Песнь серафимов

Я ничего не ответил. Я смотрел на него сквозь пелену слез. В те давние времена я упивался отчаянием. Я был неискушенным юнцом, который сражается с морским чудовищем, словно чудовище возможно победить, и тонет, и волны смыкаются у него над головой.

— В первые годы ты часто работал в Европе. За кого бы ты ни выдавал себя, высокий рост и светлые волосы всегда помогали. Ты проникал в банки и дорогие рестораны, в больницы и лучшие гостиницы. Ты больше никогда не использовал огнестрельное оружие, в нем не было нужды. «Снайпер со шприцем» — так называли тебя в досье, в подробностях описывали твои непревзойденные победы, и всегда — спустя долгое время после происшествия. Детективы тщетно просматривали противоречащие друг другу мутные видеозаписи. Ты в одиночестве ездил в Рим, по базилике Святого Петра. Ты ездил на север, в Ассизи, Сиену и Перуджу, оттуда в Милан, Прагу, Вену. Один раз ты побывал в Британии, потому что хотел увидеть пустоши, среди которых жили и писали свои замечательные романы сестры Бронте. Ты смотрел постановки шекспировских пьес Ты бродил по лондонскому Тауэру, неприметный, слившийся с толпой туристов. Твоя жизнь проходила без свидетелей. Ты был совершенно одинок. Никто даже представить не мог, насколько глубоко твое одиночество. За исключением разве что Хорошего Парня. Однако вскоре ты перестал его навещать. Тебе был безразличен его искренний смех, остроумные замечания, непринужденная манера объяснять, чего именно он хочет от тебя. По телефону ты мог вытерпеть, но за обеденным столом все это казалось тебе невыносимым. Еда становилась безвкусной. Ты отдалялся от последнего свидетеля своей жизни, и в итоге он превратился в призрак на другом конце телефонной линии и больше не претендовал на роль твоего друга.

Малхия замолк. Он развернулся и провел пальцами по корешкам книг на полках. Он казался абсолютно настоящим, совершенным, невыдуманным.

Я услышал собственный возглас изумления. А может быть, это было сдержанное рыдание.

— Вот какой стала твоя жизнь, — произнес он тем же приглушенным, размеренным голосом. — Только эти книги и тайные путешествия по стране, потому что стало слишком опасно выезжать за границу. Ты поселился здесь меньше девяти месяцев назад. Ты упивался солнцем южной Калифорнии, как будто всю жизнь провел в темной комнате.

Малхия обернулся.

— Сейчас ты нужен мне, — сказал он. — Но тебя спасет Творец, твоя вера в Него. Вера еще теплится в тебе. Ты сам это знаешь. Ты ведь уже просил о прощении. Ты признал истину всего, что я открыл тебе, признал сотню раз. Ты знаешь, что Господь простил тебя?

Я не мог отвечать. Как можно простить меня после того, что я сделал?

— Мы же говорим, — шепотом произнес он, — о Всемогущем Господе.

— Я хочу, чтобы Он простил меня, — прошептал я. — Что я могу сделать? Чего ты хочешь от меня, что могло бы искупить хоть малую толику моей вины?

— Чтобы ты стал моим помощником, — ответил он. — Моим инструментом, помогающим осуществлять то, к чему я призван на земле.

Он прислонился к занятой книгами стене, соединил ладони, как мог бы сделать обычный человек, и переплел пальцы, опираясь на них подбородком.

— Оставь пустую жизнь, которую ты сам для себя придумал, — продолжал он, — и послужи мне своим умом, храбростью, хитростью и непревзойденным изяществом. Ты проявляешь удивительную смелость там, где любой другой бы испугался. Твой живой ум действует там, где любой другой впал бы в ступор. Эти твои качества мне пригодятся.

Я улыбнулся при этих словах. Я понял, что он имеет в виду. Я понимал все, о чем он говорил.

— Ты слушаешь других людей как музыкант, — продолжал он. — И ты любишь все, что гармонично и красиво. Каковы бы ни были твои грехи, у тебя умное сердце. Все это поможет мне ответить на те молитвы, на которые мне приказал ответить Творец. Я просил о человеческом инструменте, способном исполнять Его повеления. Ты и есть такой инструмент. Вверь себя Ему и мне.

