Песнь любви

В разлуке давно уж мы, и длятся тоска и страх, И слезы из глаз моих, о друг мой, струей текут. И с сердцем простился я, когда мы расстались с ней, И вот я один теперь, — надежд нет и сердца нет. О други, постойте же и дайте проститься с той, Чья речь исцеляет вмиг мои болезни и недуги.

Когда юноша окончил свои стихи, грусть овладела им настолько, что он лишился чувств. И Тадж-аль-Мулук смотрел на него, изумляясь этому. Когда же юноша очнулся, то бросил бесстрашный взор и произнес такие стихи:

Страшитесь очей ее — волшебна ведь сила их, И тем не спастись уже, кто стрелами глаз сражен. Поистине, черный глаз, хоть смотрит и томно он, Мечи рубит белые, хоть остры их лезвия. Не будьте обмануты речей ее нежностью — Поистине пылкость их умы опьяняет нам. О, нежная членами! Коснись ее тела шелк, Он кровью покрылся бы, как можешь ты видеть сам, Далеко от ног ее в браслетах до нежных плеч. И как запах мускуса сравнить с ее запахом?

И, закончив, юноша издал вопль отчаяния и лишился чувств. Тадж-аль-Мулук, видя, что юноша пребывает в таком горе, растерялся и подошел к нему, а тот, очнувшись от обморока и узрев перед собой царевича, поднялся на ноги и поцеловал перед ним землю.

«Почему ты не показал нам своих товаров?» спросил его Тадж-аль-Мулук, и юноша ответил: «О владыка, в моих товарах нет ничего подходящего для твоего счастливого величества». Но царевич воскликнул: «Обязательно покажи мне, какие есть у тебя товары, и расскажи мне, что с тобою. Я вижу, глаза твои льют слезы и ты печален сердцем. Если ты обижен, мы уничтожим несправедливость, а если на тебе долги лежат, мы заплатим их. Поистине мое сердце сгорело, когда я увидал тебя».

Потом Тадж-аль-Мулук велел поставить скамеечку; и ему поставили скамеечку из слоновой кости, оплетенную золотом и шелком, а перед ней постлали шелковый ковер. Царевич сел на скамейку, а юношу усадил на ковер и повелел ему: «Покажи мне свои товары». Но тот отвечал: «О владыка, не напоминай мне об этом! Мои товары для тебя не подходят». Но Тадж-аль-Мулук воскликнул: «Это неизбежно» — и отдал приказание кому-то из своих слуг принести товары молодого купца. Их принесли против воли юноши, и у того снова потекли слезы, и он застонал и стал жаловаться, испуская глубокие вздохи и произнося такие стихи:

Клянусь твоих глаз игрой, сурьмою клянусь на них, И станом твоим клянусь, что нежен и гибок так, Вином твоих уст клянусь и сладостью меда их И нравом твоим клянусь, что нежен и гибок так, — Коль призрак твой явится мне ночью, мечта моя, Он слаще мне, чем покой от страха дрожащему.

Потом юноша развернул товары и стал показывать Тадж-аль-Мулуку кусок за куском, отрез за отрезом, и среди прочего вынул одежду из атласа, шитую золотом, которая стоила две тысячи динаров. Когда же развернул он эту одежду, из нее выпал лоскут, и юноша поспешно схватил его и положил себе под бедро. В то мгновение он забыл все познаваемое и произнес такие стихи:

Когда исцеленье дашь душе ты измученной? Поистине мир Плеяд мне ближе любви твоей! Разлука, тоска и страсть, любовь и томленье, Отсрочки, оттяжки вновь — от этого гибнет жизнь. Любовь не живит меня, в разлуке мне смерти нет, Вдали — недалеко я, не близок и ты ко мне. Ты чужд справедливости, и нет в тебе милости, Не дашь ты мне помощи — бежать же мне некуда. В любви к вам дороги все мне тесными сделались, И ныне не знаю я, куда мне направиться.

