Песнь пророка

Тихо ступая, она подходит к передней двери, открыв ее, выдвигает и фиксирует задвижку, уже на крыльце зажигает сигарету. Сумерки переходят в ночь, легкий дождь пятнает дорожку, по улице, игнорируя комендантский час, движется фигура. Она видит сгорбленную спину подростка, оба одновременно затягиваются, подросток прикрывает сигарету ладонью. Он проходит мимо, но спустя мгновение она слышит, как из-за угла выезжает джип, она вжимается в стену, видит на переднем сиденье двух патрульных повстанцев, наблюдает, как мигающие подфарники отражаются в соседских окнах, когда автомобиль тормозит. Айлиш идет к калитке, шепотом приказывая мальчишке бежать, однако он оборачивается лицом к джипу, двое мужчин окружают его, он пожимает плечами, повстанец хватает его за руку, разворачивает и толкает к машине, чтобы надеть наручники. Закатав рукава, Айлиш выскакивает за калитку с криком, что вы делаете с моим сыном? Ей удается застать их врасплох, руки, державшие подростка, разжимаются, повстанец разворачивается, встречая ее взглядом, который она не может прочесть в темноте. Теперь она не какая-то прохожая тетка с улицы, Айлиш обретает ту ипостась, в которой она совершенна, меч в устах, этот мальчишка — ее сын, она хватает его за рукав и встряхивает, я же велела тебе не выходить на улицу во время комендантского часа, а ну марш домой. Она встала между подростком и двумя мужчинами и теперь подталкивает его в спину, раскинув руки и заслоняя пути к отступлению. Мне очень жаль, я знаю, что сейчас комендантский час, но у моего малыша режутся зубки, за всеми не уследишь, а этот решил, что может шляться по улицам, когда ему вздумается, обещаю, больше такое не повторится. Фальшивое спокойствие улицы, ледяной изучающий взгляд, потрескивание рации в джипе. Боясь, что подросток пройдет мимо, она оборачивается и кричит, подожди меня внутри. Патрульные больше не видят его, и она складывает руки на груди, один из повстанцев откашливается и говорит с мягким городским акцентом. Считайте, что вам повезло, если я еще раз увижу вашего сына на улице, я его заберу, вам ясно? Она встречает его взгляд с кислой миной. Вы спрашиваете, ясно ли мне, да, ясно, вы тоже кое-что для себя уясните, мой старший сын ушел из дома, чтобы бороться с властью, а я стою посреди улицы, и вы мне угрожаете, мы хотели падения режима, но нам не нужна все та же старая дрянь в новом коленкоре, больше мне нечего вам сказать. Она идет по улице, прислушиваясь к работающему на холостом ходу двигателю, наверняка патрульные наблюдают, как она берет подростка за локоть и заводит в дом. Входная дверь за ними захлопывается, и она толкает подростка на кухню, Молли и Бейли отрываются от компьютеров, они хотят знать, что происходит. Она велит подростку сесть на стул, он и вправду совсем юнец, нахохлившийся и дерганый, словно его собираются бить. Теперь она видит, что он не может быть ее сыном, бегающие глаза, грубые манеры юнца из многоэтажки, она выходит в гостиную и разглядывает улицу сквозь жалюзи. Посиди тут немного, прежде чем уйти, они сделают еще круг. Что-то неприятное проступает в лице юнца, он подходит к раковине, плюет в нее и с обиженным видом разворачивается. Зачем вы влезли, тетя, говорит он, я собирался от них удрать.

Грохот взрывов, когда она чистит зубы на кухне, шок от каждой детонации, раскалывающей ночную тишину, рука скользит к сердцу, сжимаясь в кулак. Опустив глаза, она видит в раковине зубную щетку, видит, как надежда ускользает из рук, надежда, которую дурак, заблудившийся в необъятной пустоте, пытается удержать, словно воду в ладонях, она чувствует, что Бейли подошел к стеклянной двери у нее за спиной. Последний снаряд был реактивным, говорит он, и она оборачивается, слыша в его голосе удовлетворение от собственной осведомленности, видя его безголовым в темноте, одна футболка, и длинные белые ноги торчат их трусов. Откуда ты знаешь, спрашивает она, тряся головой, и снова отворачивается к окну, церковный колокол отбивает час в синеватой летней тьме, за ним еле слышен другой колокол, бьющий вне времени, словно эхо первого, и снова глухой грохот нового взрыва. Эта ярость, которую она не может выжать из стиснутых рук, эта тоска, охватывающая ее, когда она закрывает окно и возвращается в гостиную, тяжесть, которая так сдавила грудь, что Айлиш с трудом передвигает ноги, она опирается на стол рукой, закрывает глаза, делает глубокий вдох, у нее замерзли ноги, и она не помнит, где оставила тапочки, только что были здесь. Тапочки прячутся под одеялом, а снаряды все продолжают падать на город с медленным, ровным боем военного барабана. Она говорит детям, что бояться нечего, что режим стреляет по позициям повстанцев, и сама в это не верит. Всякий раз, когда рвется снаряд, Молли издает странный горловой звук. Бен проснулся и хочет выбраться из кроватки. Айлиш включает радиоприемник