Песнь небесного меча

Я потянул сильнее, качнув запертую дверь, потом постучал в нее кулаком, но не получил ответа.

Тут Финан прикоснулся к моей руке, и я услышал шаги.

— На улицу, — прошептал я, и мы пересекли улицу, направившись к проулку, где раньше слышали шум.

Узкий, тесный проход вонял сточной канавой.

— Это священники, — шепнул мне Финан.

По улице шли двое. На миг их осветил отблеск из неплотно прикрытого окна, и я увидел черные рясы и блеск серебряных крестов на груди. Они остановились у церкви, и один из них громко постучал в запертую дверь. Он постучал три раза, сделал паузу, постучал еще раз, снова помедлил и опять стукнул три раза.

Мы услышали шум поднимаемого засова и скрип петель, когда дверь отворилась внутрь, потом на улицу хлынул свет — это отодвинули занавеску, загораживавшую вход. Священник или монах впустил двоих в освещенную свечами церковь, выглянул на улицу, осмотрел ее — я знал, что он ищет того, кто колотил в дверь несколько мгновений назад. Ему, должно быть, задали вопрос, потому что тот повернулся и ответил:

— Там никого нет, господин.

Потом закрыл дверь.

Я слышал, как упал засов; мгновение в дверных щелях виднелся свет, пока внутри не задернули занавеску. Тогда церковь снова стала темной.

— Ждите, — сказал я.

Мы ждали, слушая, как ветер шуршит по тростниковой крышке и стонет в руинах домов. Я ждал долго, чтобы в церкви забыли о том, кто колотил в дверь.

— Должно быть, скоро полночь, — прошептала Гизела.

— Тому, кто открывает дверь, — тихо сказал я, — надо заткнуть глотку.

Я не знал, что происходит в церкви, но знал, что это делается в такой тайне, что ее заперли и открывали только на условный стук. А еще знал, что нас нет в числе приглашенных и что, если открывающий двери человек будет протестовать против нашего появления, мы можем никогда и не узнать, какая опасность угрожает Этельфлэд.

— Предоставьте его мне, — радостно проговорил Финан.

— Он церковник, — прошептал я. — Это тебя не волнует?

— Ночью, господин, все кошки серы.

— И что это значит?

— Предоставьте его мне, — повторил ирландец.

— Тогда пошли к церкви, — сказал я.

Мы втроем пересекли улицу, и я крепко постучал в дверь — три раза, потом один раз, и снова три раза. Дверь долго не открывалась, наконец, засов подняли и створку толкнули наружу.

— Они уже начали, — прошептал человек в рясе, потом задохнулся, когда я схватил его за ворот и вытащил на улицу, где Финан ударил его в живот.

Ирландец был невысоким, но в его руках таилась огромная сила, и человек в рясе согнулся, задохнувшись от неожиданности. Прикрывавшая дверь занавеска упала, и никто в церкви не видел, что творится снаружи.

Финан снова ударил этого человека, повалив его на землю, и опустился рядом с ним на колени.

— Если хочешь жить, уходи, — прошептал Финан. — Просто уходи как можно дальше от церкви и забудь о том, что нас видел. Понимаешь?

— Да, — ответил этот человек.

Финан похлопал его по голове, чтобы придать убедительности своему приказу, и встал. Мы увидели, как одетый в черное человек кое-как поднялся и, спотыкаясь, двинулся прочь, вниз по склону холма. Я немного подождал, чтобы убедиться, что тот действительно ушел, а потом мы втроем шагнули в церковь, Финан закрыл за нами дверь и уронил в скобы засов.

А я отодвинул занавеску.

Мы находились в самой темной части церкви, но все Равно я чувствовал себя выставленным на всеобщее обозрение, потому что в дальнем ее конце, там, где находился алтарь, все сияло от пламени свечей. Цепочка одетых в Рясы людей стояла лицом к алтарю; их тени падали на нас. Один из этих священников повернулся к нам, но увидел просто три силуэта в темном, с надвинутыми на лица капюшонами. Должно быть, он решил, что мы тоже священники, потому что тут же повернулся обратно к алтарю.

Только через мгновение я увидел тех, кто стоял на широком возвышении у алтаря, потому что их прикрывали священники и монахи. Но потом все церковники склонились в поклонах перед серебряным распятием, и я увидел слева от алтаря Этельреда и Алдхельма, а справа — епископа Эркенвальда. Между ними стояла Этельфлэд в белой льняной сорочке, подпоясанной под маленькими грудями. Ее светлые волосы были распущены, как будто она снова стала девушкой.

У нее был испуганный вид.

Позади Этельреда была женщина постарше, с жесткими глазами и седыми волосами, скрученными на макушке в тугой узел.

Епископ Эркенвальд молился на латыни, и каждые несколько минут наблюдавшие за ним священники и монахи (их было девять) повторяли его слова. Эркенвальд был облачен в красно-белую рясу с вышитыми на ней крестами и украшенную драгоценностями. Его голос, всегда резкий, отражался эхом от каменных стен, в то время как отклики церковников звучали слабым бормотанием.

Этельред как будто скучал, а Алдхельм, похоже, тихо наслаждался происходящим, какая бы мистерия ни разворачивалась в этом озаренном пламенем свечей святилище.

Когда епископ закончил молиться, все наблюдавшие за ним сказали:

— Аминь!

После небольшой паузы Эркенвальд взял с алтаря книгу, расстегнул кожаную обложку и перевернул жесткие страницы до места, отмеченного пером чайки.

— Это, — он снова говорил по-латыни, — слово Господне.

— Слушайте слово Господне, — пробормотали священники и монахи.

— Если человек боится, что жена ему неверна, — громче заговорил епископ, его скрежещущий голос повторило эхо, — пусть приведет жену свою к священнику. И принесет за нее жертву! [12]

12

«...И найдет на него дух ревности, и будет ревновать жену свою, когда она осквернена, или найдет на него дух ревности, и он будет ревновать жену свою, когда она не осквернена, пусть приведет муж жену свою к священнику и принесет за нее в жертву десятую часть меры ячменной муки...» Числ. 5:14–15.

Он многозначительно уставился на Этельреда, на котором под светло-зеленым плащом была надета кольчуга. При нем имелись даже мечи — большинство священников никогда бы не допустили такого в церкви.

— Жертву! — повторил епископ.

Этельред вздрогнул, словно очнувшись от полудремы. Он порылся в кошельке, висевшем на его поясе с мечами, вытащил маленький мешочек, который протянул епископу и сказал:

— Ячмень.

— Как и велел Господь, — отозвался Эркенвальд, но не взял предложенного ячменя.

— И серебро, — добавил Этельред, торопливо вынимая из кошеля второй мешочек.

Епископ взял оба приношения и положил перед распятием. Потом поклонился ярко сверкающему изображению пригвожденного бога и снова поднял большую книгу.

— Таково слово Божие, — яростно проговорил он. — Мы должны набрать святой воды в глиняный сосуд, и да возьмет священник пыли с пола святилища, и да положит он пыль эту в воду.

Книга была возвращена на алтарь, и священник протянул епископу грубую глиняную чашку, наверняка со святой водой, потому что Эркенвальд поклонился ей. Потом епископ нагнулся и зачерпнул с пола пригоршню грязи и пыли. Он высыпал грязь в воду, поставил чашку на алтарь и снова взял книгу.