Песни народов Северного Кавказа

300. ПРИЧИТАНИЕ

Не смейтесь вы надо мной, мои милые, Плакать придется и вам над дорогими могилами. Ой, дожила я до черного дня, Ой, на кого оставил меня Тот, кто в беде моей был стеной, Тот, кто в нужде моей был мошной? Ой, стена моя, ты осела. Ты, мошна моя, опустела. Ой, упала звезда далекая, Зарыдала я, одинокая. Люди добрые, что же вы ждете, Что же все слез со мною не льете? Почему не плачут те, что одни На свете остались, как я, без родни? Почему не плачут вместе со мною Матери тех, кого смыло волною, Чьим утонувшим деточкам малым Песок стал постелью, вода — одеялом? А хоронили их лишь пугливые Рыбы — плакальщицы молчаливые. Почему вы не плачете вместе со мною, Те, чьих мужей придавило сосною, Для кого стал саваном снег холодный, А плакальщицею — зверь голодный? Почему не плачут со мною вместе Матери павших на поле чести, Которых водой напоить было некому, Которым глаза закрыть было некому? Все, испытавшие горе земное, Почему вы не плачете вместе со мною? Я рыдаю, хоть знаю — не будет чуда, Никого не воротишь слезами оттуда. Что делать, мы плачем о наших милых, А воротить никого не в силах. Буду плакать и я, слез и я не скрою До тех пор, пока глаз и я не закрою И рот не наполнится мой землею.

301. ПЛАЧ ПО УМЕРШЕМУ

О, крепость моя, врагов устрашавшая, Скала моя, под небом стоявшая. О ком в низине гармоники пели, О ком на вершине играли свирели, Крепость была — разверзлась стена. Была скала — обвалилась она. Звезда, звезда моя с неба упала, Трава моя на земле увяла. Теперь ты там, где духи витают, Не нужно там ни воды, ни пищи. Там девушки о женихах не мечтают, Там парни подружек себе не ищут, Там дети малые не взрослеют, Там люди старые не стареют. Там все недышащие и онемелые, Там зубы крошатся белые-белые. Там руки истлеют твои без следа, На грудь осыплется борода. Ты раненый был, ты жаждой томился, Ты воду просил — ты кровью напился. Усами, чуть тронутыми сединой, Открыл ты двери тверди земной. Ушел ты, оставил на милость бога Жену, за которую отдал много. Теперь она в черный наряд облачится. Затоскуют дети твои — сиротливые птицы. Остались твои бедные деточки, Как без ствола дубовые веточки. Ты хотел им богатство дать — не сумел. Ты хотел пожалеть, приласкать — не успел. Среди тех, кого бьют, они первыми будут. А там, где дают, последними будут. Из солнца рубахи им будут шить, Из земли чувяки им будут кроить, При жизни ты бедным был человеком, Досыта не наедался чуреком. Смерть пусть сама умрет И дети ее проклятые. Пусть бедных смерть не берет — Пусть умирают богатые. Но смерть к богачу не пришла. Она у ворот твоих. Тебя она забрала, Не жалея сирот твоих.

