Песня цветов аконита

Но день прошел, а потом еще день — состояние повелителя не улучшалось. Напротив, он перестал узнавать окружающих, а потом погрузился в забытье.

Ёши был мрачней тучи, и это считали худшим предзнаменованием — среди целителей не было лучшего.

Когда прошло первое потрясение, придворные стали сплетать ленты дальнейших событий, и все они вели к одному — высшее место скоро займет другой.

Слуги ничего не пытались делать. Не все ли равно, чью волю исполнять? Их обязанности вряд ли изменятся.

И ничего не пытался делать любимец повелителя. Даже слышать не хотел ничего, кроме вестей о здоровье Благословенного.

Сначала он почти не выходил из покоев. Потом сердце стало стучать слишком сильно, мешая спать, не давая дышать. Он стал появляться у Иримэ. Больше видеть никого не хотел — кроме Ёши, но тот был занят. И ни за что Йири не стал бы отрывать его от исполнения долга — больше, чем долга, потому что Ёши любил своего повелителя.

— Жди. Больше я ничего не могу, — грустно говорит Иримэ, поглаживая плитку из родонита с выбитыми на ней именами святых. На женщине, как всегда, гэри с зимним рисунком — она и летом верна себе. И накидка — сиреневая, зимняя. Иримэ грустнее обычного, пленница печали, кристалла дымчатого хрусталя.

Йири тяжко было слышать такие слова — слишком часто ему приходилось только ждать, не зная, позволено ли надеяться. Он привык к своему бессилию — думал, что привык. Но даже дни, которые он провел взаперти, наказанный за встречи с Лаин, не были столь тяжелы. Йири не покидал дворца, не заступал за границу отведенных ему участков сада — и не мог появиться в Храме. Но там, где он мог находиться, стояла беседка-часовенка, с темной, поврежденной временем статуей Защитницы — работа еще тех времен, когда делались ее изображения. Иями, окруженная фигурами святых в треть ее высоты, стояла на малахитовом постаменте. Древние молитвы были высечены на камне. Бесценная статуя — а для Йири вдвойне бесценная. Он, почитай, и жил здесь, подле беседки, не осмеливаясь слишком часто заходить внутрь — дабы не надоесть Защитнице, Матери Гроз, Исцеляющей. А когда не мог больше оставаться подле нее, уходил к пруду, из которого разбегались рукотворные ручейки. Вода успокаивала.

Слуги приходили за ним, уводили в покои, переодевали ко сну — а он был не здесь. Засыпал не сразу, а просыпался мгновенно, всматривался в лица — нет ли плохих новостей? О хороших боялся и думать. Что давали ему съесть или выпить, то принимал, не думая, что это, не повторят ли попытку.

Все равно — со смертью повелителя он теряет все. Становится меньше, чем был, когда его привезли сюда. Теперь у него — лишь знания, доверенные прихотью повелителя человеку, не имеющему вообще никакого ранга.

Наверное, лишь один среди бесчисленного множества слуг был полон желания что-то менять.

Аоки ненавидел даже воздух Островка и охотно сбежал бы, появись такая возможность. Долг в его случае — лишь слова, Аоки не выбирал господина — но за мальчишкой присматривали, ненавязчиво и постоянно.

— Никто не желает тебе зла, — говорили ему. — Но нам велено следить за тобой.

«Телята пустоголовые!»

— А если он прикажет вам пойти и утопиться?

— Просто так — не прикажет. Если же вдруг господину понадобится наша смерть — что ж, мы его люди. И ты.

— И я… — нехотя соглашался подросток. Вслух не решался произнести того, что раньше свободно слетало с языка. Помнил. И повторения не хотел.

Простым слугам не так-то просто было покинуть Островок — он хорошо охранялся. А за слугами Йири присматривали особо. На всякий случай — вдруг что недозволенное передадут господину.

Аоки так рассудил — следить-то следят, но больше за теми, кто находится рядом с Йири, и старательно подобной чести избегал. А сам присматривался ко всему. Да и в бытность свою в доме Хоу успел приятелями обзавестись. Хоть и мало толку от этого, но все же… И пока остальные гадали, какой станет их жизнь и что будет с молодым господином, Аоки даже не вспоминал о нем.

Сердце Островка было обнесено стенами. Поначалу он разведал, кто и когда его покидает. Гонцы не годились, гонцом не прикинешься, гости со свитой в тяжелые дни не наведывались. Оставались те, кто привозит продовольствие, и мусорщики. Стараясь не вызывать подозрений, Аоки свел знакомство со всеми, кого сумел встретить. Не мудрствуя лукаво, набрал золота и самоцветов, наведавшись в покои господина, когда тот отлучился. Спрятал за подкладку рукава. Воровство — подлее убийства, но эти побрякушки принадлежат Йири, как домашней киске шелковая лента. Стоило подумать про кошку, как в голове созрел план, и мальчишка спать не мог, все ворочался, восторженно обдумывая детали. Ему рисовались картины небывалого торжества. О нет, он не вор! Он верный слуга.

Расхохотался при мысли такой. Заворчали за тонкой занавесью, отделявшей его лежанку от соседней.

— Да сплю я уже, сплю! — буркнул мальчишка, перекатился на живот и начал загибать пальцы, обдумывая подробности. Не упустить бы чего.

А наутро, пока и не рассвело толком, помчался к одному из чернорабочих Островка. Высыпал перед ним на землю сокровища, ревниво глядя — не приближайся!

— Видел? Твое будет, если поможешь.

Тот, к кому обратился Аоки, коренастый мужчина лет тридцати, головную повязку снял и утер лицо. От вида такого богатства аж испарина выступила. Взгляда не сводил с обещанной награды, но спросил нерешительно:

— Это же… целый дом купить можно. Да за такое, коли хватятся, не то что без головы оставят — я уж не знаю, что и придумают!

Подросток губы скривил, рассмеялся:

— Трусишь? Да не бойся, не хватятся! Еще и спасибо скажут, что взял! А ты донеси на меня, коли боишься! Останешься с медной монеткой в знак благодарности!

— Ладно уж, — кивнул мужчина. — Я привезу одежду, только волосы спрячь под повязкой — других таких поискать, вмиг заметят. Мусорщик предупрежден, поможешь другим сгрести сор в его телегу. Когда остальные уйдут, заберешься в мусор, никто тебя не увидит.

Сердце колотилось — не от страха, от восторга. Скоро он будет свободен! Но сейчас не только о предстоящем побеге думал мальчишка. Не только о себе помнил. Отдавать долги? Что ж, он готов.

* * *

…Тот — сидит в кружевной невесомой беседке, смотрит, как ласточки носятся над прудом. Сумерки. Фиолетовый хаэн расшит белыми звездами снега. Лицо, как всегда, спокойно. Йири не удивлен, увидев рядом мальчишку.

— Это ты?

— Санэ, — насмешливо произносит Аоки. — Не ожидал, что я осмелюсь явиться без зова, мой господин? Позовешь слуг, чтобы они убрали меня отсюда?

— Нет, — он чуть улыбается, и улыбка эта выводит Аоки из себя.

— Если наш повелитель умрет, сколько ты проживешь, Ласточка? Говорят, у вас, северян, тела умерших скрывают в ямах? Ты себе уже приготовил?

Тот смотрит на воду. И та же улыбка — легкая и тихая.

— А я… я нашел способ отсюда выбраться, — выпаливает мальчишка на выдохе. — Тебе и в голову не приходило, что с Островка можно уйти?

Аоки смеется.

— У меня есть друзья. Не то, что у тебя. Я скоро буду свободен — не помешаешь! А ты… оставайся, растение этого сада!