и ждет международных новостей, но в новостях нет ничего о том, что у них творится. Она говорит детям, что скоро все закончится, ничто не может продолжаться вечно, утром я перейду через блокпост на правительственную сторону и куплю еды, может быть, сумею раздобыть немного шоколада. Еще один взрыв, теперь ближе, и Молли снова издает горлом звук, на сей раз протяжнее, словно вступительная нота древнего сурового плача, она ищет материнскую руку под одеялом, и Айлиш сжимает руку дочери, сознавая, что лжет своим детям, лжет, потому что ей нечего им предложить, ни утешения, ни помощи, только ложь, недомолвки и отвлекающие байки, она рассказывает им истории из своего детства, которые они слышали не раз, о том, как ее сестра свалилась с дерева, но сломала не спину, а задницу, и ей пришлось несколько недель сидеть на резиновом кольце, о том, как их беременную прабабушку ударило молнией и швырнуло через весь двор, но она осталась невредимой, зато дедушка родился со шрамом за ухом. В два часа ночи обстрел попадает в международные новости, правительственные войска начали стратегическое наступление на позиции повстанцев, наступление на сон, на святилище ночи, хочется закрыть глаза и найти дверь в утро, но вместо этого перед ней могильная тьма, она видит, что ночь погребла их под собой и дом рушится им на головы. Раздается равномерный треск, который не прекращается ни на минуту, правая рука Айлиш начинает дрожать, она держит ее левой, прячет под одеялом, видя перед собой лица мужчин, обстреливающих из минометов и ракетных установок их дома, понимающих, что шлют смерть на головы друзей и родных, видя мужчин, которых не раз встречала на улице. Бен снова просыпается с криком и не унимается, его сердитое дыхание у нее на руке, когда она засовывает палец ему в рот, нащупывая десну, у страдальца шатается зуб, но у нее нет обезболивающего. Большим пальцем Айлиш обводит его подбородок, спрашивая себя, чтo ребенок его возраста знает о мире, запах страха на ее теле, малыш растет с этим запахом, от которого нельзя избавиться, который нельзя заглушить, ребенок впитывает материнскую травму и хранит в своем теле на будущее, а когда взрослеет, выплескивает на окружающих ужас и слепую тревогу, и сейчас Айлиш держит на руках раненого мужчину. Ровный бой военного барабана, ровная череда взрывов, на некоторое время артобстрел удаляется, словно грозовая туча уходит в море, по радио никаких новостей, и она выключает приемник. Молли и Бейли спят, сирены во тьме и лай собак, Бен вздрагивает, как будто, чтобы заснуть, ему нужно сбросить ее страх. Айлиш закрывает глаза и видит отца, одного в пустом доме, пес скребется в стеклянную дверь, отец лежит под лестницей, спит с открытым ртом, он врос в землю, словно скала, Айлиш видит, что земли, моря, гор и озер больше нет, мир превратился в зияющую тьму, есть только смерть, которая спускается с небес, смерть, которая хочет взорвать сон, и поэтому Айлиш боится закрывать глаза.

Она не знает, в котором часу снаряды начинают свистеть над головой, она спала с открытыми ушами, два снаряда падают так близко, что дом сотрясается и что-то падает на пол. Звериный вопль вырывается из ее горла, Молли с криком подскакивает на матрасе. Айлиш не может найти фонарик, Молли зарыла его под одеялом, и, когда они находят фонарик и Айлиш включает его, они видят осыпавшуюся перед камином штукатурку с потолка. Бейли вырвало на пол. Не знаю, что со мной, говорит он, подхватил инфекцию или отравился. Луч фонарика дрожит в ее руке, когда она идет за дезинфицирующим средством и тряпкой на кухню, где ненадолго задерживается у окна, глядя на столбы белого дыма. Нельзя тратить воду впустую, она ставит таз рядом с Бейли и велит блевать туда, жестко скребет доски, затем возвращается на кухню и видит, что рука перестала дрожать. Она вытягивает пальцы, дает руке отдохнуть, взрыв возвращает дрожь, Айлиш сметает с пола в гостиной штукатурку, принимается мыть столешницу, пространство вокруг раковины, подоконник за раковиной, зону разбрызгивания вокруг плиты, близкий взрыв сотрясает землю, и ей приходится ухватиться за раковину обеими руками, продолжая думать о копоти на вытяжке, которую непременно нужно отскрести, слишком долго она откладывала уборку на потом, грязь расползается по столешнице, застревая за микроволновкой, остатки пищи завалились в выдвижные ящики и лежат под вилками и ножами, крошки из хлебницы, тостер, который переносят с места на место, отрезаешь кусок хлеба, и полбуханки оказывается на полу, крошки закатываются под чайник, в ящик для столовых приборов, который только что вымыли. Мам, что ты тут делаешь, Бейли снова тошнит. Она хватает дочь за руку, трясет ее вверх-вниз, но Айлиш снова стала собой. Когда станет посветлее, говорит она, нужно заклеить окна скотчем, чтобы не вылетели, который сейчас час, будем надеяться, Бен не проснется.

