Песнь призрачного леса

Участок в нашем городке маленький, найти маму в зоне ожидания посетителей – секундное дело. Глаза у нее покраснели, и каждый мускул тела кажется напряженным, словно она в любую минуту готова схватить в охапку мою сестренку и уносить ноги. Хани сидит у матери на коленях и в счастливом неведении относительно происходящего теребит ее тяжелое ожерелье на груди.

Хани. Теперь и у нее, моей дорогой малышки, умер папа. Я как никто способна разделить боль такой потери. То есть она-то еще слишком мала, чтоб ощутить ее, но ей жить с этим всю жизнь. Как Саре. Как мне. Джим не был святым, но это лучше, чем никакого отца.

В мгновение ока оказываюсь рядом с ними, мама, усаживая Хани на свое место, вскакивает мне навстречу. Заключаю ее в объятия. Психику этой женщины никто и в мыслях не назвал бы хрупкой, но сейчас мама кажется такой… уязвимой – того и гляди треснет, как старая чашка, если сжать покрепче. С минуту она стоит не шелохнувшись, потом мягко отстраняется.

– Мне нельзя больше плакать. Сейчас совсем не время, – поясняет она с таким видом, словно полметра пространства, окружающие ее, только и удерживают ее от нового приступа рыданий.

Но я все понимаю. Помню, как было в тот раз. Только перестану плакать о папе, как кто-нибудь возьмет, притронется к руке или заговорит со мной вкрадчивым голосом – и готово: колодец горя вновь наполняется до краев. Тактильный контакт – как лоза, только для поиска не воды, а слез.

– Шейдик! Шейдик! – пищит Хани, молотя ножками по краю стула. Крошечка моя беззащитная…

В общем, раз маме мои прикосновения в данный момент противопоказаны, я изливаю их поток на сестренку – вот уж кто принимает их с охотой, тянет обе ладошки, просится на ручки. Сейчас не время напоминать ей, как обычно: ты, мол, слишком выросла, чтоб так с тобой нянчиться. Просто прижимаю ее потеснее к груди – пусть возится с моими волосами сколько пожелает, пусть запутывает их – плевать.

– Что с ним случилось? Ты имеешь хоть какое-то представление? Кто… – Обрушиваю на маму поток вопросов, но та лишь качает головой.

– Потом поговорим. Когда я домой вернусь. – Она делает глубоченный вдох, словно воздвигает внутри себя какую-то стену, надежную крепость из плевры и кислорода.

– А где Джесс? Он был… при этом? С ним все хорошо?

Мама разводит руками.

– Ничего не знаю. Он пока не появлялся. Уверена только, что не пострадал. Не волнуйся.

Все не решаюсь оставить ее, хотя вижу – ей хочется, чтобы я поскорее ушла.

– Ты уверена, что выдержишь? Может, мне прислать к тебе кого-нибудь?

– Нет, детка, просто поезжай домой. Сообрази что-нибудь Хани на обед. – Она выглядит очень уставшей. И я вдруг понимаю, что она все это уже проходила. Она знает каждое движение этого танца.

– Поцелуй маму, – говорю я сестренке.

Маленькие ручки тянутся вперед, одна ложится прямо на усталое взрослое лицо. По щеке бежит слеза, Хани смахивает ее, а потом прижамает губки к левому маминому веку.

Потом несу сестренку к Саре в машину и внезапно ощущаю ломоту во всем теле. Рывком раскрываю ржавую дверцу и, как куклу, усаживаю Хани на сиденье.

В это мгновение рядом с нами тормозит гигантский синий грузовик, двигатель ревет ужасно противно. Из кабины выбирается долговязая громоздкая фигура. Это Фрэнк. Глаза его, полные слез, устремлены на нас с малышкой. Дышит он так прерывисто и часто, что ноздри раздуваются. Ему лишь с огромным трудом удается подавлять какое-то рвущееся наружу чувство. Дядя наклоняется к окну Сариного автомобиля и прижимает огромную натруженную лапу к щеке крошечной племянницы. Я засыпаю его вопросами о том, что и как случилось, но Фрэнк красноречиво сжимает губы и размашистым шагом направляется ко входу в участок. Подошвы рабочих ботинок отбивают ритм по тротуару.