302. ПОСВЯЩЕНИЕ КОНЯ УМЕРШЕМУ

Бог всемогущий, дарящий, карающий, Жизнь и дающий и отбирающий, Ныне призвал во владенья свои Мужа достойного, мужа хорошего. Вот он лежит у могилы глубокой — Путник, готовый к дороге далекой, Той, откуда не возвращаются, Перед которой навеки прощаются. Путник, да будет по милости бога Легкой нелегкая эта дорога В царство мертвых, в загробное царство, В царство, где все мы когда-нибудь встретимся. Всё приготовлено здесь для покойного, Только коня не нашли мы достойного, Долго искали мы, много скакали мы, Многих коней, увидав, отвергали мы. Снова искали мы, снова и снова. И прискакали на шелковый луг, Где в табуне у Георга святого Трех жеребцов мы увидели вдруг. Первый из них седоку не давался, Бился ногами другой и кусался, Третий — сейчас он оседланный ждет — В царство усопших тебя повезет. Долго, о путник, будешь скакать Ты по дорогам, что наших суровей. В том царстве случится тебе увидать Чету, накрытую шкурой воловьей. Лежат, повернувшись друг к другу спиною, Недобрый муж с недоброй женою. Шкуру тянут они, ругаются, Да не укроются, как ни стараются. Споры и брань продолжаются их В царстве мертвых, как в царстве живых. Пройди. Что тебе их раздоры и горе. С другою четою ты встретишься вскоре. Спят они двое, довольны и сыты, Заячьей шкурой оба укрыты. И широка она им и длинна. Спят, обнимаются муж и жена. Заячья шкура воловьей не шире, Но на земле, где вражда в изобилье, Жили они и в согласье и в мире, Друг друга любили и господа чтили. Дальше пойдешь ты своею дорогой — Встретишься с женщиною убогой. Шьет она, шьет, покоя не знает,— Земные дыры она латает. Ее иголка — с кол толщиною, Наперсток — с папаху величиною. Пот с нее льется ручьем бесконечно. Шьет, да не шьется, и так будет вечно. Она была плохою женой, Она грешила в жизни земной. Грешила, шила в жизни земной Мужу чужому мелко и тщательно, А дома законному — не старательно. Путник, не слушай ее и не трогай, Иди потихоньку своей дорогой. Увидишь женщину, что весной Сто грядок вскопала, полола всё лето, А снимает меньше, чем с грядки одной. Ты спросишь, за что наказание это? За то, что она друзей не имела, Жизнь прожила, никого не жалела, Была она зла, сироты не приветила, Рядом соседской нужды не заметила. Потом ты увидишь другую жену, Такого ж сложенья, такого же роста. Она взрыхляет грядку одну, А собирает с нее, как со ста. Она была на земле добра, Ни для кого не жалела добра. Пройди и увидишь невдалеке — Стоит над корытом старуха в муке. И ночью и днем она через сито Муку просевает, да пусто корыто. Наверное, спросишь ты: «Кто она?» Это Мельникова жена. При жизни она бедняков обирала, Муку из мешков у них воровала. Не слушай старуху — слова ее ложь. Пройди, видишь куча — угля сто нош. Те угли дымятся и ночью и днем. Два мужа томятся, палимы огнем. Бедняги страдают, ты слышишь их стоны,— Водой обливают их верные жены. Грешили мужи и женщин чужих Любили при жизни сильней, чем своих. Грешили, кичились богатством и лгали. Пройди, не сочувствуй теперь их печали. Пройди, на лугу ты увидишь быка, Жующего бороду старика. За что так жестоко карают его? За то, что на пашне при жизни когда-то Досыта кормил он быка своего, Соседскому — корму давал маловато. Не медли, о путник, ты в этом аду. Ты дальше увидишь сидящих на льду. В том месте, где вечно и холод и вьюга, Мужчины сосульками бреют друг друга. Пройди мимо них. Эти грешные люди — Земное проклятье — неправые судьи. Мздоимцы, всех смертных судившие так: Богатый невинен, виновен бедняк. Пройди мимо них, чтоб увидеть других Мужей, что на скамьях сидят золотых В одеждах серебряных. Кто эти люди? Мужи досточтимые — правые судьи. По правде, по совести жили они, По совести грешных судили они. Был он богат или не был богат,— Лишь тот, кто виновен, был виноват. Ты, путник, был честен, не жаден, не зол. Помедли теперь, ты до места дошел, Где быстрые реки и кущи стеною, Всё то, что зовется райской страною. Да будешь ты, уходящий сегодня, Страны этой житель по воле господней. Да будет блаженство твое бесконечное! Вечное царство тебе, вечное! Могила твоя глубока и светла. Одежда твоя легка и бела. Да будет тебе в одеянии этом И жарко зимою, и холодно летом. Да будешь ты в сытости и в тепле, Пусть добрый твой дух гостит на земле. Коня оставляем тебе мы в подмогу. Пусть он облегчает твою дорогу К господу богу.