Айлиш стоит перед зеркалом в прихожей, пальцы теребят пуговицы пальто. Она уже несколько дней не причесывалась, поэтому распускает волосы и проводит по ним пальцами. Эта дрожь в правой руке, словно что-то забралось под кожу и питается сухожилиями и костями, она берет расческу, кладет обратно и затягивает волосы. Поднимает телефонную трубку, надеясь услышать гудок, выходит на улицу, смотрит на небо, пытаясь угадать источник стелющегося дыма, воют сирены. Джерри Бреннан кладет пакет на гору мусора, чернеющую и набухающую вдоль дорожки. Крысы, говорит он, указывая на улицу, размером с кошек, я никогда еще не жил в такой грязи. Айлиш не знает, что ответить, ее больше не волнуют мусорные баки, за последние пять дней и ночей она спала от силы час, это ощущение в теле, что все изменилось безвозвратно, глубокий черный страх, живущий в крови, ощущение безвыходности. Джерри Бреннан взмахивает рукой, хочет что-то сказать, но тут они одновременно задирают головы, гулкое эхо военного самолета, который уже пролетел, раскатывается по небу, словно по пещере, затем взрыв в нескольких километрах. Семь утра, говорит он, по ним можно часы проверять, их не слышно, пока не начнут бомбить или уже не отбомбились. Она разглядывает небритое лицо Джерри Бреннана, видит его перед зеркалом с бритвой в руке, и так каждый день последние пятьдесят лет, а сейчас его щеки словно обсыпаны солью, вместо рубашки и галстука на нем грязный жилет, из которого выглядывают тощие руки и цыплячьи локти. Тебе что-нибудь нужно, Джерри, спрашивает она, я собираюсь сходить на ту сторону, могу оставить в сумке свободное место. Он не отвечает, потерянно уставившись на Айлиш, пока она разглядывает палисадник у него за спиной, понимая, что Джерри совершенно выбит из колеи, она видит, как он выбирал горшечные растения, намереваясь на пенсии поливать их из шланга, видит сорняки в трещинах тротуара, склоняющиеся перед его мотыгой, и как он решил, что остаток его дней сложится из одних пустяковых задач, садовые шлепанцы поверх носков, на пятках дырки, и как Джерри потирает обвисшую кожу на локтях, стоя между высокими грядками на заднем дворе, где растут пупырчатая капуста, среднеспелая морковь, свекла и турнепс на зиму, и как бегает взад-вперед по первому зову жены. А теперь Джерри свирепым взглядом обшаривает улицу в поисках крыс. Ясно как день, что они замышляют, говорит он, хотят вывести нас, как паразитов, вот что они задумали, истребить нас, как крыс, вопрос времени, ты знаешь, я когда-то работал в архитектурном бюро, и поверь мне, в этом городе конечное число дорог и зданий, забросай его снарядами, и через некоторое время ты разнесешь каждую дорогу, проделаешь дыру в каждой многоэтажке, магазине или доме, а потом продолжай бомбить день за днем, пока не снесешь все до основания, но не останавливайся, пока не сотрешь в пыль кирпичную кладку, и тогда останутся только люди, которые отказываются уходить. Он отворачивается, бросая безумный взгляд в небо. Почему мы должны уходить, скажи мне, они не выкурят нас отсюда, а если придется, мы залезем под землю, я собственноручно выкопаю яму в своем гребаном саду, если всю жизнь прожил на одном месте, тебе просто не приходит в голову, что можно жить где-то еще, это, как ее, нейрология, это встроено в мозг, мы просто закопаемся в землю, вот что мы сделаем, а что нам еще остается, в любом случае идти мне некуда, они вынесут меня отсюда только вперед ногами. Айлиш не знает, что делать с лицом, и отворачивается, ковыряя бетон носком ботинка. Еще раз поблагодари Бетти за то, что одолжила мне велосипед, передачи по-прежнему соскальзывают, и я позволила сыну повозиться, но стало только хуже. Это старый велосипед, там могут быть деформированы зубья на задней звездочке, покажи его Пэдди Дейви, у него мастерская на Эммет-роуд рядом с кафешкой, я всегда чинил у него велосипеды наших детей, передай от меня привет, он с тебя много не возьмет.

В полусне она бормочет Ларри, чтобы тот ответил, рука придавлена весом тела, и, когда Айлиш наконец просыпается, слышит в прихожей телефонный звонок, неподалеку воют сирены, Молли спит на ее руке. Айлиш спешит в прихожую, думая, что скоро рассветет, по пути беседуя с Марком, черт возьми, меня не удивляет, что ты забыл мой номер, кто сейчас помнит номера мобильных, но уж домашний-то номер ты мог вспомнить, я с детства тебе все уши прожужжала… Она узнает отца по манере откашливаться, характерный вдох, затем голос начинает дрожать. Ты меня слышишь, она ушла, слышишь, я спал — проснулся, а ее нет. Папа, говорит она, который сейчас час, городские телефоны не работали несколько дней, ты говоришь о собаке? Ты должна меня выслушать, я говорю о твоей матери, я обошел весь дом, но ее нигде нет, забрала все свои вещи, ее шкаф пуст. Мне следовало догадаться, что рано или поздно это случится, я должен был знать, что она уйдет от меня. Высокий голос падает до шепота, а потом ему становится трудно дышать. Я задыхаюсь, говорит он, я не могу вдохнуть… О господи, папа, пожалуйста, давай вызовем врача. Нет, говорит он, оставь меня в покое, эта женщина хочет моей смерти. Айлиш давит на веки большим и указательным пальцами, сжимает переносицу, что она может сказать мужчине, который грезит наяву, как сообщить ему о кончине жены, если он не помнит, что она умерла. Дрожь проходит по ее телу, она поднимает глаза, видит в дверях Молли и жестом велит ей возвращаться в гостиную. Сквозь черный и пыльный телефонный провод она пытается разглядеть отцовское лицо, хочет обнять его, видит, как он стоит в прихожей без халата и тапочек, а свет горит во всем доме. Она велит ему глубоко вдохнуть, открывает глаза и видит два бледных настороженных лица, наблюдающих из-за двери. Папа, говорит она теперь уже шепотом, поворачиваясь к детям спиной. Папочка, ты должен меня выслушать, пожалуйста, вдохни глубоко и слушай, мама никуда не ушла, она скоро вернется, она просто… Ты лжешь мне, говорит он, ты вечно мне лжешь, я знал, что без тебя не обойдется, ты всегда принимаешь ее сторону, таскаешься за ней, как собачонка, без вас в этом доме стало легче дышать. Она слышит, как он с шумом втягивает воздух, затем всхлипывает. Я не могу дышать, говорит он. Папа, папочка, все будет хорошо… Я должен был знать, что это случится, должен, но я закрывал глаза, ты же знаешь, как я любил ее, я все еще ее люблю, скажи мне, куда делась наша любовь, я не могу вспомнить, когда все пошло прахом, куда уходит любовь, ведь совсем недавно она билась в наших руках. Айлиш ошеломлена, она шепчет, извивается под кожей, дергает себя за волосы. Папа, пожалуйста, выслушай меня, ты все неправильно понял, я приду утром, как только рассветет, как только смогу. Нет, отвечает он, я не хочу, чтобы ты приходила, мне твоя доброта ни к чему, только не сейчас, твоя мать меня бросила, бросила всех нас, в этом вся она, дай мне побыть одному. Она слышит в трубке шуршание, как будто он прикрывает ее рукой. Пап, я не слышу тебя, что ты сказал? Она яростно машет детям, чтобы закрыли дверь. О, моя дорогая, что я наделал, я не слушал, я никого не слушал, я должен пойти и разыскать ее, я знаю, куда она ушла, если выйду прямо сейчас, я еще успею ее остановить… Папа, пожалуйста, выслушай меня внимательно, ты не должен выходить из дома, еще только пять утра, город обстреливают, а через два часа начнутся авианалеты, пожалуйста, оставайся на месте, я найду способ до тебя добраться и вызову доктора. Айлиш слышит, как трубку кладут на рычаг, и ей остается в тишине выкрикивать отцовское имя.