И Тадж-аль-Мулук крайне удивился стихам, сказанным юношей, ибо не знал причины их. А когда царевич увидел, как молодой купец положил лоскут под свое бедро, то спросил: «Что это за лоскут?». И ответил юноша: «О владыка, я отказывался показать тебе мои товары только из-за этого лоскута, и потому не могу дать тебе посмотреть на него».

Тогда Тадж-аль-Мулук воскликнул: «Я непременно на него посмотрю!» — и стал настаивать, разгневавшись. И юноша вынул лоскут из-под бедра и заплакал, и застонал, и стал жаловаться, испуская многие стенания и произнося такие стихи:

Не надо корить его — от брани страдает он. Я правду одну сказал, но слушать не хочет он. Аллаху вручаю я в долине луну мою Из стана; застежек свод — вот место восхода ей. Простился с ней, но лучше б с жизнью простился я, А с ней не прощался бы — так было б приятней мне. Как часто в разлуке день рассвет защищал меня, И слезы мои лились, и слезы лились ее. Аллахом клянусь, не лгу. В разлуке разорван был Покров оправдания, но я зачиню его. И телу покоя нет на ложе, и также ей Покоя на ложе нет с тех пор, как расстались мы. Во вред нам трудился рок рукою злосчастною, Он счастья меня лишил, и не дал он счастья ей. Заботу без примеси лил рок, наполняя нам Свой кубок; и пил я то, что выпить и ей пришлось.

А когда он окончил свои стихи, Тадж-аль-Мулук сказал: «Я вижу твое тяжелое состояние. Расскажи мне, отчего ты плачешь при взгляде на этот лоскут?». Тогда юноша вздохнул и ответил: «О владыка, моя история диковинна, и у меня случилось чудесное дело с этим лоскутом, его владелицей и той, что нарисовала эти рисунки и изображения», — и с этими словами он развернул лоскут. Вдруг на нем возникло изображение газели, вышитое шелком и украшенное червонным золотом, а напротив нее — изображение другой газели, которое было вышито серебром, а на шее — ожерелье из червонного золота и три продолговатых выдолбленных топаза.

Увидев это изображение и как хорошо оно исполнено, Тадж-аль-Мулук воскликнул: «Да будет превознесен Аллах, научивший человека тому, чего он не знал!» — и привязалось к сердцу его желание услышать историю этого юноши. «Расскажи мне, какая история у тебя случилась», — попросил он. И юноша стал рассказывать.

История о платке с вышитыми газелями

Знай, о владыка, что мой отец был купцом и не имел ребенка, кроме меня. А у меня была двоюродная сестра, которая воспитывалась со мной в доме моего отца, ибо ее отец умер. Перед смертью он условился с моими родителями женить меня на ней. И когда я достиг зрелости мужчин, а она — зрелости женщин, ее не отделили от меня, и меня не отделили от нее. Потом отец поговорил с матерью и сказал: «В этом году мы напишем запись Азиза и Азизы» — и, сговорившись с нею об этом деле, начал приготовлять припасы для свадебных пиршеств. А притом мы с моей двоюродной сестрой спали в одной постели и не знали, как обстоит дело, хотя она была более рассудительна, знающа и более сведуща, чем я.

И собрал мой отец все необходимое для торжества, и осталось только написать брачную запись, чтобы я мог войти к двоюродной сестре как к законной супруге. Но он пожелал сделать запись после пятничной молитвы и отправился к своим друзьям из купцов и другим приглашенным уведомить их об этом. Мать же пригласила своих подруг-женщин и позвала родственников.

Когда пришел день пятницы, комнату, где должны были сидеть гости, помыли и вымыли в ней мраморный пол, а во всем нашем доме разостлали ковры и поставили все, что было нужно, завесив сначала стены тканью, вышитой золотом. Люди сговорились прийти к нам в дом после пятничной молитвы, и, готовясь к этому, мой отец приготовил халву и блюда со сластями. Оставалось только написать запись.