для одного — но обшарпанный, старомодный, с отколовшимися рельефами.

Странно было вот так беспрепятственно въехать в город, явиться к генералам, кивками отрекомендоваться, увидеть там своих приятелей.

То есть, выходит, это вот Охрана Петерберга решила их послушать? И впрямь заинтересовалась, сыскала время посреди распиливания поездов? Разве ж такое вообразимо?

Или это просто позабыли они, привыкнув по кабакам выпивать с графом, чего на самом деле стоит в этом городе его фамилия?

— Господа… ещё члены Революционного Комитета? — с некоторым недоумением уточнил генерал Стошев (русый, с широким лицом, с аккуратно завёрнутыми манжетами). — Похвальная сознательность.

В кабинете уже расположились граф, Гныщевич с Плетью и Мальвин. Графу предложили обитый ворсистой тканью стул, Плеть и Мальвин сидели на дощатой скамье вдоль стены, Гныщевич, скрестив руки, стоял в углу. Драмин решил, что ему подойдёт симметрическая позиция.

Взгляд генерала Скворцова (белозубого, с лихими бакенбардами, с буйными волосами), ясное дело, застыл на собственном сыне.

— Димка? Ты что же, стало быть, тоже?.. А вы, господин Мальвин, вы что ж не сказали?

Мальвин и не шевельнулся.

— Вы задавали мне вопросы о других сферах жизни господина Скопцова.

— Скопц… — генерал Каменнопольский (тонкий, щегольски зализанный, с перехваченной платком шеей) поперхнулся, тщетно скрывая смех. — Вы все друг друга по прозвищам называете? Гныщевич, теперь Скопцов…

— Не именем человек красен! — весело, точно пьяный, воскликнул Гныщевич.

Хэр же Ройш, хладнокровно усаживаясь рядом с Мальвиным, снова поджал губы:

— Не вижу, какое отношение это имеет к делу.

В дверях остался стоять один только Скопцов с красными пятнами по всему лицу, потупившийся, будто нашкодил и поймали. И такой же упрямый. Отец его мелко потряхивал головой, как если бы ему по ушам хлопнули.

— Итак, вы — весь Революционный Комитет, или нам предстоит ожидать ещё кого-нибудь? — холодно осведомился генерал Йорб (черноглазый, с большими руками и тяжёлой медлительностью движений).

— Революционный Комитет — выражение воли народа, весь он в комнатку не уместится, mes amis, — шутливо отсалютовал Гныщевич.

— Не весь, — уткнулся в генералов глазами хэр Ройш, — но ждать больше никого не будем.

— Мы собирались беседовать с полным составом, — всё так же холодно, с нажимом проговорил генерал Йорб.

— Вы написали только господину Гныщевичу и графу Набедренных, — хэр Ройш снисходительно растянул губы. — Вы и не знали о причастности кого бы то ни было ещё. Прошу вас не забывать о том, что мы находимся здесь по собственной воле.

Йорб на это пренебрежительно усмехнулся, а Стошев сдвинул брови с некоторым недоумением.

— Итак, нам стало известно, что вы занимаетесь расследованием и поиском заговорщиков. Заговорщиков, строящих преступные планы против Охраны Петерберга, — поспешно заполнил паузу Каменнопольский. — Это так?

— Предположим.

— Зачем? — Скворцов сумел-таки оторвать взгляд от сына, но Драмину показалось, что вопрос был направлен всё же именно к нему.

— Ради процветания народа росского, разумеется, — в сторону пробормотал граф, а потом чуть кокетливо заулыбался. — Вы, господа генералы, только причинами интересуетесь, но не поводами? А я бы начал с поводов — во избежание путаницы. Преступные, как вы изволите выражаться, планы зародились в некотором обществе, куда я с недавнего времени был вхож. Обсуждались они в ключе метафорическом и ни к чему не обязывающем, однако же беседы, в которые меня то и дело вовлекали, показались мне… скажем так, предательскими по отношению к самому росскому духу. О чём я незамедлительно высказался — и был из упомянутого общества выдворен, но не напрямик, а, положим, с ласкою отодвинут. Вы наверняка догадываетесь, какую печаль в душе рождает подобное обращение…