Она набирает номер миссис Талли, хочет попросить ее проведать отца, но телефон не отвечает. Автоответчик в приемной врача выдает информацию о часах работы и переключает на другое сообщение, запрашиваемая вами услуга больше недоступна, дежурный врач покинул страну вместе с семьей и вряд ли вернется, он забрал с собой своих родителей, если ваш случай не терпит отлагательства, обращайтесь в ближайшее отделение неотложной помощи. Паника на лице Молли, когда Айлиш говорит детям, что ей придется пересечь город, Молли идет вслед за ней в прихожую, Айлиш тянется за плащом, оборачивается и видит, что Молли стоит перед дверью, скрестив на груди руки. Мама, ты не должна выходить на улицу, когда там такое, неужели ты не можешь просто подождать, с дедушкой все будет в порядке, он снова уснет и потом не вспомнит, что было, сейчас он сидит на кухне и бурчит над старой газетой, пьет чай с прокисшим молоком, очки висят на груди, а он не может их найти, ты же его знаешь. Айлиш смотрит Молли в лицо, на мгновение поверив, что ее слова правда, видит, как ладонь дочери сжимает ее запястье, Молли шепотом умоляет ее не ходить. Ладно, говорит Айлиш, надеюсь, ты права, подожду, пока не развиднеется, кажется, обстрелы и правда стихают после обеда. Это ощущение, словно ты входишь в темную комнату и за тобой закрывается дверь, обстрелы и авиаудары не прекращаются ни на минуту, и день ускользает из рук, а вечер сменяется ночью. Они едят холодный ужин, Айлиш слушает Би-би-си, несмотря на возмущение международного сообщества, правительственные войска усилили обстрелы, переключается на правительственное радио, режим уверяет, что бомбит террористов. Она выключает радио, но ей не спится, разная ложь вращается в голове по кругу, ее будит Бен, который наконец-то заснул, сжимая ладонями ее лицо. Утром она с решительным видом стоит перед детьми, продевает руки в рукава плаща, тон торжественен и серьезен. Я больше не выдержу, говорит она, я должна идти прямо сейчас, вернусь, как смогу.

Птицы всегда будут населять землю, птицы приветствуют рассвет в проломах и среди разбитых деревьев, пока она катит по городу на велосипеде. Просветы возникли там, где их раньше не было, здания превратились в руины, везде торчат одинокие стены и дымоходы, лестница завершается внезапным обрывом. Айлиш прокалывает заднюю шину и, спрятав велосипед за стеной школы, вынуждена продолжить путь пешком, на юго-востоке города гремит канонада и все затянуто серой дымкой, слышны спорадические ружейные выстрелы, она шепотом беседует с Ларри, граница между правительственными войсками и повстанцами размылась, возможно, ее больше нет. Она торопится миновать тихие жилые районы, клубится пыль, блокпосты повстанцев заброшены, дети жгут покрышки в мусорных баках, поднимающийся черный дым ослепляет военные самолеты. Улицы, окружающие отцовский дом, безмолвны, редко проедет автомобиль. Спенсер сидит на коврике перед входной дверью, она окликает его, и пес начинает носиться кругами в ожидании, что она впустит его внутрь, потом замирает, когда Айлиш барабанит костяшками по его черепу. Что ты здесь делаешь один? Она стучится, прислушивается, отпирает дверь своим ключом, цилиндр замка провернут на два оборота, вступает в прихожую и понимает, что дом пуст, его пальто исчезло с вешалки, свет везде выключен, трубка беспроводного телефона лежит на зарядном устройстве. Шторы в спальне Саймона раздвинуты, кровать кое-как застелена, тапочки стоят перед шкафом. Она отправляет собаку в сад, снимает трубку, линия отключена. Прикрывает входную дверь, проходит до конца улицы, затем привычным отцовским маршрутом в сторону парка, все местные лавки закрыты ставнями, останавливает каждого встречного, но никто не видел мужчину, которого она описывает, а нетрезвый юнец на велосипеде просто смеется ей в лицо. У миссис Талли ставни опущены, дом заперт, растения сохнут на веранде. Гас Карберри не спешит открывать, затем, опершись о косяк старческой рукой и выставив наружу седые усы, оглядывает улицу, качая головой. Она переходит улицу к миссис Гаффни, которая приглашает ее зайти и перевести дух, в прихожей висит запах благовоний, Айлиш следует за хозяйкой в полутемную кухню и садится на стул. Выпейте чаю, и посмотрим. Миссис Гаффни включает газовую плитку и наполняет старый чайник водой из канистры. Я не знаю, что мне делать, говорит Айлиш, не осталось служб, куда я могла бы обратиться, «Гарды» в южной части города, похоже, просто нет, но можно попробовать обзвонить больницы. Она смотрит на чайник, который