ИСТОРИЧЕСКИЕ И ГЕРОИЧЕСКИЕ ПЕСНИ

303. ЗАДАЛЕССКАЯ МАТЬ

Над нижней Дигорией, над плоской Дигорией Не дождь идет — там кровь течет, горе ей, горе ей! Поля золотые были, а стали черные, Их побили Тимуровы рати проворные. Обложил всё кругом он войсками великими, Окружил, как стеной, мечами и пиками. Всё дымится: и жито, и сакли сожженные. Ой, убиты джигиты, поруганы жены их. Погибает народ, дым плывет над Дигорией. Кто продлит ее род, горе, горе ей, горе ей! Мертвецы на земле, им могилы не вырыты. На углях, на золе плачут дети — их сироты. Кто подаст им еды и воды, кто согреет их? Кто спасет от беды, кто в беде пожалеет их? Ой, на счастье, одна уцелела старуха согбенная. Сирот всех собирает она, сединой убеленная. Ой, весь день и всю ночь напролет — делать нечего — Их ведет и ведет, наподобие стада овечьего. Ой, ведет она сирот, спешит — время дорого, От зверья бережет и хранит их от ворога. Ой, спасала детей и спасла ото зла она. Их одна к Задалесским горам привела она. Годы шли, было всё: были громы и молнии, Быстро дети росли, подросли и аулы заполнили. Реку можно ль сдержать, — жизнь спешит, время движется. Ой, слегла задалесская мать и лежит: ей не дышится. Сто детей свою бедную мать, дорогую и милую, Вышли в путь провожать и рыдать над могилою.

304. ПЕСНЯ О КРЫМСКОМ ВОЙСКЕ

Вестник прискакал и прокричал: «Крымский хан идет с несметным войском. Хочет он дойти до наших скал, Весь народ побить в краю Дигорском!» Поднялись джигиты все вокруг На защиту дорогого края. Поскакал Туганов Ельбердук По селеньям, воинов скликая. «Гей, дигорцы, наша сталь крепка. Крымцев много, но и нас немало. Выступим навстречу им, пока Не дошли они до перевала! Занимайте на горах крутых Поскорее башни боевые, Поднимайте на руках своих Бочки тяжкие пороховые!» Ой, да у Даргона всё кругом От тумана густо почернело. Ой, с горы соседней грянул гром, И седое облако слетело. Нет, не черный это был туман — Это рать, что двинул крымский хан. И с горы не облако седое Вместе с громом вниз слетело вдруг, А дигорцев следом за собой В бой повел Туганов Ельбердук. Дождь в горах кровавый лился долго, Гром гремел сто раз подряд. Но внезапно три отважных волка, С гор сойдя, влетели в гущу стад. Были то не волки, не волчицы, Что овечьи портили стада. Были то три сына Дзанкалица И пред ними крымская орда. Ой, дигорцы победили ханов, Крымскую переломили сталь. В том бою кровавом Тасолтанов Был убит, да велика ль печаль? Жирным шашлыком да пивом черным Он свою утробу набивал. Это он, подлец, по тропам горным Хану путь к дигорцам указал.

305. ИНАЛДИ И КУДАЙНАТ ИЗ ЛАРСА

Два всадника скачут из Ларса. Ой, скачут из Старого Ларса. Один для другого и друг и брат, Иналди один, другой Кудайнат, гей! Иналди сказал Кудайнату: «Погляди, — сказал Кудайнату,— Скачут алдары, должно быть, враги. Ой, брат Кудайнат, башку береги, гей!» Подъезжают ближе алдары. «Вы откуда?» — кричат алдары. «Мы оба из Ларса, — им говорят,— Иналди и брат его Кудайнат, гей!» Говорят насильники братьям, Алдары-насильники братьям: «Вы оба из Ларса, а мы как раз Ларсцев поганых и ловим сейчас, гей!» Говорит Иналди из Ларса, Говорит Кудайнат из Ларса: «А мы убиваем злобных людей, Стреляем, коль видим: рядом злодей, гей!» Стоит минарет у Дарг-Коха, Высок минарет у Дарг-Коха. Шепчет Иналди: «Ой, брат Кудайнат, Умрем или с честью придем назад, гей!» Идет дровосек-кабардинец, По дрова идет кабардинец. Взвыл у Иналди, как волк, самопал, У Кудайната завыл, как шакал, гей! На реке у нас половодье. Ой, страшна река в половодье. «Мужайся, брат, — говорит Кудайнат. — С тобой мы в седлах, алдары лежат, гей!»

