Песня любви Хрустального Паука. Часть II. Книги Юга

– Что с ним? – недовольно спросила Ашаяти.

– Предлагает нам свой корабль, – сказал Джэйгэ.

Корабль, впрочем, оказался лишь одномачтовым сампаном с навесом у кормы, а из команды, кроме угодливого капитана, было еще два сонных матроса. В течение часа Джэйгэ продал каарзымов, а потом вместе с Сарданом перетащил завернутую в шкуры Кюимеи на лодку. И пока музыкант и коронованная Ашаяти наблюдали за приготовлениями к отплытию, Джэйгэ рыскал по рынку и покупал припасы, стрелы, ножи и шкуры. Всё это погрузили под навес. Ашаяти хотела было пристроиться рядом, в тени, но обнаружила среди провианта жареных пауков, затрепетала, едва удержалась чтоб не выпрыгнуть за борт и отсела подальше к носу.

Сампан отплыл от гудящего Кокотука в сумерках и заскользил тихими водами Аривади. Засыпавшие реку цветастыми листьями леса осеннего Ооюта высокой аркой смыкались над головами. Среди ветвей сверкали зелеными глазами большие неприкосновенные птицы окын. Со зловещим интересом разглядывали они одинокую лодку, а когда она скрывалась в листве, озадаченно вытягивали шеи. Матросы с тревогой посматривали на птиц и шептались.

– Что они там? – спросил Сардан.

– Морские люди говорят, что окын – злые духи. Они провожают живых по Большой Реке в последнее плавание. Окын никогда не уходят отсюда. Они всегда здесь: и ночью, и в грозу. Люди говорят про окын разное, но никто не говорит хорошего.

– Что случилось на берегу? – подобралась ближе к корме Ашаяти. – Что ты такого про меня наговорил? Там, по-моему, кто-то даже в обморок упал.

Джэйгэ пожал плечами:

– Я сказал им, что в Кокотук пришла Кровавая Хатын. В Ланхраасе ее называют Ят Инунима. Давно, говорят, жила где-то в горах такая принцесса. Когда ее прогнали враги, принцесса пропала и, говорят, ходит теперь по земле, и всё гибнет вокруг нее. Там, где она ступает – остаются кровавые следы. Об этом много лет говорят. Правда или нет – кто знает? Люди боятся Ят Инунима, но очень почитают ее. Говорят, была у нее добрая душа и смотрела она на человека как луна, без злобы и зависти. Но кунданы, горные люди Ланхрааса, смирились с завоевателями ланхрами. Ят Инунима не простила предательства своего народа и хочет его извести. В Ооюте принцессу называют Кровавой Хатын, и старые говорили, что она жила в улусе Кымсыкуль. Потом Саркана Сета напали на Кымсыкуль, и от большого улуса осталось мало. Здесь говорят, что если человек сделал зло, то Ят Инунима придет за ним и съест его печень. Поэтому видевшему зло платят золото, чтобы он не рассказал ничего Кровавой Хатын.

– Какие доверчивые люди. Ладно еще кровавая, – сказал Сардан, – но чтобы принцесса…

– Кажется, у нас лодка перегружена, – обиделась Ашаяти. – Слишком много людей, надо бы кое-кого за борт выкинуть. С камнем на шее, желательно.

– Ой, простите великодушно, Ваше Величество! Простите глупую дерзость поганому оборванцу! Угрожать кровавой расправой беззащитным людям – это ведь так по-королевски! У тебя уже, кстати, весь лоб посинел от этой короны.

Ашаяти сняла корону и потерла макушку.

– Тяжелая работа – быть прекрасной принцессой, – пожаловалась она.

– Не надорвись, – согласился Сардан.

Ночью в сияющем озере звезд поплыли луны. Маленькая Руни скользила над горными хребтами и бросала красноватые отблески на листву. Вскоре лес расступился, и река потекла по бескрайней равнине. Повсюду, до самого горизонта, гнулась волнами от легкого ветерка высоченная, больше человека ростом, слоновая трава, и сероватые ее колоски плескались в лунном свете серебряным морем. Кое-где сквозь траву пробивались тощие, голые деревца, а далеко на горизонте виднелись заросшие тучами силуэты скал. Заросли тамана вдоль берега тянулись к бортам лодки.

Вспыхивали и медленно гасли цветные крапинки светлячков.

Только через несколько дней лодка проплыла мимо первой рыбацкой деревушки. Многоэтажные, похожие на пагоды, дома на сваях далеко вдавались в широкую реку, нависали над ней невысокими башенками, а у воды с удочками сидели рыбаки, жевали бетель. Дальше за деревней встретили крошечный плот – всего на одного человека. Мужчина в длинной юбке ковырял дно реки веслом, а ногой помогал себе грести.