греется на газу. Вы не могли бы за ним последить, в любой момент он вернется, позвольте оставить вам мой номер, и вы перезвоните, если будет связь, понятия не имею, что делать с этим чертовым псом, так я и знала, что от него будет одно беспокойство. Чайник начинает свистеть, миссис Гаффни встает и со звяканьем вынимает из шкафчика две чашки. Собаку я возьму, если у вас есть еда, у меня просто нечем его кормить. Айлиш разглядывает морщины на лице женщины, пытаясь вспомнить лица ее сыновей, когда-то бегавших по улице, теперь они взрослые мужчины, у них собственные дети, которые живут на фотокарточках, расставленных на подоконнике. А как поживают ваши сыновья? О, давно уехали, оба в Австралии, они меня долго уговаривали, но я не хочу. Почему, миссис Гаффни, почему вы остались? Женщина долго молчит. Прикладывает к щеке покрытую пигментными пятнами руку, собирается заговорить, но вместо этого вздыхает и отводит взгляд. Кто знает, почему мы остаемся? Айлиш бродит по дорогам, мнется в дверном проеме, затем поворачивает к дому. На перекрестке слышит позади стук копыт, оборачивается и видит на дороге трех лошадей — две серые в яблоках, одна пегая, — лошади, словно бешеные, проносятся мимо, выпучив глаза.

Дни утекают между пальцами, по ночам кругом обстрелы, она видит Саймона как призрака, который нависает над ней, затем отступает в молчание. Она пересекает город еще раз, стоит в пустом доме, прячется на улицах, больше она не оставит детей одних, шепчет она Ларри, я должна была предвидеть, что это случится, понимала, что мне следовало сделать, да, понимала, должна была предвидеть, только я одна во всем виновата. Телефонная связь восстанавливается, и ей звонит миссис Гаффни, сообщить, что собака сбежала. Сестра звонит из Канады, и она отключает телефон, зная, как Айне воспримет новость, что отец пропал, Айлиш не справилась, и теперь ей стыдно, в надежде, что Саймон вернется, она солгала детям, она столько раз лгала себе. Айне засыпает ее сообщениями. Я не могу дозвониться, нам нужно поговорить, пожалуйста, скажи, что у тебя все хорошо. Юг города в осаде, бомбардировки не прекращаются ни днем ни ночью, по Би-би-си сообщают, что военные сбрасывают с вертолетов бомбы, начиненные шрапнелью и горючим, дети спят под лестницей, Бен вопит от боли, верхние и нижние клыки лезут наружу. Внутри ее тела что-то скрутилось в узел, который невозможно развязать, тело постоянно начеку, тело слышит во сне, видит сквозь верхнюю часть черепа, пока Айлиш стоит в очередях за водой и продуктами. Она как раз стоит в очереди, когда встречает одноклассника, и что-то в его изможденной улыбке на миг заставляет ее вспомнить, каково это, когда тебя обнимают, каково это — лежать рядом с любимым, выбросив из головы мысли, ощущая только свое тело, на краткий миг полностью утратив свое «я». Айлиш отворачивается, стесняясь того, как выглядит, она давно перестала причесываться, опасаясь, что волосы окончательно вылезут. Тот мужчина трогает ее запястье и говорит, что на Крамлин-роуд открылся подпольный магазин электроники и там можно найти что-нибудь нужное. Она идет по полуразрушенным улицам мимо добровольцев из гражданской обороны, те в белых касках прочесывают завалы возле многоквартирного дома, вооруженный охранник запускает ее в магазин электротоваров, и она встает в очередь. Подержанные стиральные и сушильные машины, посудомойки и плиты, вот только нет электричества, чтобы ими воспользоваться, она снова надела не ту обувь, летние лоферы жмут, она снимает туфельку и изучает свои ступни, вспоминая, что раньше эти лоферы ей нравились, ее ноги изменились с тех пор, как родился Бен, свод стопы опустился, кости вытянулись, это больше не ее ноги, в сумке звякает телефон. Она читает сообщение, смотрит на экран, перечитывает снова. Знайте, что он в безопасности. Она пишет сестре, кто в безопасности? Невыспавшиеся глаза и небритое лицо за прилавком. Ей нужно сухое молоко и детский парацетамол, мужчина уходит в заднюю комнату, а юноша подсчитывает сумму на калькуляторе. Она быстро прикидывает в уме, за парацетамол просят в двенадцать раз дороже обычной цены, в ожидании ответа Айне она смотрит на экран, такими темпами деньги скоро кончатся, и надо будет снова одалживаться у сестры. Айне долго не отвечает, и она повторяет вопрос: кто в безопасности? Она торопится домой, проклиная туфли, когда приходит ответ, она останавливается и дважды перечитывает сообщение. Папа в безопасности, наши друзья его вывезли, я целую вечность пытаюсь тебе дозвониться.