306. ПЕСНЯ О КУРТАТИНЦАХ

Ну-ка, соберемся, куртатинцы. Белый царь сулит нам дать гостинцы. В горы нам пакет с равнины шлет, Говорит, посланцев наших ждет. Отвечая на такую милость, Всё ущелье наше всполошилось, Замелькали всадники в горах, Лучшие на лучших скакунах. Среди тех, в ком не было изъянов, Был первейшим Ацамаз Калманов. Он подобно белому орлу Вылетел на черную скалу. Вышли в путь посланцы куртатинские, Миновали горы осетинские И дошли до белого царя. Говорят, они пошли не зря. От царя посланники удалые Унесли с собой дары немалые. Хоть не жадны куртатинцы были, Из гостинцев порох лишь просили. Повезли с собой поклажу многую Всадники обратною дорогою. То дорогой ясной, то туманною, Но везде опасной и обманною. Смотрят, у селения Дурхуд Кабардинские князья их ждут. И столкнулись путники уставшие И князья, разбоем промышлявшие. Встретились, друг другу смерть творя, Кабардинцы, конные и пешие, С куртатинцами, отяжелевшими От подарков белого царя. Многих куртатинцы порубили, В горы кабардинцы отступили, Множество врагов в последний раз, Порубив своею саблей смелой, Распластался сам на бурке белой Удалец Калманов Ацамаз.

307. ХУХА И НАРСАУ

Это дело — дело дней былых, Ой, да это дело, дело прошлого… Куртатинцы для коней своих Не найдут табунщика хорошего. Судят-рядят десять дней подряд На нихасе крытом в Даллагкау. Двое есть достойных, говорят, Цаликовы — Хуха и Нарсау. Храбры Цаликовы сыновья, Но припомнил кто-то осторожно: «Тагауровы они зятья. Наш табун доверить им не можно». Быстры ноги у обидных слов. И приходят жены, чуть не плача: «Вас, как тагауровых зятьев, Не хотят в табунщики назначить!» Говорит Хуха: «Честной народ, Сам себя в табунщики я жалую». День прошел, и вот Хуха пасет Куртатинцев табуны немалые. Ой, несметны эти табуны. Как лихим соседям не позариться?.. И к Хухе приходит брат жены — О делах и о здоровье справиться. Стал пытать жены лукавый брат, Посланный соседскими князьями, Мол, когда едят, когда здесь спят, Зорко ль смотришь ты за табунами? Но в ответ Хуха из темноты Свояку сказал такое слово: «День ли, ночь — я не дремлю, и ты Подобру иди, брат, поздорову». Вновь к Хухе, когда взошла звезда, Шлют соседи свояка-злодея. «Что, Хуха, не спишь ты никогда?» — Тот твердит, как бы Хуху жалея. Говорит лукавые слова, Песнь одну и ту же тянет снова — Мол, не стоит святостью родства Жертвовать из-за добра чужого. Гонит свояка табунщик прочь — Не люблю, мол, говорить напрасно я. Час я сплю, когда проходит ночь, В час, когда восходит солнце красное. Ночь прошла, рассветный час настал. Задремал Хуха в свой час положенный, А злодеи через перевал Тянутся тропою растревоженной. Ой, пастух на зорьке увидал, Как к коням злодеи подлетели, Ой, он на свирели заиграл, И достиг селенья звук свирели: «Куртатинцы, снятся ли вам сны, Может, сны вам очи ослепили? Ой, угнали ваши табуны, Вашего табунщика убили». Песня понеслась за перевал, Вдоль ущелья, ивняком повитого. Первым эту песню услыхал Цаликов Нарсау — брат убитого. Что вдали за облако летит, Расплываясь на четыре стороны? Почему в том облаке парит Птичья стая, кружат черны вороны? Над горой не облако кружит — Пар восходит от коня проворного, И летит земля из-под копыт, А не вороны кружатся черные. Недругов Нарсау победил, С их мечами сталь скрестил булатную, Многих тагаурцев он побил, Мстя им за потерю безвозвратную. Многие отбил он табуны, Убежать заставил рать лукавую. Ну, а брату братовой жены Голову отсек и руку правую.