Ближе к вечеру попалась еще одна деревня, а на следующий день третья – эта и вовсе перегородила течение, и сампану со сложенной мачтой пришлось пробираться под сваями.

– Как же здесь большие корабли проплывают? – спросил Сардан.

– Говорят, ходят другими притоками, – перевел Джэйгэ слова одного из матросов.

Пейзаж изменился лишь много дней спустя. Холмы подступили к реке, а вместо высокой травы повсюду теперь росли суховатые кусты и невысокие деревца. На пологих склонах видны были запустелые селения, а внизу – остатки какой-то древней дороги, заросшей кустами и травой. Деревенские дома выглядели покинутыми, косились в разные стороны, ветер и время не жалели их крыши и стены, зато всюду встречались высокие, этажей по шесть-семь, храмы. Потрепанные пагоды щетинились торчащими балками, просвечивали острыми дырами, но окружены были строительными лесами, лесенками, канатами, по которым ползали люди в юбках, грохотали молотками, пилили, шумели как могли. Слоны таскали огромные бревна, глухо топали на всю равнину. Но стоило грохоту затихнуть за склоном очередного холма, как среди кустов и травы вновь вырастала полуразвалившимися домиками сонная, как будто совсем безлюдная деревушка, с битыми крышами и пустыми птичниками.

Ашаяти с недобрым интересом разглядывала склоненные башни домов и выискивала на улочках людей. Мужчины и женщины Ланхрааса ходили в белых или зеленых юбках с небогатым орнаментом у каймы, жевали бетель и мало разговаривали. Женщины, часто с цветастыми кольцами на чуть вытянутых шеях, таскали в коромыслах воду от реки к холмам. Их распущенные волосы шелестели среди высокой травы, и Ашаяти, унылая и раздраженная, случайно склонила голову за борт, увидела свое отражение и помрачнела еще больше. Ее волосы лежали на голове птичьим гнездом. Отражение пугливо колебалось в легких волнах, отбегавших от бортов сампана.

Ашаяти исподлобья глянула на занятых своими делами моряков, на задумчивого музыканта, злого Джэйгэ, бросавшего колючие взгляды на руины вокруг, еще немного придвинулась к борту, неловко распустила совсем уже длинные волосы и свесила их к реке. Скованная и смущенная, она принялась полоскать волосы в воде – скручивала их, выжимала, а потом снова посмотрела на свое отражение. Она подумала, что даже деревенские старухи выглядят красивее нее, у них не такая жесткая, не такая потрепанная в походах кожа, не такие колючие скулы… Внезапно проплывший по отражению Ашаяти клок волос вывел ее из самоуничижительной хандры. Ашаяти подняла голову. Сардан срезал ножом выросшую во льдах бороду и швырял ошметки прямо в реку. Он вообще предпочитал не иметь на физиономии лишней растительности, но редко видел свое отражение и потому так же редко вспоминал о своем внешнем виде.

– Хватит в реку мусорить, – неожиданно резко сказала Ашаяти.

Сардан остановился и в недоумении посмотрел на нее, на ее аккуратно уложенные мокрые волосы и улыбнулся.

– Что тебе? – насупилась Ашаяти.

– Красивая ты. Как журчащий среди цветущих колокольчиков ручеек.

– Иди давай, отвернись, – Ашаяти страшно покраснела и махнула ногой, но до музыканта не достала. – Ручеек…

Вскоре по берегам реки встали высоченные ворота, раньше полностью перекрывавшие течение, а сейчас раскрытые настежь, облупившиеся.

От ворот далеко в степь, до самых холмов, отходили каменные стены, а за ними рос мангровый лес. Причудливо извивавшиеся деревья переплетались ветвями и стволами, застенчиво тянулись к небу. Жуткие ходульные корни их, как паучьи лапы, царапали борта лодки, вздымались лесными сводами над головами, мешали парусу. Лес захватил всю долину, но не смог одолеть каменистые холма. Где-то в ветвях, среди ярких, почти желтых листьев прыгали и заливались трелями птицы. Сардан улыбался, предвкушая лесную прохладу – последние дни пути солнце жарило невыносимо, особенно это ощущали те, кто долгие месяцы провел в снегах крайнего севера. Ашаяти вообще никак не решалась расстаться с теплой дохой. Она боялась, что сейчас снова обрушатся холода, а потому изнывала от жары и обливалась потом.