Глава 8

Заднее колесо щелкает, когда она заносит велосипед в прихожую и прислоняет к стене, с кухни доносится звон таймера. Она зовет кого-нибудь выключить духовку, оглядывается в поисках тапочек, снова зовет и босиком проходит на кухню. Где Бейли, интересуется она спустя некоторое время у Молли, которая лежит ничком на матрасе в наушниках, уткнувшись в ноутбук, Бен же с деревянной ложкой в руках дремлет в кроватке. Она переложила черный хлеб с формы на решетку, постучала по основанию буханки, прислушиваясь к глухому звуку, прежде чем вспомнила, что нужно выключить таймер, электричество может вырубиться в любую минуту, неплохо бы устроить постирушки. Теплая умиротворенность хлебной корочки, она думает о Кэрол Секстон и ее кислой гримасе, оказывается перед Молли, размахивая прихваткой, почему ты не выключила духовку, я же просила. Раненые глаза отрываются от экрана, глаза принадлежат Кэрол Секстон, а не ее дочери, Айлиш разворачивается к кухне, прислушивается и закрывает голову руками, звук рушащегося мира, дрожь под фундаментом, шорох осыпающегося цемента. Она подбегает к Бену, выхватывает его из кроватки, велит Молли спрятаться под лестницей, Молли стягивает наушники, Айлиш диким взглядом обводит гостиную. Где Бейли, кричит она, куда подевался твой брат? Паника на лице Молли, рот открывается, но оттуда не слышно ни звука, слова унесло вперед, под лестницу, девочка показывает на дверь. Он вышел, кричит она, сказал, сходит за молоком. Айлиш сует Бена Молли в руки и пихает ее в нишу, а сама бежит к двери, выкрикивая имя сына, рука распахивает дверь во двор, глаза обшаривают улицу, какое молоко, где он собирался его купить, и тут ее отрывает от земли и отбрасывает к дому, руки раскинуты в танце света и тьмы, во рту бетонное крошево. Она лежит в безмолвной темноте, погребенная под необъятной давящей тишиной. Что-то застряло у нее во рту, но это не кровь, кровь пульсирует вокруг прикушенного языка, обволакивает то, что во рту, но это не бетон, что-то другое, глаза видят прихожую, всю в битом стекле и пыли, Молли, наклонившись, поднимает придавивший Айлиш велосипед, в изгибе локтя она держит Бена и что-то беззвучно кричит, но Айлиш не понимает, ее тянут за руки, заставляя сесть. Внезапной волной накатывают рев, вопли, крики о помощи на фоне орущей сигнализации, как будто всех разбудил звон утренних колоколов. Молли вытирает ей лицо, Айлиш видит на рукаве дочери собственную кровь, хватает Молли за запястье, но не может открыть рот, хочет привстать, но вес тела словно бы сосредоточился в черепе, и волна головокружения откидывает ее к стене. Всем весом она опирается на руку, заставляя себя подняться, оставляя на стене кровавый отпечаток ладони. Бен хнычет и цепляется за сестру, Молли велит матери сесть. Айлиш должна заставить свой рот говорить, заставить язык шевелиться, чтобы произнести слово, которое застряло в крови под прикушенным языком, имя, единственное имя, которое может расшевелить ее рот, и после того, как она его произносит, рот превращается в безмолвную пустыню. Спотыкаясь, она шагает через дверной проем, и нет силы, способной ее остановить, Айлиш встречает отвратительная смешанная вонь, вонь проникает в нос, рот и глаза, обжигает горло, когда она вступает в бездну дыма и пыли, заполняющую пространство между домами. Она идет, зовя сына, мужчины и женщины возникают из пыли, осколков стекла и бетонного хруста под бегущими ногами, волонтеры в белых касках перекликаются, направляясь к месту авиаудара. Сквозь пыль внезапно проступают обломки домов справа от Зэйджеков, цементная пыль висит в воздухе, легкий ветер рассеивает дым, который сливается с дымом от первого авиаудара в конце улицы. Кажется, в голове у нее сломался какой-то механизм, и она не может вспомнить, кто жил через дорогу, не может представить лица тех, кого знала, просто одиноко бредет в безмолвном мире, яростно вглядываясь сквозь пыль, кто-то берет ее за локоть, лицо под белой каской спрашивает, не ранена ли она, ей на плечи накидывают одеяло, отводят к обочине и заставляют сесть на дорогу. Вы не понимаете, говорит она, пытаясь выдавить улыбку, несмотря на кровавую кашу во рту, мой сын должен вернуться из магазина, мой сын пошел за молоком. Молли стоит рядом, прижимая Бена к груди, волосы и лица побелели от пыли, пока Бен не разевает рот, чтобы зареветь, и Айлиш видит его забавный розовый язычок, Молли умоляет ее вернуться в дом, Айлиш пытается проморгаться, пристально вглядываясь в улицу. Через дорогу она видит занавески за окном спальни. И снова бредет к месту первого авиаудара, сжимая одеяло, борясь с накатывающей тошнотой, ощущая мерцающий запах газа, бредет к дымящемуся месиву битых кирпичей, расщепленной древесины и оборванных кабелей, где когда-то стоял ряд домов, люди толпятся на обломках, перебирают их, мужчина тянет женщину за подмышки, ее босые ноги волочатся по земле, другой мужчина подхватывает женщину за лодыжки и несет к хетчбэку, который ждет с открытым багажником, пока он откидывает сиденья. И тогда Айлиш видит сына, узнает его сразу, хотя Бейли стоит спиной, сгорбившись, между белых касок и гражданских, разгребающих обломки, его волосы и одежда побелели от пыли, и крик застревает у нее в горле. Он не слышит ее, пока Айлиш не хватает его за руку и не вытягивает из толпы, заключает в объятия, а пыль садится на его длинные ресницы, когда Бейли моргает, пытаясь вырваться. Все в порядке, мам, говорит он, да успокойся ты, я должен вернуться и помочь. Она кричит от любви и боли, всматриваясь в него с затаенной гордостью, гладит по голове, смотрит на руку, разворачивает Бейли за плечи и видит слипшиеся на затылке волосы. Она хрипло вскрикивает, глаза обшаривают улицу, велит Молли найти врача, женщина в гражданском с маской на лице и сумкой через плечо подходит, успокаивает Айлиш, легко прикоснувшись к ее запястью, с отработанной ловкостью усаживает Бейли на землю, наклоняет его и льет воду из бутылки ему на затылок, Бейли поднимает глаза на мать. Вот видишь, я же тебе говорил, я в полном порядке. Женщина поднимается с корточек. У него в черепе застрял осколок, думаю, все будет хорошо, но осколок нужно извлечь. Сегодня утром детскую больницу в Крамлине разбомбили, но вы все равно туда езжайте, а если они не смогут его принять, тогда в больницу на Темпл-стрит, если решитесь через передовую на ту сторону, только найдите кого-нибудь, кто вас подвезет. Прогорклый дым вьется в воздухе, забираясь Айлиш прямо в рот, заполняя ее целиком, и она не может выдохнуть, вытолкнуть из себя то, что застряло в запахе гари. Врач уже переключилась на мужчину, который одиноко сидит на обочине, обхватив колени и уставившись в пространство. Айлиш ничего не соображает, улица забита людьми, которые кричат и машут руками, пытаясь рассадить раненых по машинам, Молли заговаривает первой, Молли смотрит вниз, на ее ноги, и говорит, мам, ты забыла туфли, у тебя все ноги в крови.