– Сара, посиди с ней буквально секунду, ладно? – Моя любимая оглядывается на ребенка неуверенно, но не протестует, так что я спешу за отчимовым братом обратно в отделение. Зачем – сама толком не понимаю, но меня властно влечет какое-то ноющее внутри беспокойство, неприятное предчувствие.

Фрэнк разговаривает с дежурным офицером у стойки приема посетителей, причем, похоже, с самого начала на повышенных тонах:

– Нет, я не собираюсь садиться и ждать. Я хочу прямо сейчас знать, что за хрень произошла. Мне позвонил один из работников. Сказал, что нашел тело моего брата на одном из наших строительных объектов. Мертвого. В луже крови. Вот я и приехал во всем разобраться. Немедленно! – Голос его срывается, последние слоги неожиданно тонут в рыданиях. – Он мой брат!

Из его гортани со словами прорывается какая-то первобытная скорбь.

Я замираю возле кулера для воды. Жду развития событий.

– Фрэнк! – Мама поспешно пересекает помещение. В глазах ее – настороженность.

– Ширли, – хрипло откликается тот. – Я последний раз спрашиваю: какого дьявола произошло?

– Его больше нет. Стукнули молотком по голове. Мгновенная смерть.

Фрэнк широко распахивает глаза.

– Нет. Не верю. Бессмыслица какая-то. Это невозможно. Он даже не должен был быть сегодня там! Я отправлял туда только Джереми с Брэндоном. Что Джим там делал?

Мама скрещивает руки на груди.

– Он потащил туда Джесса, чтобы тот наверстал… за вчерашний прогул.

– В смысле, за то, что явился на работу упоротый, как зомби? – грохочет Фрэнк, и на секунду горе прорезает вспышка гнева.

Прежде чем мама успевает ответить, из кабинета сбоку выходит мужчина с темно-бронзовым оттенком кожи, коротко и аккуратно постриженными волосами, в добротном костюме. Видимо, следователь.

– Фрэнк Купер? – Он протягивает руку, Фрэнк пожимает ее машинально. – Я сержант Мартинес. В настоящее время мы прилагаем все усилия, чтобы установить, как и что произошло с вашим братом. Если у вас найдется минута, я бы хотел задать вам несколько вопросов о ваших служащих. – Офицер жестом приглашает гостя в кабинет. – Прошу следовать за мной.

Фрэнк не отвечает и не двигается с места. Мартинес настаивает, растолковывает:

– Мне необходимо лишь узнать, кто именно – поименно – имел доступ на стройплощадку: подрядчики, поставщики материалов? Я бы хотел услышать обо всех, кто только вам вспомнится.

Лицо отчимова брата к этому времени искажает гримаса бешенства, кажется, он едва сдерживается:

– Отвечать на ваши вопросы – только время зря терять. Я точно знаю, кто это сделал.

Мама подается к нему всем телом, простирает руки, но они застывают на полпути: на вид получается так, будто она собиралась залепить Фрэнку пощечину или зажать рот, но в последний момент передумала.

Однако тот все успел заметить. Он оборачивается.

– Что, Ширли, яблочко от яблоньки недалеко падает, да? А ведь я говорил Джиму не связываться с вашей проклятой семейкой!

Мамино лицо искривляет какая-то ехидная, полная злобы ухмылка.

– Еще бы! Ты не смог этого пережить, да? Ревностью изошел? Так и не научился принимать удары судьбы по-мужски, верно?

Следователь становится между ними.

– Сэр, мадам, нельзя ли…

Лицо Фрэнка заливается тускло-сумрачным румянцем, напоминающим цвет увядающего мака.