Песни/Танцы

– Понятно.

– Давай номерами телефонов махнемся, в Питере потом пересечемся.

– Давай.

Мы обменялись номерами телефонов. Потом перекурили. Затем Илья снова заиграл блюз и играл его, уже не останавливаясь, до самой Твери. Лишь на подъезде к своему пункту назначения он убрал губную гармонику в карман и пошел в вагон за вещами.

В Твери на станции мы попрощались. Илья выскочил в ночь, напоследок пожав мне руку и оставив бутылку пива. Я махнул рукой ему вслед: «Еще встретимся!» Он исчез, я остался. Поезд дал гудок и тронулся дальше.

Я допивал оставленную мне бутылку пива в тишине тамбура. Даже проводница улеглась спать. Только колеса выстукивали свою привычную дробь. До Москвы оставалось приблизительно четыре часа пути.

Ночь сходила на нет, близилось утро. Я решил, что можно пару часиков и поспать – день предстоял длинный и трудный. Покончив с пивом и покурив, я вернулся на свое место.

Мой сосед спал, прислонившись пухлой щекой к оконному стеклу. Я сел рядом, откинулся в кресле и закрыл глаза. Почти сразу же меня окутал плотным облаком крепкий сон.

Танец Необратимости

Однажды ты остановишься. Застынешь, чтобы перевести дух и осмыслить свое положение. Куда ты идешь все это время? Что тебя там ждет? И ждет ли… Может, еще можно повернуть назад?

Поздно. Точка невозврата пройдена. Обратной дороги нет. Зиккурат нависает над тобой, как тень необратимого, как судьба и смерть. Сзади напирают тысячи беженцев, которым нечего терять, впереди маячит КПП – там шерстят толпу, выявляют неблагонадежных.

Тебе повезло сохранить жизнь в кварталах убийц, но это вовсе не дает гарантии того, что ты не лишишься ее здесь. Даже наоборот. Чем ближе развязка – тем явственней запах ждущей тебя опасности.

Одноглазый сержант осматривает каждого беженца, что подходит к КПП, проверяет документы. Морщится, глядя на людей, как на грязь, на источник заразы. Лицо рассекает алый рубец, на месте утраченного глаза пульсирует пустота. Я называю его про себя Сержант Закономерность. Потому что он – венец нашего пути по кругу. Весь мир делится на ДО и ПОСЛЕ него.

Оставить круг невозможно, это иллюзия. Ибо маршрут уже заложен в нас. Сержант тоже из убийц, о его происхождении явственней всего говорят выбитый глаз и шрам. Как любой убийца, добившийся какого-то положения, он еще более жесток, чем его коллеги по ремеслу. Его жестокость имеет природный и упорядоченный характер, она – концентрат всей жестокости мира. Он сплевывает на землю сквозь зубы – разъедающей материю кислотой ненависти.

– Тоже бежишь от эпидемии? – он смотрит на меня, внутрь меня.

Щупальца его взгляда проникают под кожу, скользят по мышцам и сухожилиям, просачиваются в вены, с кровью ползут к сердцу, сжимают его ледяной хваткой.

– Нет, иду на праздник.

Как любой убийца он не имеет чувства юмора. Он убил его в детстве, когда подпивший отец как следует припечатал его башкой о стену. Сержант Закономерность хмурится.

– Будешь зубоскалить – отправлю в концлагерь.

– Я думал, что уже в нем…

Он прекрасно понимает, что всем, кто дошел досюда, уже нечего терять. Он знает, что эта толпа может в любой момент хлынуть на него, сквозь него, растоптав его, развеяв по ветру. Обученный ремеслу смерти, он прекрасно чувствует эту самую смерть.

– Думаешь, спастись внутри Зиккурата?

Конечно, я не думаю о спасении. Как и любой дошедший до этой точки, из которой уже нельзя вернуться назад, я меньше всего думаю о спасении. Просто другой дороги у нас нет. Мы прекрасно знаем, что впереди нас ждет та же тьма, что наступает на нас сзади.

– Думаю, у жрецов есть Знание…

– И что – оно способно спасти всех их? – Сержант Закономерность показывает на площадь перед КПП, заполненную беженцами.

– Они обречены, думаю, оно способно даровать им Смерть…

– И ты полагаешь, что именно тебя Смерть обойдет стороной?

– Отчего же? Возможно, именно ее я и ищу. Но только там, – я тычу пальцем в Зиккурат.

– Чем она хуже той Смерти, от которой вы все бежите?

– Возможно, что ничем. Но стоит ведь попробовать, правда?

Он морщится, алый рубец образует неприятную на вид складку, словно его лицо собирается съесть меня. Вглядывается в мои дорожные документы. Они неспособны рассказать ему ни о чем.

– Ты в курсе, что прохождение КПП является необратимым действием?

– Конечно.

– Обязан предупредить. Для проформы.

Он возвращает мне мои документы. Розовая пустота на месте его глаза перестает пульсировать и начинает искать новую жертву, я ему больше неинтересен.

– Проходи, – он сплевывает сквозь зубы, под его ногами шипит и плавится земля.

– Удачи.

– Проваливай. Это необратимо.

Я делаю шаг за ворота КПП. Зиккурат становится ближе. Я понимаю, что уже никогда не вернусь назад. Как, впрочем, понимаю и то, что возвращаться все равно некуда. Жизнь в принципе с самого начала имеет свойство необратимости, просто осознание этого факта настигает только тогда, когда наступающая на пятки смерть гонит тебя в лапы еще более страшной смерти.

Попытка к бегству – Песнь 5. Куплет 2

Я проснулся от слепящего солнца, бившего прямой наводкой в окно. Потянулся и взглянул на часы: стрелки показывали начало девятого. Мой сосед по-прежнему спал, свернувшись в кресле. Стучали колеса, выбивая размеренный ритм. Вагон потихоньку оживал, по проходу ходили люди, хлопали двери.

Мы приближались к столице, за окном мелькали небольшие подмосковные поселки и городки, проносились пригородные платформы, забитые людьми, ждущими электричку. Я вспомнил, что согласно билету прибытие на Ленинградский вокзал в Москве должно было состояться в половину десятого, то есть через час с небольшим.

Я поспал около трех часов. Не сказать, чтобы я хоть сколько-нибудь выспался, но состояние мое в целом можно было считать нормальным. Правда, после выпитого ночью пива меня немного мучила жажда.

Я достал с багажной полки свою сумку, стараясь не разбудить соседа, и извлек из нее полотенце и умывальные принадлежности. Потом пошел к туалету: занимать очередь.

Заняв очередь за белобрысым парнем в тельняшке, я вышел в тамбур – выкурить сигарету. Перед белобрысым в очереди стояли еще две девушки, поэтому времени на перекур у меня было предостаточно.