Затхлость листьев и древесной смолы, тесный полумрак фургончика ландшафтного дизайнера, дверца задвигается. Она видит лицо Молли перед тем, как ту заслонила фаланга мужчин, которые тащили к такси женщину на простыне, страх в глазах дочери и внезапная твердость, когда она согласилась отнести Бена домой, Айлиш видит Молли в клубящейся пыли вне времени, понимая, что в этот миг ее дочь стала взрослой. Садовые инструменты гремят и лязгают, пока люди на заднем сиденье пытаются освободить место для юноши, которого уложили на куртку навзничь. Юноша зовет высоким прерывистым голосом, и она не может разглядеть, кто с ним, Бейли пытается выглянуть между сиденьями, она шепотом велит ему сидеть смирно и натянуть одеяло на голову. Красная напряженная шея водителя, когда тот, высунувшись, дает задний ход, тормозит, захлопывает дверцу, склоняется над рулем, двигает рычаг переключения передач, фургон дергается вперед, снова тормозит, Айлиш придерживает голову Бейли в одеяле, а водитель, опустив стекло, принимается кричать и размахивать руками. Эй, приятель, сдай назад, дай мне вывезти эту толпу. Ничем не обитый корпус сотрясается на каждом ухабе, Айлиш пытается привести мысли в порядок, но боль в черепе так сильна, что никак не вспомнить, где находится больница и как называется, до сих пор никто не промолвил ни слова, только водитель все время чертыхается, давит гудок тылом кисти, кричит на машины впереди, опускает стекло и машет рукой, проезжая перекресток. Айлиш закрывает глаза, видя, как ее уносит во тьму, она становится пассажиркой собственной жизни, ее настоящее в этом фургоне, и больше нет ничего, настоящее возникает из прошлого, а будущего не существует, будущее отступает в тишину мертвых идей, и все же Айлиш пытается уцепиться хоть за что-нибудь, выманить будущее из небытия, нарушить его молчание, выстраивая логику событий, подставляя как можно больше переменных. Ей важно знать, что фургон остановится у двери отделения неотложной помощи, и они выйдут, и Бейли, немного помурыжив, все-таки примут и отвезут на операцию, а если нет, тогда Темпл-стрит, и они снова выпрыгнут из фургона, и снова ожидание, и долгожданная госпитализация, и будущее снова в ее руках. Она вспоминает название больницы, вспоминает здание, шепчет название, чтобы не вылетело из головы, шепчет его Ларри, видит клерка с компьютером за стеклом в приемном отделении, долгие часы, проведенные вместе с Ларри в отделении неотложной помощи, пока выкрикнут имя их ребенка. Она ищет в памяти лицо мужа, но не может его различить, роется в воспоминаниях, пытаясь дотронуться до его волос, но лицо расплывается, Айлиш открывает глаза и видит, что Бейли снова всматривается вперед. Она тянет его назад за футболку, и тут фургон подпрыгивает, наехав на лежачего полицейского, и Бейли отбрасывает ей на грудь, юноша на полу вскрикивает от боли, в фургоне стонут — полегче, кричит она водителю, видит извиняющийся жест его руки, под ногтями земля. Прости, родная, орет он, домчимся мигом. Она не может вспомнить лицо водителя, смутно видя его в зеркале заднего вида, красная шея блестит от пота, темные волосы поседели за полчаса, только что ты подрезал деревья, а сейчас ты водитель импровизированной кареты «скорой помощи». Как он справится с этим, пытаясь заснуть сегодня вечером, вспоминая ребенка с лицом, посеченным шрапнелью, которого помогал внести в фургон, и до конца жизни ему суждено прокручивать в голове эту картину.

