Песнь лихорадки

Чееее? Я замерла, осмысливая сказанное им. Я услышала это совершенно иначе, не так, как он сказал. Я услышала: Вы, мисс Лейн, всегда задавали курс, основные правила, определяли, как мы ведем себя друг с другом. Я строго придерживаюсь ваших гребаных правил.

Я открыла рот, чтобы задать вопрос «А что если я бы хотела это изменить?» Потом осознала заложенную в нем изначально трусливость. Он был гипотетическим, выпытывающим, ищущим заверений, переносящим вес любого решения или обязательства на него. Это все равно что отказ поставить себя по удар, отказ на самом деле сказать ему, чего я хотела от наших отношений.

— Я бы хотела это изменить, — сказала я, осторожно выбирая слова. — Думаю, было бы здорово, если бы мы больше времени проводили вместе.

Я содрогнулась, потому что фраза повисла в воздухе и прозвучала намного банальнее, обнажающе и открыто, чем в моей голове. Теперь он мог высмеять меня, бросить в мою сторону какой-то нравоучительный комментарий или же присоединиться ко мне на честерфильде, решив, что я хочу заняться сексом.

Он не сделал ничего из этого, просто наклонил свою темноволосую голову. В его древних обсидиановых глазах клубились тени.

— Что у тебя на уме? — мягко произнес он.

Мягко. В этом крылась опасность.

И намного больше.

Момент растянулся между нами, беременный возможностью, напоминанием о другом моменте, который случился целую вечность назад, когда я думала, что мы взяли верх, победили Синсар Дабх, заточив ее под аббатством. Я была опьянена победой, вдохновлена стопроцентной уверенностью, что мы сразились в нашей битве, и все кончено.

Моя жизнь должна была наконец-то вернуться в норму после долгих адских девяти месяцев. Я вновь видела для себя какое-то будущее.

Я пережила шторм и выжила. Я потеряла сестру, узнала, что меня удочерили, меня едва не убили, я научилась врать, жульничать, красть и убивать, подверглась групповому изнасилованию, превратилась в при-йю, меня еще несколько раз чуть не убили, я убила Бэрронса, едва не соблазнилась иллюзией Синсар Дабх, показавшей мне желанных родителей, убила Ровену, и все же выжила, чтобы навсегда нейтрализовать главного злодея всей этой истории.

В тот самый день я сказала Иерихону Бэрронсу «твоя задница принадлежит мне, приятель». Я заявила свои права, открыто, ясно, перед всеми, готовая с головой окунуться в каждый восхитительный, сексуальный, интимный, личный аспект отношений с ним.

Потом я узнала, что моя битва не окончена.

Впереди маячило кое-что похуже.

Я едва успела передохнуть перед вторым раундом.

Злодей, убивший стольких людей с такой беспощадностью, имел злобного близнеца. И он находился во мне. Слова не способны описать глубину ужаса и отчаяния, которые я испытывала.

Примерно полтора месяца назад по моему времени — три с половиной месяца назад для остального мира — я обнаружила, что во мне скрывается необъятный потенциал к убийствам, хаосу и разрушению, что моя битва, возможно, никогда не закончится, и это изменило меня.

Ни на секунду я не верила, что смогу просто уйти, не открывать ее и сбежать невредимой. Каким-то образом я понимала, что битва, через которую я только что прошла, покажется полной ерундой по сравнению с той, что ждала впереди.

В день, когда я узнала, что Синсар Дабх действительно находилась на дне моего озера, и я была — давайте будем, черт подери, честными в этом — одержима (и ей-Богу, я хотела полноценного обряда экзорцизма), я начала замыкаться в себе.

Я потеряла последнюю неделю мая и большую часть июня в Зеркалах. Последние дни июня и большую часть июля я один за другим возводила барьеры между Бэрронсом и мной.

Я упрощала и опредмечивала наши отношения в похоть и границы, и хоть и то, и другое необходимо для хороших отношений, для по-настоящему легендарных требуется нечто большее.

Что-то из этого у нас было — например, уважение и доверие, но нужны были еще и свободно высказываемые желания и прозрачность до такой степени, которая сделала бы обоих счастливыми. Это требовало работы, готовности честно и страстно бороться — за пределами постели, а не только в ней — а также преданности и честности. Это требовало просыпаться каждый день и говорить «я почитаю этого мужчину за святого, и так будет всегда. Он мое солнце, луна и звезды». Это требовало впустить в себя другого человека — то, что я перестала делать. Это требовало не бояться просить того, чего тебе хочется, подставлять себя под удар, рисковать всем ради любви.

Однажды мы почти достигли этого.

Пока я не сбежала.

Мои глаза расширились. Я всегда думала, что если кто-то из нас будет отдаляться в отношениях, то это будет он, а не я.

Но именно я убежала.

— Как первоклассный атлет, — согласился он, сверкая темными глазами. — Охренеть как быстро и не собираясь останавливаться, пока не пересечешь финишную черту.

У меня перехватило дыхание.

— Почему ты остался?

Для него было бы намного проще уйти. Многие мужчины так бы и сделали. Я всерьез покинула. Отстранилась, оставив для него лишь дурное настроение и секс, ничего более.

— Я понимал.

— Что ты понимал? — спросила я, потому что я-то, черт подери, не понимала. Почему я сбежала, зная, что вот-вот столкнусь с еще одной битвой, которая будет еще тяжелее? Умная женщина подпустила бы Бэрронса ближе, опиралась на него, подпитывала его исключительную силу и экстраординарную мощь. Но нет, я отгородилась от него. Полностью переосмыслила наши отношения, приуменьшив их. И он мне позволил. Ни разу не сказав ни слова. Просто держался в пределах, которые я была готова принять.

— Это никак не связано с интеллектом или отсутствием оного. Мы с тобой одинаковы, ты и я.

Я моргнула. Иерихон Бэрронс только что поместил нас в одну категорию.

— Альфы до мозга костей. Гордые. Независимые. Мы скрытные, злимся из-за наших сражений, особенно из-за внутренних. Мы не хотим, чтобы кто-то еще попал в гущу хаоса, в котором можем оказаться мы сами, и мы не хотим нечаянно причинить кому-то боль. Я бы полностью оставил тебя, если бы не разглядел это. По крайней мере, ты оставалась в моей постели. Время от времени.

Я взорвалась.

— Если ты когда-нибудь хоть подумаешь оставить меня, чтобы…

— Я больше не веду внутренних сражений, — на мгновение он умолк, а затем добавил: — И ты тоже. Даже из-за Джо и остальных. Да, я знаю, что тебе про них известно.

Я не потрудилась спросить, откуда он знал.

— Почему ты так решил? — я была чертовски уверена, что мне предстоит адская битва с самой собой.

— Потому что теперь ты понимаешь, что в нашей жизни есть вещи, которые мы совершаем и которым нет и никогда не будет прощения. Неважно, перед сколькими людьми ты извинишься. То, что ты сделала, необратимо, и ты не найдешь отпущения грехов.