Я увидел проблеск истинного счастья, первого за долгие годы.

— Я хочу верить тебе, — прошептал я. — Я хочу быть таким инструментом. Но мне кажется, впервые в жизни я по-настоящему боюсь.

— Нет, ничего подобного. Ты просто не принял Его прощения. Ты должен поверить, что Он может простить такого, как ты. И Он простил. — Малхия не стал дожидаться моего ответа. — Ты не в силах вообразить окружающую вселенную. Ты не видишь ее так, как мы видим ее с Небес. Ты не слышишь молитв, поднимающихся отовсюду, всегда, со всех континентов, от всех сердец. Мы оба, ты и я, нуждаемся в том, что станет будущим для тебя, но не для меня. Потому что я вижу далекие годы так же отчетливо, как и настоящий момент. Ты движешься от одного физического времени к другому физическому времени. А я существую в ангельском времени, и ты будешь путешествовать со мной по нему.

— Время ангелов, — прошептал я.

Мог ли я такое вообразить?

Он снова заговорил:

— Взгляд Создателя направляет все времена. Он знает все, что есть, было и будет. Он знает все, что могло бы быть. И Он — Учитель для всех нас, пока мы в силах понять.

Что-то переменилось во мне, полностью переменилось. Мой разум пытался подвести общий итог тому, что он мне открыл, и при всем моем знании теологии и философии мне не хватало слов.

В голове всплыла фраза из Августина, которую цитировал Фома Аквинский, и я негромко пробормотал ее себе под нос:

— Хотя мы не в силах исчислить бесконечное, оно может быть постигнуто Им, чьи знания не имеют границ.

Он улыбался. Он размышлял.

Во мне происходил великий перелом.

Но я сохранял спокойствие.

Он продолжал:

— Я не могу потрясать чувства каждого, кто во мне нуждается, как потряс твои. Но ты нужен мне, чтобы стать моим проводником в земном мире: как человеческое существо, потому что все они люди, как мужчина, потому что некоторые из них мужчины. Я нуждаюсь в твоем содействии, чтобы нести не смерть, но жизнь. Скажи, что ты хочешь этого, и твоя жизнь отвратится от зла. Подтверди это, и тотчас ввергнешься в пучину опасностей и сердечной боли, чтобы творить безусловное добро.

Опасности и сердечная боль.

— Я сделаю это, — сказал я. Я хотел повторить свои слова, но они как будто зависли в воздухе между нами. — Что угодно, только покажи, чего ты от меня хочешь, покажи, как исполнять твои поручения. Покажи! Мне плевать на опасность. Мне безразлична сердечная боль. Ты говоришь мне, что это хорошо, значит, я все сделаю. Господь, я верю, что Ты меня простил! Ты дал мне такой шанс! Я Твой!

Я ощутил внезапное и нежданное счастье, легкость, затем веселье.

И все вокруг меня изменилось.

Комната поплыла и вспыхнула яркими красками. Казалось, меня вынули из рамы картины, а сама картина становилась все больше и тоньше, пока не рассеялась вокруг меня прозрачным, невесомым и переливающимся туманом.

— Малхия! — выкрикнул я.

— Я рядом с тобой, — послышался голос.

Мы поднимались вверх. День утонул в пурпурной темноте, однако темнота была наполнена мягким успокаивающим светом. Затем она вспыхнула мириадами огненных точек.

Невыразимо прекрасная песня подхватила меня. Она удерживала меня так же крепко, как слои воздуха вокруг, так же надежно, как согревающее присутствие Малхии — он направлял меня, хотя я не видел ничего, кроме усеянного звездами небосклона, а звук превратился в одну глубокую прекрасную ноту, похожую на эхо громадного медного гонга.

Поднялся пронизывающий ветер, однако то эхо заглушало его. За первой пришли и другие ноты, тающие, сочные, словно гул многочисленных колоколов, чистейших и невесомых. Музыка перекрыла шум ветра, полностью поглотив его, она ширилась и убыстрялась, и я понял, что слышу пение, невероятно слаженное и звучное, какого я никогда еще не слышал. Оно превосходило все земные песнопения так очевидно и неописуемо, что у меня пропало всякое ощущение времени. Я хотел лишь слушать это пение вечно и совсем перестал чувствовать самого себя.