Фургон останавливается перед больничным пандусом и дальше не движется, водитель выходит, откатывает в сторону боковую дверь, и Айлиш видит совсем не то лицо, которое представляла, печальные, потрясенные глаза мужчины, растерявшего былую уверенность. Похоже, в больницу снова прилетело, говорит он, но, может, все не так уж страшно, вон люди еще пытаются проникнуть внутрь. Мужчина с ребенком на руках выпрыгивает из фургона и идет к пандусу, остальные следуют за ним, водитель зовет помощников, чтобы поднять юношу с пола. Айлиш стоит на пандусе рядом с Бейли, наблюдая клубы дыма, исторгаемые задними покоями больницы, перед входом царит хаос, люди кричат и толпятся у двери, двое охранников и медсестра уговаривают их отойти, две машины «скорой помощи», заблокированные на выездном пандусе, включили сирены, отчаянно призывая автомобили впереди освободить проезд. В голове ни единой мысли, она берет Бейли за руку и зажмуривается от боли в черепе, а когда открывает глаза, видит вереницу медсестер и гражданских, которые выносят или выкатывают по пандусу к красному микроавтобусу детей в больничных халатах, мальчик наблюдает за эвакуацией с подъездной дорожки дома напротив, вращая на ладони апельсин. Тучный клоун в неоново-зеленом парике и белом халате широкими шагами подходит к ним, жестом приглашая следовать за собой, она оглядывается, хочет увидеть, кого зовут, а размалеванный рот велит им поторапливаться. Бейли тянет ее за руку, и они усаживаются на заднее сиденье потрепанной «короллы». Она сжимает руку Бейли и закрывает глаза, борясь с тошнотой, которая распространяется от основания черепа, все происходит помимо ее воли, ее словно подхватила и тащит за собой чудовищная сила, тело не плывет, а несется в бурлящем потоке, машина выезжает с территории больницы, присоединяясь к маленькой колонне автомобилей, едущих вслед за микроавтобусом. Бейли сидит на среднем сиденье, она по новой скручивает полотенце и прикладывает к его голове, поглядывая, как они едут мимо старого торгового центра, магазинов с опущенными ставнями, в сторону канала, косясь на немолодого клоуна в зеркале заднего вида, его левый глаз меланхолично прищурен, клоун стирает салфеткой грим с лица. Парик лежит на сиденье, свежеоблысевшая голова блестит испариной, настоящий рот прячется за накрашенным, до Темпл-стрит недалеко, говорит он, меня там знают, все будет хорошо. Когда колонна с детьми подъезжает к каналу, становится тихо, мешки с песком и колючая проволока, повстанцы машут колонне, пропуская на нейтральную полосу, где машины ползут как улитки, а из окон автобуса машут белыми бумажными салфетками и чем-то напоминающим вырванные из книг страницы, клоун тоже достает белый носовой платок и принимается медленно им размахивать, высунув из окна руку. Осталось совсем немного, и тогда поедем без задержек, я не спросил ваших имен, я Джеймс, или клоун Джимми, зовите как хотите, надо же, не успел снять башмаки, рулить в них удовольствие то еще. Он приподнимает колено, демонстрируя огромный лакированный красный ботинок с бантами вместо шнурков, опускает ногу, подносит ко рту кулак и выпускает облако алых блесток, на миг мир взрывается мерцающей кровью, алый дождь проливается на приборную панель, тюбики с гримом, парик на переднем сиденье, и Айлиш понимает, что этот человек безумен, им надо поскорее выбираться из его машины, Бейли тянет ее за рукав, шепотом спрашивает, мам, что, черт возьми, происходит? Это всегда бесит медсестер, кому-то приходится потом все убирать, говорит Джимми. Ладно, ребята, представление начинается, опля! Клоун опускает стекло, и только тогда до Айлиш доходит, что она вышла из дома без документов, она начинает шарить по карманам джинсов, ни сумочки, ни денег, шепотом сообщает об этом Джимми, который слушает с невозмутимым видом, машет своим больничным пропуском и удостоверением личности, показывая на Бейли на заднем сиденье, у мальчика в черепе застряла шрапнель, ему нужно на Темпл-стрит. Сквозь стекло глаза изучают Бейли и Айлиш, военные требуют удостоверения, клоун взывает к их лучшим чувствам, с улыбочкой показывая на микроавтобус и колонну машин, которые уже миновали блокпост. Послушайте, говорит он, это не терпит отлагательства, ребенку требуется срочная медицинская помощь… Айлиш обнимает Бейли, когда солдат приказывает Джимми выйти из машины. Я хочу посмотреть, что у тебя в багажнике. Клоун решительно вылезает из машины, обходит ее сзади, солдат требует, чтобы он поднял запасное колесо, и когда Джимми снова заводит мотор, он уже снял клоунские ботинки и выглядит сдувшимся, трет наполовину раскрашенное лицо, вслепую шарит левой рукой в поисках салфеток. Дорога впереди опустела, колонна уехала. Не волнуйтесь, говорит он, мы их быстро нагоним. Клоун наклоняется вперед, затем с силой бьет по рулю, сбавляя скорость. Черт возьми. Синяя вспышка на блокпосту «Гарда Шихана», двое патрульных жестами приказывают им остановиться. Клоун опускает стекло и снова объясняет, тряся пропуском, показывая на хвост больничной колонны. Потный лысый череп, из ушей торчат волосы, гарда качает головой. У меня приказ больше никого не пропускать, немедленно разворачивайтесь. Ради бога, говорит клоун, я просто довезу его до больницы, вы же видите, ребенку нужна срочная медицинская помощь. Разворачиваясь, он что-то бормочет себе под нос, вытирает рот рукавом, превращая остатки грима в отвратительное месиво. Вот суки, говорит он, простите, не сдержался. Он смотрит в зеркало заднего вида и внезапно резко сворачивает на узкую улочку. Я не смогу отвезти вас на Темпл-стрит, они видели мои номера и удостоверение личности, но вы не волнуйтесь, больница Святого Иакова недалеко, скажите, что ему шестнадцать, и они его примут, да и что они могут сделать после того, как окажут ему первую помощь, он выглядит достаточно взрослым, ну а потом пошлите их куда подальше.