308. ПЕСНЯ О ХАМИЦЕ ХАМИЦАЕВЕ

Умер, говорят, от прежних ран Или от иной какой-то хвори Старый Тасолтанов Тасолтан В Кабарде Большой, родне на горе. Было у алдара, говорят, Семь сынов и дочка Фатимат. Говорят, он, старый, на прощанье Сыновьям оставил завещанье. Говорят, сказал он: «Коль умру, Рода нашего не обесславьте И свою красавицу сестру Братскою заботой не оставьте!» Он сказал им: «Девушка — цветок. Без любви цветок цвести не станет. Если не сорвет садовник в срок, Пожелтеет лист, цветок увянет. Приглядите Фатимат в мужья Парня-удальца из самых лучших. Пусть сперва соседские князья Право сватать дочь мою получат. После пусть посватаются к ней Храбрые дигорские алдары. А потом средь вольных узденей Поищите — не найдется ль пары. Может, будет всех других милей Кто-нибудь сестрице вашей, гей!» Рвется к Тасолтановым в зятья Много всяких женихов богатых. К братьям все окрестные князья Посылают сыновей и сватов. От гостей чванливых шум стоит В доме Тасолтана, тихом прежде. А невеста запершись сидит, Не глядит на женихов заезжих. Весть про эти странные дела, Весть о том, как некая девица И глядеть на женихов боится, До дигорского дошла села, Там — до Хамицаева Хамица. И тогда на ум ему пришло Тоже взять и попытать удачи. И неспешно старое седло Кинул он на спину рыжей клячи. И поехал на свой риск и страх, И предстал пред окнами девицы В старых самодельных башмаках В шитых-перешитых ноговицах. На него алдары не глядят, Но Хамиц кнутом из бычьей кожи Щелкнул так, что даже Фатимат Мигом встала с шелкового ложа. И сказали братья женихам: «Фатимат тому лишь будет пара, Кто похитит и пригонит нам Сто коней ногайского алдара». Три прошло или четыре дня. Женихи исчезли вдруг нежданно, А Хамиц табун — сто три коня — Пригоняет к дому Тасолтана. Из окошка Фатимат глядит, Видит, на дворе туман клубится. Это не туман, а пар стоит Над добычей храброго Хамица. Роду Тасолтана, говорят, С бедняком случилось породниться. Отдали сестрицу Фатимат Братья Хамицаеву Хамицу. В доме было счастье, говорят. Муж любил жену, и жили в мире. Длилось их согласье, говорят, Года три, а может, и четыре. Молодым счастливо до конца Жить бы, да завистники не дали. Царгасати своего гонца К братьям Тасолтановым послали. И сказал гонец: «Случилось зло, С мужем Фатимат живет неладно. Пьет арак дигорское дзигло, Мучает жену и бьет нещадно». И тогда в Дигорию пошли Месть вершить разгневанные братья, И в глухих горах подстерегли И убили собственного зятя. И к сестре своей пошли потом В дальнее дигорское селенье, Чтоб вернуть сестру в отцовский дом, Чтоб ее избавить от мученья. Вот приходят братья, в дверь стучат И в кунацкую идут все вместе. Будто чует сердце Фатимат, Что пришли они с недоброй вестью. Братья видят на сестре атлас, Тонкий бархат, пояс золоченый, Что мужья спокон веков у нас Покупают лишь любимым женам. Плачут Тасолтановы сыны. Поняли они, что совершили. «Ты прости, сестра, что без вины Мужа твоего мы порешили. Ой, поверили мы на беду Слову Царгасатовых проклятых. Пусть оплакивают в их роду Сыновей и внуков неженатых. Пусть все женихи из рода их Женихами так и умирают, Пусть все их невесты до своих Свадеб никогда не доживают». Фатимат не слышит ничего — Что ей покаянья и проклятья! «Вы убили мужа моего Ни за что, мои родные братья. Не ждала от вас я, братья, зла, Я всегда вас слушала, любила». Фатимат с дубового стола Ножницы булатные взяла, Острием их грудь свою пронзила.

309. ПЕСНЯ О ЧЕРМЕНЕ

Будь удачливым, путник, в пути С этой песнею на устах, Пусть тебе будет легче идти С этой песнею на устах. Пусть на северном склоне бугра Дуб растет и ветви шумят. Ни гроза, ни сталь топора Пусть стволу его не грозят! Не рождается пусть на свет, Как Чермен, человек такой, Или пусть его с малых лет Бог от злобы хранит людской! Быть Чермену в светлом раю, А пока что в родном краю Богачи презирают его, Кавдасардом считают его. …Как-то с верной кремневкой в горах Пробродил Чермен допоздна, Воротился — а мать в слезах… «Что случилось опять, нана?» «Ой, Чермен, мой сын дорогой, Нету счастья для нас с тобой! Богачи тебя обошли — Дали худший клочок земли!» «Ой, не плачь, моя старая мать, Ни пред кем твой сын не робел, Завтра утром начну пахать, Самый лучший вспашу надел!» Рано утром, едва рассвело, Потянули соху быки, И Чермен, богачам назло, Лучший клин распахал у реки. Разозлились тогда князья, Всполошились все их друзья. Десять их побежало к реке, Тот с ружьем, тот с кинжалом в руке. Всех сильней Чермен и храбрей, Тяжела у него рука, И решили десять князей Обхитрить одного бедняка. Говорит один из князей: «Потрудись, Чермен, для людей. Видишь — дерево смотрит ввысь, На макушку его взберись, Погляди, не грозит ли беда, Земляков твоих целы ль стада?» Ничего Чермен не сказал, Был он молод и всех сильней, Вместе с поясом снял кинжал, Стал карабкаться меж ветвей. Богачи — бессердечный люд, Силы нет — обманом возьмут, От ствола они отошли, Стали целиться вверх с земли. Ты бессилен, Чермен, против зла. Грянул залп, ты упал со ствола. Сильный был ты, Чермен, и большой, Телом нарт, но дитя душой.

310. ПЕСНЯ ОБ ИЗГНАНИИ КНЯЗЕЙ-БАДЕЛЯТ

Что, баделята пришлые, ограбившие нас? Был страшен ваш приход сюда, но жалок ваш ухо… Напрасно вы, как вороны, слетались в Карагас, Напрасно совещались вы, как вам терзать Кавказ. Изгнали мы из наших гор весь ваш коварный род, Мы, черные дигорцы, трудящийся народ! Вожак их, старый Амурхан, им говорил тогда: «Ну, дети, мы в Дигорию гористую пришли, Дигорцев черных покорив, спасемся без труда. Мы, беки, власть должны хранить, разлад для нас — беда. Погибель наша прогремит по всем краям земли Позорною пословицей на долгие года! Оденет нам пословица ослиные шлеи И потником в колючках покроет навсегда!» И хором клялся баделят презренный, хитрый сброд: «Мы не позволим одевать ослиной шкурой нас! Мы сами обратим в ослов дигорцев черный род. Покорно будут нам они служить за годом год». Так баделята думали. Но зашумел Кавказ. По всем селениям народ поднялся на господ. Решили мы от баделят очистить Карагас, Мы, черные дигорцы, трудящийся народ. Да, баделята злобные, настала власть труда! Мы гнезда ваши хищные разбили и пожгли! И гибель ваша славится по всем краям земли Позорною пословицей на долгие года! Одела вам пословица ослиные шлеи И потником в колючках покрыла навсегда!